Неизвестный Сталин - Рой Медведев

Как уже говорилось, в Советском Союзе в это время был только один человек, который мог простым телефонным звонком редактору «Правды» или в Агитпроп ЦК КПСС изменить официальную политику. Это мог сделать только Сталин. Если бы гипотеза заговора, выдвинутая Авторхановым, была верна, то «четверка», захватившая власть к вечеру 1 марта, занималась бы другими делами, а не «Правдой». Остановки самого «дела врачей» ни 2 марта, ни 3 марта, ни еще через две недели после смерти Сталина не произошло, остановилась лишь пропаганда, причем именно в «Правде». В других газетах и журналах то же самое произошло уже постепенно, не столь внезапно. Если бы не болезнь Сталина, письмо знаменитых евреев могло быть опубликовано в начале марта, а затем постепенно уменьшено или отменено и все «дело врачей». Ответственность за «дело врачей» несли бы в этом случае Маленков и Берия. У Сталина была бы достаточно основательная причина для радикальных изменений в руководстве страной.

Правители с большой властью, приняв какое-то кардинальное решение исторического характера, обычно находятся до начала его реализации в возбуждении, но в то же время в хорошем, приподнятом настроении. Этим, возможно, объясняются и поездка Сталина в Большой театр, кинофильм в Кремле и поздний обед с соратниками, в судьбе которых вскоре ожидались большие изменения. Сталин мог предполагать, что Берию и Маленкова он встречает у себя на даче в последний раз. «Снявши голову, по волосам не плачут» — это была одна из любимых поговорок Сталина. Но это же возбуждение и напряженность перед крупным поворотом могли также привести к резкому повышению кровяного давления, то есть к гипертоническому кризу, плохому сну и инсульту утром 1 марта.

Такое случалось и с другими лидерами. Ленин после переворота 25 октября 1917 года не мог присутствовать на первом заседании Съезда Советов. Переволновавшись, он и Троцкий «лежали прямо на полу в одной из пустых комнат Смольного на разостланных одеялах. У Ленина кружилась голова»[562]. Основные декреты советской власти принимались без Ленина. Перед крупными решениями физические проблемы испытывал и Ельцин: «…холодом в груди, некоторым шоковым отупением, сердцебиением (что в этот момент мне было очень некстати)… Каждая ночная секунда все тяжелей и тяжелей — как же заставить себя спать?»[563]

Готовность Сталина к закрытию «дела врачей», или, как любил делать Сталин, «спуску его на тормозах», и к отстранению от пласта тех, кто был в это дело вовлечен, — это, конечно, лишь гипотеза. Она, как мне кажется, более логична, чем предположения об убийстве диктатора. У Хрущева и Булганина не было поводов для заговора против Сталина. Они и сами больше боялись Берии, чем Сталина. В репрессивной практике Сталина это было бы далеко не первое отступление.

Конец «дела врачей»

Прекращение «дела врачей» и реабилитация арестованных медиков не были после смерти Сталина немедленным приоритетом нового руководства страной. Инициативу мог проявить лишь Берия, так как именно в его новое мощное ведомство перешел весь репрессивный аппарат бывшего МГБ с его тюрьмами, следователями и заключенными. «Дело врачей» не было единственным, требовавшим срочной ревизии. Для самого Берии важно было остановить уже почти завершенный следственный процесс в Грузии и вернуть домой тысячи семей, выселенных по решениям ОСО из разных районов Грузии, в основном из Абхазии и Аджарии. Однако первый секретарь ЦК КП Грузии А. И. Мгеладзе уже и сам изменил политику в Тбилиси, сохранив этим свою жизнь. Его вскоре послали работать директором совхоза. Но с «делом врачей» нужно было разбираться в Москве. Пропаганды в прессе уже не было, но находившиеся под следствием врачи по-прежнему и после смерти Сталина проходили через допросы, причем с применением физических мер воздействия! Со многих даже не снимали наручники в течение двух недель после смены власти. Никто из арестованных не знал, что Сталин умер. Это говорило о растерянности нового руководства. Дело было не только в том, что Маленков, Берия или Гоглидзе и Игнатьев были лично тесно связаны с этим и другими «делами». Об этом никто не знал, общая ответственность за все репрессии возлагалась бы в любом случае только на Сталина.

Быстрая дискредитация Сталина не была, однако, в интересах высшего партийного руководства, так как сама легитимность новых вождей определялась в общественном сознании народа прежде всего тем, что они были близкими соратниками «великого Сталина».

