Марсианское диво - Алексей Корепанов

Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати – клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах; подставка для ног была опущена наподобие ножа бульдозера и почти касалась бледного линолеума. Кресло упиралось в другую кровать. Там, на двух подушках, полулежала женщина. Руки ее были вытянуты поверх легкого одеяла цвета кофе с молоком, почти неотличимого от больничной пижамы, пальцы чуть подрагивали, словно женщина представляла, что работает на компьютере. Короткие, но довольно густые еще волосы были седыми, а лицо походило на сухой осенний лист, которому никогда уже не суждено налиться живительными соками. Женщина смотрела в сторону двери, где стояли Батлер с Доусоном, и глаза ее напоминали пятна луж, отражающих серое-серое небо. Безжизненное небо.

И все-таки оцепеневший Алекс почти сразу узнал ее, разглядел знакомые черты – не обычным зрением, а каким-то иным, глубинным, что, наверное, до поры таится в каждом человеке. Он разглядел знакомые черты, и это опять было как удар током, а за ним тут же последовал еще один удар: он понял, почему не давало ему покоя лицо Пола Доусона.

И едва он это понял, как Доусон издал странный звук у него за спиной – словно, задохнувшись, со стоном втянул в себя воздух. Почти одновременно с этим женщина приподняла голову над подушками и всем телом подалась к краю кровати.

– Алекс… Наконец-то… – Ее ломкий голос казался последним шорохом опавших листьев.

Она перевела гаснущий взгляд на Доусона:

– О-о…

Это было все, что ей удалось произнести. Она вновь откинулась на подушки и закрыла глаза, и губы ее слегка задрожали.

Все перемешалось в смятенной голове Батлера, а потом одна-единственная мысль заслонила собой все остальные:

«Это конец…»

Последнее дуновение стихло, и лицо той, что застыла на больничной кровати, превратилось в маску. В недолговечную маску.

«Вот могила твоей Юлалум…» – всплыла в памяти Батлера строка Эдгара По, которую когда-то произнесла Флоренс Рок в пустотах Марсианского Сфинкса.

– Боже, она умерла… – услышал он срывающийся голос Пола Доусона. – Мама…

И опять из общей сумятицы Алексу удалось выделить другую мысль, и зацепиться за нее, и мысль эта казалась невероятной, фантастической, ошеломляющей, она нестерпимым огнем пылала в сознании: все эти годы Флоренс Рок провела в одном городе со своей матерью, со своей дочкой… и с самой собой… Она существовала в двух ипостасях…

А теперь ушла. Навсегда. В какую-то другую, небесную, Чаттанугу.

…So Chattanooga Choo-Choo

Won't you choo-choo me home…

Замолчал оркестр Гленна Миллера – и песня оборвалась.

Батлер не помнил, как вышел из палаты, и куда подевался Доусон. Дверь в палату была распахнута настежь, и мимо него ходили какие-то люди в светло-зеленом, и доносились из палаты чьи-то голоса.

Спустя то ли минуту, то ли час он обнаружил, что стоит в коридоре, всей спиной опираясь о стену, не дававшую ему упасть, а неподалеку от него Пол Доусон с потерянным видом слушает невысокого лысого старца в явно дорогом сером костюме, опиравшегося на черную, полированную, коллекционного вида трость. Поймав взгляд Алекса, Доусон собрался что-то сказать, но в этот момент из палаты с тихим шелестом выехала каталка. То, что лежало на ней, было прикрыто одеялом цвета кофе с молоком. Хмурый санитар скользнул по лицу Батлера равнодушными глазами и повез свою поклажу по коридору, мимо посторонившегося Доусона – и тот вдруг побледнел еще больше.

Алекс, с трудом отклеившись от стены, сделал несколько неуверенных шагов следом и остановился, потому что сгорбленная спина санитара скрылась за углом, и стих шелест колес. Старик перекрестился и повернулся к нему, сильно налегая на трость левой рукой, а Доусон опустил голову и прикрыл лицо ладонью, словно собираясь изменить свою внешность.

– Вот и все, – сказал старик, глядя на Батлера бесцветными глазами, и в голосе его не чувствовалось никаких эмоций.

«Вот и все, – эхом отозвалось в пустоте, которой был сейчас Алекс Батлер. – Вот и все…»

Старик был широк в плечах, сплюснутый нос позволял предполагать в нем бывшего боксера, а глубокие борозды морщин на желтоватом крутом лбу вызвали у специалиста по Марсу Батлера ассоциацию с дюнным полем на дне марсианского кратера Проктор.

– Ван Маарен, – чуть склонив голову, представился старик. – Деннис ван Маарен.

Батлеру сейчас было не до знакомств, и он не собирался называть в ответ свое имя. Поэтому он ограничился аналогичным кивком и направился к Доусону, продолжавшему закрывать лицо рукой. Но старик, сделав шаг в сторону, загородил ему дорогу.

– Я Деннис ван Маарен, – еще раз сказал он с таким видом, словно Батлер должен был тут же попросить у него автограф. – Мне восемьдесят три года, я давно в отставке, и мог бы сейчас доживать свои дни в Майами или в Палм-Бич – средства позволяют. Но я выбрал Чаттанугу. Я живу здесь, в этой клинике, у меня отдельная палата, сдвоенная палата, и я плачу за нее. Нет-нет, – быстро добавил он, заметив, что Алекс сделал движение в сторону, – я вполне здоров, насколько можно быть здоровым в восемьдесят три. Я не лечусь здесь, а именно живу. Как бы продолжаю оставаться на службе. И знаете почему? Потому что вот уже четыре десятка лет надеюсь выяснить, кто она такая и откуда взялась. – Ван Маарен показал тростью в глубь коридора, куда проследовала каталка. – Я тогда занимался этим делом, но безрезультатно. До сих пор – безрезультатно.

До Батлера наконец дошло, что говорит этот струльдбруг. Доусон опустил руку и подошел ближе; глаза у него были какие-то шальные и влажно блестели.

– Я пытался найти смысл в том, что она говорит, – продолжал старик, – но она говорила все меньше и меньше. И все-таки я надеялся, что когда-нибудь появится хоть какая-то ниточка. Возможно, кто-то будет ее искать и наконец найдет. У меня были основания думать именно так. Мы давали объявления на телевидении, с ее фотографией, а потом я продолжал делать это за собственные деньги. Все, абсолютно все здесь знают – я, разумеется, имею в виду медперсонал, а не больных, – что если вдруг к ней придет посетитель или посетители, надо немедленно поставить меня в известность. И вот я дождался! – Ван Маарен придвинулся к Батлеру вплотную, так что тот ощутил сладковатый запах крема, исходивший от изъеденных временем хорошо выбритых щек старика. – Кто она такая?