Дорога в декабре - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Матвей — Саша взглянул на Матвея — был более, что ли, земной, чем Костенко, — оттого с ним легче. Они так хорошо сидели и пили чай, и Матвей еще заказал всем еды.
А потом извинился и засобирался.
Вспомнил: «Черт, забыл, меня ждут в бункере», — и поверилось, что правда ждут.
— Матвей, можно я с тобой? — спросил Негатив. — Еще есть вопрос.
Матвей кивнул:
— Обязательно можно. Я тоже еще не все тебе сказал.
И они остались вдвоем с Яной. Она, почувствовал в одно мгновение Саша, хотела было встать вслед за Матвеем — но оставить Сашу с целой кучей бутербродов, в глупом каком-то положении… или начать эти бутерброды рассовывать по карманам… или оставить на столе — когда Матвей их только что заказал и сразу расплатился… В общем, она еле заметно дрогнула, оборвав движение, и осталась сидеть. Отломила кусочек ветчины, жевала.
Саша посмотрел на ее руки, держащие стакан, и, даже не пытаясь рыться в голове в поисках подходящей темы, взял и заговорил о Костенко, о его умении видеть все в контрастности, в сочных цветах, которые даже у молодых людей уже стерты и блеклы.
Яна сначала слушала спокойно, потом оживилась ненадолго, что-то появилось веселое, взбалмошное, любознательное в ее глазах, но вскоре померкло.
Саше, наверное, хотелось задать этот вопрос — а какой он, Костенко, для нее, Яны. Каким он отражался в зрачках ее кошачьих. Она ведь видела его совсем близко, когда он плечи ее ломкие сжимал… Что-то потом они говорили, после случавшегося между ними… У мужчин эти первые слова часто многое значат… Впрочем, столь же часто эти слова вполне бессмысленны.
Саша не мог задать своего вопроса. И поэтому он говорил и говорил, так и сяк поворачивая свою мысль, заметив, что Яна, кажется, вовсе перестала всерьез следить за ходом его умозаключений, и только когда Саша произнес слова о детскости зрения Костенко, неожиданно сказала:
— Я не люблю детей.
И Саша замолчал.
Яна извлекла из стакана с допитым чаем дольку лимона и, облизнувшись, сузив глаза, высосала его, не морщась.
— Ты спрашивал… — сказала она, — спрашивал тогда, как меня тогда отпустили после митинга. Ты же видел мой оторванный капюшон. Ты удивлялся… Меня поймали. Спецназовец. Я предложила ему меня отпустить. И он согласился, представляешь? Мы просто зашли в подъезд на десять минут, а потом я пошла домой.
Яна встала из-за столика, она сидела спиной к бару, — Саша встал ей навстречу. Она сделала шаг, и так получилось, что они оказались лицом к лицу. Саша взял ее под руки, за локти, легко, еще не зная, что он сможет сказать или сделать сейчас, — и Яна на мгновение приблизилась к нему, быстро поцеловала в губы.
Потом отстранилась.
— Можно, я одна пойду? — спросила почти нежно.
Саша кивнул, без мысли, просто отреагировав на ее голос.
Она, торопливо цокая каблучками, вышла, Саша сел за стол. Лимон, вкус лимона был во рту, очень горячий и сладкий лимонный вкус.
Саша облизывал губы и смотрел на пустой стакан Яны. Черная заварка, зернышки лимона.
Глава седьмая
Негатив уехал не следующий день, рано утром.
— Нега, давай! — сказал Саша.
Они стояли возле бункера.
Негатив спокойно кивнул и пошел. Саша смотрел в асфальт.
— Куда он? — спросил кто-то из «союзников» заинтересованно.
— Сейчас вернется, — ответил Саша, не поднимая глаз.
Вышел дежурный из бункера, позвал Сашу, вручил ему мобильный.
— Вот. Яна велела передать. Чтоб ты на связи был. Просили пока не уезжать из Москвы.
Саша пожал плечами.
— Хорошо, — ответил.
Два дня он прожил в бункере, подолгу лежал в просторном помещении, служившем нескольким десяткам людей спальней, смотрел в потолок.
«Союзники» вповалку валялись прямо на полу. На стене висел огромный портрет Костенко в военной форме.
Иногда Саша вытаскивал из кармана мобильный, смотрел на него. Хотелось, конечно, поверить в то, что это Яна специально дала телефон — чтобы позвонить Саше… позвать его куда-нибудь…
Никто не звонил. Ни Яна, ни Матвей не появлялись. О Негативе ничего не было слышно. Черт знает, где он.
В третью ночь проснулся от странного озноба. Пошел попил водички из-под крана, умылся, покурил с дежурным.
Откуда-то из недр «сакральной» выбрел раздетый по пояс, в белых и чистых подштанниках, тонкий, но жилистый, с отчего-то черными сосками и длинной царапиной на красивой спине Костя Соловый.