Первым событием, подтолкнувшим Маленкова и Берию в нужном направлении, была реабилитация Полины Жемчужиной. О ней многие в Кремле уже, наверное, забыли, кроме самого Молотова. 9 марта 1953 года, в день похорон Сталина, у Молотова был также и день рождения. Ему исполнилось 63 года. Молотов в этот день был одним из трех лидеров, произнесших траурные речи с Мавзолея Ленина и Сталина, и его речь оказалась более эмоциональной, чем речи Маленкова и Берии. Когда члены Президиума ЦК КПСС спускались с трибуны Мавзолея, Маленков и Хрущев поздравили Молотова с днем рождения и спросили, что бы он хотел получить в подарок. «Верните Полину», — сухо ответил Молотов и прошел мимо[564]. Маленков тут же передал эту просьбу Берии, они оба понимали, что держать жену Молотова в заключении неразумно.

Полина Жемчужина находилась в это время в Москве в Лефортовской тюрьме. В январе 1953 года ее привезли в столицу из Кустанайской области, формально арестовали и подключили к общему «сионистскому заговору», частью которого было и «дело врачей». В феврале 1953 года в МГБ сформировалось также и дело о сионистском заговоре в Министерстве иностранных дел, явно направленное против Молотова. По этому новому делу был арестован Иван Михайлович Майский (настоящая фамилия Ляховецкий) — бывший заместитель наркома иностранных дел и бывший посол СССР в Лондоне, который в 1953 году, став уже академиком, преподавал в Московском университете. Ему в это время было 70 лет. Были арестованы и другие бывшие коллеги Молотова и Максима Литвинова, посла СССР в США во время войны. Полину Жемчужину последний раз вызвали на допрос 2 марта 1953 года[565]. После похорон Сталина, по русским традициям, в Кремле были поминки, продолжавшиеся, очевидно, очень долго. Уже поздно ночью, в 2.30, все восемь членов старого Политбюро пришли в последний раз в кремлевский кабинет Сталина и пробыли в нем сорок минут[566]. Им, безусловно, было что вспомнить. Приехав утром в свой кабинет на Лубянке, Берия отдал приказ об освобождении Полины Жемчужиной. Жемчужину вызвали в кабинет Берии прямо из тюремной камеры. Она еще не знала, что Сталин умер. «…Берия неожиданно вышел из-за стола, обнял свою гостью и воскликнул: „Полина! Ты честная коммунистка!!!“ Жемчужина упала на пол, потеряв сознание. Но ее быстро привели в чувство, дали немного отдохнуть и отвезли к Молотову — весьма необычный подарок к уже прошедшему дню рождения»[567]. Еще через десять дней Жемчужину восстановили в членах КПСС специальным решением Президиума ЦК КПСС.

Берии, для того чтобы начать пересмотр любого из крупных коллективных дел, «находившихся в производстве» в бывшем МГБ, нужно было осуществить реорганизацию руководства МВД. Он оставил Гоглидзе своим заместителем, но перевел его в военную контрразведку. На должность первого заместителя министра внутренних дел был срочно назначен Богдан Кобулов, который все еще работал в Главном управлении советским имуществом за границей. Лев Влодзимирский, также занимавший высокий пост в этом же управлении, был вызван в Москву и назначен начальником Следственной части по особо важным делам МВД СССР. Приказом Берии от 13 марта были созданы несколько следственных групп, но пока не для «пересмотра», и для «ускорения рассмотрения следственных дел», одним из которых было и дело арестованных врачей[568]. Общее руководство работой этих групп было возложено на Круглова, Кобулова и Гоглидзе, получивших для завершения работы две недели. Это означало окончательное решение проблемы к концу марта. Берия, как правило, не менял сроков, и его подчиненные работали и днем и ночью без выходных дней.

Профессор Яков Рапопорт, арестованный по «делу врачей» 2 февраля 1953 года, — аресты по этому «делу» шли до конца февраля, — и содержавшийся в кандалах из-за отказа давать нужные следствию показания, пишет в своих воспоминаниях, что смерть Сталина не повлияла на условия заключения: «Кажется, ничего особенного с тех мартовских дней не произошло: все те же наручники и те же допросы, разве что характер этих допросов несколько изменился — следователь стал как-то ленивее что ли, с меньшей экспрессией задавать свои вопросы… В общем, выколачивание „чистосердечных признаний“ стало менее настойчивым, хотя и продолжалось»[569]. Допросы Рапопорта прекратились только через две недели после смерти Сталина. Допросы других врачей продолжались до 23 марта 1953 года[570].