Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Мне он кивнул и сделал знак выйти и поговорить с ним с глазу на глаз.

— Не тревожься, — сказал Аполлос. — Мальчик поправится. Я предписываю обертывать его ноги шерстяной тканью, чтобы постоянно были в тепле, и давать еду, производящую тепло в животе: например, нут и грецкие орехи.

— Здешний климат ему не подходит, — сказала я. — К тому же сказывается тоска по дому. В конце концов, у нас в Александрии, в отличие от остального Египта, тоже не круглый год светит солнце. Бывают и дожди, и шторма.

— Скоро солнце покажется и в Риме, — сказал врач. — Зимы у нас короткие.

— Мне пришло в голову посетить храм Исиды, чтобы попросить о помощи, — сказала я, — но он оказался разрушен. Кто это сделал?

Врачи — люди осведомленные, и Аполлос, конечно, был в курсе дела.

— Это сделано по постановлению сената, — последовал ответ. — Сначала два консула распорядились разрушить алтари Исиды на Капитолийском холме, а потом сенат постановил снести и великий храм. Рабочие не решались начать это кощунственное дело, пока сам консул Эмилий Павел не снял тогу и не разбил дверь топором.

— Но почему?

— Я думаю, из-за неприязни ко всему чужеземному, — ответил он. — В Риме часто устраивают подобные чистки. И враждебность к иностранцам здесь в обычае. Извини за прямоту, царица, но разве ты не ощутила это на себе?

— Да. Еще как ощутила. Но если они хотят жить, отгородившись от мира, им не следовало отходить так далеко от своего уютного маленького города.

Кто, кроме самих римлян, виноват в том, что Рим теперь крепко связан с великим множеством стран?

— Цезарь не разделяет этих предубеждений, — заметил Аполлос и, рассмеявшись, добавил: — Похоже, мы с тобой — тому живые примеры.

Ясным погожим утром третьего ноября Цезарь пришел попрощаться. Я увидела, как он с непроницаемым лицом торопливо шагает по дорожке, а за спиной у него развевается плащ. Я вышла в атриум и дождалась его там.

Вокруг были слуги, так что слова прощания прозвучали официально.

Я взяла его за руку и повела в «восточную комнату».

— Нельзя нам расставаться так формально, оставив столько недосказанного, — промолвила я, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Итак, ты уезжаешь? Когда? Что с твоими легионами?

— Я отбываю в течение дня, — ответил он. — Отправляюсь в Испанию сушей, это полторы тысячи миль. Если покрывать по пятьдесят миль в день, буду там в первых числах декабря. Тогда противника мы захватим врасплох.

— Я знаю, ты уже проводил зимние кампании, — сказала я, — но на сей раз не окажешься ли ты в невыгодном положении? Противник уже укрепился, у него есть припасы. Что ты будешь делать?

— Я положусь на себя и найду правильное решение.

— А может быть, благоразумнее продумать действия заранее?

— Я продумал все, что можно продумать заранее, учитывая обстоятельства. Остальное непредсказуемо и требует принятия решений на месте, — заключил Цезарь.

Мне показалось, что он уже на пути в Испанию.

— Да защитят тебя боги, — неожиданно для себя воскликнула я. — Да сохранит тебя под своим покровом Исида.

— Ты знаешь, — мягко промолвил он, — что я не верю в такие вещи. Но если я поверю, что ты берешь меня под свою охрану, тогда…

Я обхватила его руками за шею.

— Под мою охрану, в мою память, во все мои помыслы!

Я поцеловала его со всей силой страсти, словно хотела запомнить, насколько он реален, каковы его губы, его зубы, его твердая челюсть.

Цезарь слегка отстранился, посмотрел на меня, помолчал — казалось, пауза длилась очень долго, — а потом сказал:

— Прощай, прощай.

Глава 30

Дожди продолжались; дни тянулись бесконечно, пока город, затаив дыхание, с нетерпением ожидал вестей из Испании. Не станет ли их новым господином молодой Гней Помпей? «Несомненно, они будут приветствовать его точно так же, как Цезаря», — думала я. О милостивая Исида, не допусти, чтобы Цезарь потерял жизнь на поле сражения вдали от дома! В конце концов, в этой Испании нет ничего особенного, и в его противнике тоже. Даруй Цезарю все, что угодно, кроме бесславного конца!

Так я молилась.

И ждала, как все остальные.

Вместе с приходом зимнего солнцестояния наступили великие Сатурналии, и Рим погрузился в празднества. Перед заключительными торжествами мы с Хармионой взяли Птолемея на прогулку. Я понимала: новые впечатления от знакомства с этим римским праздником заставят забыть о холоде.

Территорию вокруг Форума заполнили люди, и они вели себя необычно: одни были в масках, другие — в таких диковинных нарядах, что угадать их значение я даже не пыталась. Со стороны могло показаться, что действо творится совершенно хаотическое, однако, судя по куклам и сверткам со снедью, все же были некие правила.

«Мне следовало взять с собой кого-нибудь, кто мог бы мне все это растолковать», — подумала я, натягивая на голову плащ для защиты от холода.

И тут мне показалось, что я вижу весьма непочтительного ряженого: кто-то надел на себя маску Октавиана. Каково же было мое удивление, когда он протиснулся сквозь толпу ближе ко мне и я поняла — это и есть Октавиан.

Я кивнула ему, и он, работая локтями, стал проталкиваться еще энергичнее, пока не добрался до нас.

— Глазам не верю! — воскликнул Октавиан и поклонился. — Чтобы ее величество Клеопатра приняла участие в Сатурналиях? Это невозможно. Ты должна стать кем-нибудь другим. Возьми себе другое имя!

— Ну хорошо, — сказала я. — Я буду… Царицей Хатшепсут.

— Нет-нет, только не царицей. Царицы на Сатурналиях не могут быть царицами. Нужно стать кем-то совершенно отличным от себя настоящего.

— Тогда я буду Хармионой! — Я крепко сжала ее руку. — А она будет мною. И ты, Птолемей, выбери себе роль.

Он вздохнул:

— Я, пожалуй, стану Сократом.

Октавиан скорчил гримасу.

— О, только не Сократом! Ты ведь не хочешь принять ядовитый настой болиголова, не так ли?

— Ну, ладно. Тогда Платоном.

— Какие у тебя правильные желания, — сказал Октавиан. — А я хочу быть Ахиллом!

— Разве тебя обуревает гнев? — спросила я его.

Мне казалось странным, что уравновешенный и рассудительный Октавиан видит себя в роли яростного Ахилла.

— Нет. Но мне интересно, каково быть величайшим воином в мире.

— Почему ты здесь? — спросила я, поскольку при виде его не сразу поверила глазам. — Цезарь говорил, что ты отправишься с ним на войну.

— Я подхватил лихорадку, — ответил Октавиан с виноватым видом. — Я не мог отбыть вместе с Цезарем, но, конечно, присоединюсь к нему позднее, как только поправлюсь.