Источник - Джеймс Миченер

– Ты куда больше мужчина, чем все остальные, Менахем. Да, на тебя пала тяжесть закона, но то, как ты будешь нести эту ношу, определит и твою достойную жизнь на этой земле, и радость, которая ждет тебя в другой жизни. Моя жена говорит, что ты исключительно хорошо работаешь на мельнице. Эта работа навсегда останется за тобой, и пусть Бог дарует спокойствие твоему взволнованному сердцу.

– А синагога?… – спросил мальчик.

– Это запрещено, – сказал ребе, но неумолимость этого вердикта, вынесенного тринадцатилетнему мальчику, была столь тяжела, что бородатый мужчина разрыдался и, обняв Менахема, стал утешать его: – Ты будешь жить как дитя Бога… как Божий человек. Мудрецы говорили: «Жесток путь бастарда». – Он хотел сказать что-то еще, но его голос прервался из-за избытка чувств, и они расстались.

Так что тринадцатилетие принесло Менахему трудности, но и наделило его таким пониманием, которым обладал мало кто из взрослых. Он умно и толково управлялся с мельницей, прикидывая, как обеспечить продажу. Скоро он доказал, что лучшего специалиста на этом месте и быть не может. В том, что он, отверженный, работает на ребе, который и отверг его, не было ничего необычного; у красильных чанов отца Авраама работали рабы, которые вообще не были евреями, да и остальные евреи нанимали язычников, которые продолжали поклоняться Баалу и Юпитеру на горах, что стояли за городом. Менахем был рад иметь работу, а ребе Ашер был доволен, что наконец смог найти кого-то, кому мог доверять, и что высокое качество его продукции не пострадает.

В то же самое время отец мальчика, окончательно завершив строительство синагоги, должен был начать выкладывать мозаичный пол, и, хотя он с горечью воспринял отношение к своему сыну, эта работа давала ему вдохновение, и, когда Менахем не бывал занят на мельнице ребе, он помогал отцу в синагоге ребе. И работа, и отдых юноши, выставленного за пределы общины, были полны таких противоречий, в которых и прошел его тринадцатый год.

Едва только началась выкладка мозаики, как Иоханан счел необходимым посоветоваться с ребе Ашером, но бородатый комментатор вернулся в виноградную беседку в Тверии, так что каменотес, взяв с собой сына, пустился в дорогу, которая пролегала через лес. Для Менахема это было первое путешествие к морю Галилейскому. Добравшись до Цфата, они поднялись по крутому склону, и мальчик в первый раз увидел это сверкающее пространство моря и мрамор Тверии. Они замерли, очарованные могучим воздействием красоты: горы держали озеро в объятиях своих пурпурных склонов, коричневые тона полей отливали мягкостью птичьих перьев, от Иордана поднимался голубоватый туман, а луга мерцали звездами цветов. И пока каменотес, внешность которого меньше всего выдавала в нем художника, смотрел на искрящееся озеро, он наконец увидел законченный рисунок своей мозаики: горы, озеро, оливковые деревья и птицы – все заняли свои места, и он почувствовал такое неудержимое желание начать творить, что перед ним отступили все другие позывы. Теперь-то Иоханан видел, как он завершит пол в синагоге; теперь все, что ему оставалось, – это провести пять лет, выкладывая его.

Когда он шел по этому прекрасному, но ветшающему городу и вместе с Менахемом вышел к набережной, Иоханан испытывал и удовольствие и раздражение, замечая, как многочисленные девушки, болтающиеся у рыбачьих лодок, поворачиваются, глядя вслед красивому юноше, и пожалел, что подавил первоначальное желание дать мальчику новую жизнь на новой земле, – но строительство синагоги властно держало его в плену, и он никак не мог разобраться, какое и перед кем обязательство для него важнее. Наконец он нашел дом с глиняными стенами, где собирались толкователи, и отправил посыльного сказать ребе Ашеру, что явились гости. Примерно через час он появился перед ними. Глаза у него были полны грусти, потому что он так и не смог объяснить собеседникам некое желание Бога, но, когда он увидел Менахема, спокойно стоящего под лучами солнца, он напомнил себе, с каким достоинством этот юноша несет свою отверженность, и восхищение им заполнило душу ребе Ашера, очистив ее от печали, которая было там угнездилась.

– Я рад видеть тебя, Менахем, – тепло сказал он.

– Мы готовы приступить к полу, – вмешался Иоханан.

– Хорошо, – без воодушевления согласился ребе.

– Не хватает только одного.

– Говори.

– Я должен отправиться в Птолемаиду… с деньгами.

Ребе Ашер нахмурился. Как и остальные великие комментаторы, деньги он видел редко, но все же должен был выслушать Иоханана.

– В чем проблема?

