Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Я невольно смяла драгоценное письмо, сжав его слишком крепко.

Возвращение Цезаря сильно затянулось. Он не поспел к годовщине своего первого триумфа, когда римляне согласно сенатскому постановлению везли в процессии его статую вместе со статуей Победы и устроили в его честь игры. Он прибыл в город только после того, как начала спадать жара, но тут же на неделю удалился в свое личное поместье Лавик. Там он переписал завещание, но об этом стало известно гораздо позже. Ходили слухи о том, что Цезарь устроит триумф. Правда, казалось маловероятным, чтобы он решился на такое празднование, ибо на сей раз его врагами были его же соотечественники. Триумфами отмечались лишь победы над иноземцами.

А потом он явился в Рим, положив конец всем домыслам. Цезарь вернулся победителем, и теперь его руки были развязаны для проведения реформ. Период неопределенности закончился.

Он не посылал мне писем и не приглашал на чествования, проводившиеся в узком кругу. Но я знала, что он ждет встречи, как и я. Все в свое время.

Ночь, когда он пришел на виллу, была дождливой и прохладной. Да, дело снова шло к зиме. Услышав цокот копыт по гравию, я поначалу и не подумала, что это Цезарь. Я не ждала его в какой-то конкретный день — мне достаточно было знать, что он придет.

Я узнала его голос, услышала, как он отпускает слуг, а потом стремительно, преодолевая по две ступеньки за раз, взбегает по лестнице к моей двери. Я распахнула ее и увидела Цезаря. В тусклом свете он всматривался в мое лицо.

Казалось, прошла вечность; казалось, мы расстались лишь мгновение тому назад. Чувства мои были столь сильны, что я не нашла слов для выражения радости и просто уткнулась ему в плечо.

Он ласково коснулся сзади моей шеи и отклонил мою голову назад, чтобы заглянуть в лицо. На его губах играла легкая, едва заметная улыбка, какой мне никогда не доводилось видеть прежде. Потом Цезарь поцеловал меня крепко и нежно: этот поцелуй без слов говорил о том, сколь тяжела была разлука.

— Давай сойдем с порога, — выговорила я, поскольку мы так и стояли в дверях.

Я увлекла его в комнату, где постаралась присмотреться к нему получше.

Цезарь немного изменился. Он похудел, и его лицо обрело более резкие орлиные черты.

— Благодарение всем богам, — сказала я. — Фортуна не отвернулась от тебя.

— Нет, — ответил он, и я заметила, что голос его звучал мягче, чем прежде. — Все жертвоприношения и гадания перед битвой при Мунде предсказывали беду. Но я пренебрег ими. Я сказал, что все будет хорошо, потому что я так хочу.

Я содрогнулась.

— Неужели Фортуна осталась милостива к своему любимому сыну даже после такой дерзости?

— Может быть, дерзость ей по вкусу? — Он подошел ко мне и обнял меня. — А тебе?

— Дерзость — это часть тебя, — отозвалась я, — и я люблю все, что есть ты.

— Да, правда, — сказал он. — Этим ты отличаешься от всех остальных.

Снаружи хлестал дождь, ветки деревьев наклонялись и покачивались под ветром, а мы прижались друг к другу под покрывалом на моем ложе, как будто укрываясь от ненастья.

— Похоже на то, как бывало в палатках в Испании? — спросила я, лежа рядом с ним и прислушиваясь к холодному дождю.

— Ничего подобного. Здесь мы купаемся в роскоши: крыша не протекает, постель не сырая. — Он взял меня за руку. — Как говорится, кто не побывал в зимней кампании, тот жизни не видел.

— Тогда в следующий поход ты обязательно должен взять меня с собой, — шутливо предложила я, а когда он рассмеялся, добавила: — Но ты, конечно, не планируешь новых походов. У тебя не осталось врагов.

— Кроме парфян.

— Предоставь парфян самим себе. И они оставят тебя в покое.

— Когда-нибудь орлы разгромленных легионов Красса вернутся в Рим.

— Но почему их должен возвращать именно ты? — возразила я. — У тебя и в Риме полно нерешенных задач. Парфян оставь для Цезариона. В конце концов, если ты завоюешь весь мир, что останется ему? Следующему поколению тоже нужна возможность проявить себя.

— Я хочу заключить с тобой уговор, — сказал Цезарь своим тихим, насмешливо-серьезным голосом. — Я останусь в Риме на некоторое время, если останешься и ты.

Он помолчал и спросил:

— Согласна?

Еще одна пауза. Он попросил:

— Пожалуйста.

Да, зачем нам так скоро расставаться после долгой разлуки? Я протянула к нему руки, обняла и крепко прижалась к нему. Мне хотелось приковать его к себе железными обручами и собственным телом прикрыть от опасностей. Хватит завоевывать земли, покорять страны и расширять границы. Пришло время упрочить то, что уже достигнуто.

В ту ночь он удовлетворился границами моей маленькой комнаты и тем, что я могла предложить ему. А я предложила ему всю себя.

Вопреки тому, что я считала разумным, Цезарь вознамерился провести триумф в ознаменование своей победы. Он заявил, что война представляла собой «испанский мятеж» при содействии изменников-римлян. Я сказала, что это никого не введет в заблуждение, но он ответил, что ему все равно. Кое-кто счел, что обычное трезвое здравомыслие в те дни изменило Цезарю, что у него закружилась голова из-за невероятных удач и славы. Мне же кажется, причина в его усталости, подозрительном отношении знати к каждому его шагу и слишком большой спешке. Он поступил с сенатом и народом Рима как со своими противниками: для достижения полной победы как можно скорее навязывал решающую битву. Но политика и война — не одно и то же. Если на поле брани Цезарь не знал соперников, то на поприще интриг дело обстояло иначе. Разгром всех врагов и назначение диктатором дали ему неоспоримое право на изменение системы управления; такое же право в свое время получил Сулла. Римляне надеялись, что он собирается как-то «восстановить республику» — эти ханжеские слова были у всех на языке.

Однако суть заключалась в том, что драгоценная республика давно уже находилась при смерти. До сих пор я задаюсь вопросом, что можно было бы предпринять, чтобы «восстановить» ее — если не возвращаться назад, к тем временам, когда она себя оправдывала. Республика, по существу, являлась объединением небольшой группы людей, закрытым клубом — вроде «общества Имхотепа», созданного нами в детстве. Она обслуживала интересы немногочисленной римской знати, но совершенно игнорировала потребности других слоев общества. По мере расширения границ число недовольных увеличивалось, и пренебрегать ими уже было нельзя. Цезарь осознавал это и в соответствии с потребностями времени готовился к преобразованиям, направленным против ревнителей старого порядка. О том, чтобы вернуть бразды правления косной аристократической касте, не могло быть и речи, хотя именно это и понимали под «восстановлением республики».