— Член партии имеет право на использование служебных помещений под половые акты, если в результате могут появиться дети, — сообщил он дежурному.
Минут десять спустя Костя Соловый выбрел уже одетый, вертя в руках ключи от машины.
— Член партии имеет право катать женщин на красных партийных машинах ручной сборки и на других машинах, — сказал он уверенно. — Член партии имеет право не работать и находиться на иждивении у женщины, — добавил он, подумав. — Если член партии проживает у женщины с детьми, он имеет право съедать продукты, приготовленные для детей.
И уехал. Дежурный прикрыл за Костей дверь, посмеиваясь.
Поговорили о чем-то — Саша сам, первый, заговорил, чтобы не думать о Негативе.
Чайку заварили. Дежурным оказался парень с Беларуси, приехавший в Москву, чтобы вступить в «Союз…», — ласковоглазый, с правильными чертами лица, нежным выговором. Саша вообще очень часто встречал среди «союзников» ребят душевных, добрых — в самом простом смысле этого слова. Вообще, казалось бы, не склонных к агрессии…
Отчего вместе они были так злы?
«Нет, понятно отчего», — думал Саша. Для злобы было множество причин. Но удивительным казалось то, что встреча душ, ищущих добра, оборачивалась бешеным вихрем.
Подумал, сказать ли об этом парню-белорусу, и не сказал, поленился.
Они перебрасывались словечками, перешучивались вполголоса, тихо улыбаясь, и чай прихлебывали.
И когда Саша, уже под утро, снова отправился спать, в голове его, теплое и легкое, оставалось ощущение этого незатейливого разговора, и с этим ощущением он задремал.
Проснулся в хорошем настроении, вышел из духоты на улицу. Стоял, жмурясь. Полез в карман за смятой пачкой сигарет.
Неожиданно и быстро, всего за несколько минут — Саша даже не успел докурить, — прошел дождь, тихий, мягко прошуршавший, веселый и нежный, будто четырехлетний мальчик проехал мимо на велосипеде.
Саша повозил носком ботинка в свежей лужице и побрел куда глаза глядят.
Миновал машину с оперативниками — Саше ее показали «союзники». Оперативники выглядели скучно.
«Интересно, а они всю ночь тут стоят? — подумал Саша. — Стерегут, не выйдут ли во тьме “союзники”, не пойдут ли хмурой толпой к Кремлю, вооружаясь булыжниками…»
Какое-то время Саша шел безо всяких мыслей в голове, разглядывал идущих навстречу. В чистых и уютных двориках выгуливали собак.
Свернул в один из двориков, сел на лавочку, закурил, пощуриваясь на раннее солнышко.
Собаки, которых он видел краем глаза, прекрасно выглядели. В столице даже днем, в часы прогулок, собак было больше, чем детей. Здесь, в этом городе, казалось Саше, есть несколько тысяч собак, которые живут несравнимо лучше нескольких миллионов людей. Даже не тех, что с огромными, проржавевшими, тяжелыми руками работяг ковыряются в мусорных баках, а многих иных, встречаемых на окраинах Москвы и тем более за ее пределами — замудоханных баб, злых мужиков, грязных каких-то детей в замурзанной одежке.
Саша с трудом запустил руку в карман джинсов, извлек остатки монет. Посчитал их. Мало. Ну и ладно. Добрел до ночного кафе, где стояла за кассой невыспавшаяся молодая женщина и сидела у окна официантка, непоправимо усталая.
Саша заказал себе чая и лимон. Целый лимон.
Сидел за столиком, катал в руках фрукт, иногда подносил его к лицу. Слишком сухой запах. Острый. Не тот. Тот был мягкий, влажный, горячий.
Мобильный, выложенный на стол, зазвонил. Саша ни разу не слышал его звонок — и вздрогнул. Звонок был нервным, стилизованным под старые, давних лет, трели дребезжащих тяжелых домашних телефонов.
Официантка обернулась. Саша взял трубку, услышал голос Яны.
— Саша?
— Да, Яна.
— Наши захватили башню в Риге. Негатив там. Только что звонил. Они внутри башни, разбрасывают листовки.
Саша молчал.
Не мог обрадоваться — слишком тяжело было подумать, что ждет Негатива потом, совсем скоро, когда их всех повяжут.
А Яна, казалось, была довольна. Хотя тоже молчала.
Сигнал оборвался.
Саша допил одним глотком чай и вышел на улицу.
Шел по тротуару, крепко сжимая в руке лимон, словно желая его выдавить.
Добрел до набережной, остановился посмотреть на воду, никак не умея решить — радоваться или огорчаться случившемуся. Услышал звук тормозов, успел только мельком заметить двух огромных, замечательно сильных мужиков, которые мгновенно заломали ему руки и затолкали в машину.