– В рисунке, который я замыслил…

– Что он изображает?

– Галилею.

– Ну и что с ней?

– Мне нужен пурпурный цвет. Во многих местах мне нужны камни именно такого цвета. А я их не нашел.

– Кое-что я видел. Под Цфатом.

– Я их тоже видел. Они крошатся.

– Так при чем тут Птолемаида? У них есть такой камень?

– Нет, но у них есть пурпурное стекло. Я разрежу его на кусочки.

Ребе Ашер несколько минут обдумывал эту проблему. Он хотел, чтобы Иоханан выложил мозаичный пол, но не хотел тратить на него деньги.

– Для чего тебе вообще нужен пурпур? – попытался он уклониться.

– Для плавников золотых рыбок. И еще для птицы удода.

Ребе Ашер задумался.

– Возьми других птиц.

– Я думал об этом, – признался Иоханан. – Но пурпур мне нужен и для гор.

– Так я и предполагал. – Ребе повернулся к мальчику, обратившись к нему как к равному: – Менахем, приносит ли мельница деньги? – Мальчик кивнул, и ребе сказал: – Купи на них стекло в Птолемаиде.

– И еще мне нужно немного золотого стекла, – добавил Иоханан.

– Золотого? Это уже похоже на украшательство.

– Так и есть, – признал каменотес, – но пол будет блестеть… всего в нескольких местах.

Подумав, ребе Ашер уже был готов расстаться со своими работниками, но тут он вспомнил о Менахеме.

– Подождите немного, – сказал он и отправился посоветоваться со своими коллегами, которые обсуждали вопрос, разрешено ли домохозяйке в Шаббат выплескивать воду, оставшуюся после мытья посуды.

Спор длился уже несколько дней. Раввин из Цфата, человек широких взглядов, доказывал, что мытье посуды – это логическое продолжение приготовления субботнего стола, а раввин из Бири настаивал, что выплескивание воды равносильно севу, «потому что из увлажненной земли могут пойти всходы», а это недвусмысленно запрещалось. Но Ашер прервал спорщиков, выложив перед ними проблему не меньшей важности.

– Каменотес, о котором я говорил… и его незаконнорожденный сын. Они на улице, и я подумал, не пригласить ли их…

Ребе из Кефар-Нахума возразил, что они не должны обсуждать отдельные случаи, но старик, прибывший на эту встречу из Вавилона, сказал:

– Наш великий ребе Акиба мог прервать разговор даже с Богом, чтобы поговорить с ребенком. Приведите их.

Так что ребе Ашер вернулся на улицу и пригласил Иоханана и Менахема пройти в прохладный дворик, где ученые своими глазами увидели, какой многообещающий юноша предстал перед ними, а старик из Вавилона воскликнул:

– Появление этого юноши равносильно восходу солнца!

Менахему пришлось встретиться лицом к лицу с великими комментаторами. Его отец остался стоять у стены, слушая завязавшийся спор. И наконец ученые пришли к типичному в среде раввинов заключению:

– Десять поколений бастардов ни при каких обстоятельствах не могут войти в собрание Господа. Но есть выход.

Старый ребе из Вавилона объяснил:

– Ребе Тарфон, да будет благословенна его память, а также ребе Шаммуа говорят: «Пусть мальчик-бастард, когда ему минет двенадцать лет, украдет какой-нибудь предмет, стоимостью больше десяти драхм. Он будет арестован и продан в рабство какой-нибудь еврейской семье. Там он женится на другой рабыне-еврейке. Через пять лет владелец освободит их обоих, и они станут свободными людьми. И их дети свободнорожденными будут приняты в собрание Господа».

Иоханан выслушал эти слова в немом изумлении. Раввины с глубокой серьезностью обсуждали, где кража должна иметь место, чтобы ее приняли за настоящую, как необходимо арестовать мальчика и на глазах у каких свидетелей, но могучий каменотес не верил своим ушам. Да раввины несут сущий бред, и это им скажет любой человек, пусть даже у него нет бороды и он ничему не учился. Он с горечью посмотрел на своего высокого стройного сына, который с достоинством стоял перед судьями, обсуждавшими этот совершенно непонятный образ действий. Он испытал желание схватить мальчишку за руку и утащить его из этой странной компании, но тут услышал, что его подзывает старый раввин из Вавилона, и послушно подошел, став рядом со своим понурившимся сыном.

– Иоханан, каменотес из Макора, – сказал почтенный старый раввин, – ты видишь, как безответственные действия тупоголового человека навлекли неприятности и на него, и на его потомков. Ребе Ашер рассказал нам, что тебя предупреждали не вступать в незаконный союз с замужней женщиной, но ты поступил по-своему. Теперь у тебя нет жены, а у твоего сына серьезные неприятности…