Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Ня ведаю.

У неё не было обязательств перед «радзимой», она воспринимала её как нечто данное с рождения, обыденное и не требующее глубокого обсуждения, как «место нарождения». Почему же его мучают обязательства?

Лжепатриотка, смущённая непонятными допытками шофёра, опасаясь скрытых насмешек, замкнулась, широко, всласть зевнула, стыдливо похлопав ладонью по раскрытому рту, и раздумчиво сказала, словно попросив разрешения:

- Чтой-то я утомилась, можа, соснуть десяток-другой хвилин?

- Сосни, если сможешь, - разрешил водитель, спеша к Гродно на предельно возможной тряской скорости.

Пассажирка, не чинясь, припала плечом к дверце кабины и, ненароком закрывши лицо рассыпавшимися волосами, затихла, но, конечно, не спала и даже не дремала, беспрерывно встряхиваемая на бесконечных выбоинах дороги. Наверное, пришла пора ей подумать, куда податься и что делать дальше. Владимира такие мысли больше не мучили. Он беззлобно позавидовал неженскому самообладанию сбежавшей рабыни, у которой нет и тени сомнения, что поступила правильно, хотя и оказалась в результате вне закона. Она, конечно, понимает, но держится, не канючит, надеется избежать расплаты и просто не боится, считая, что лучше так сдвинуть постылую бесправную жизнь, чем тянуть её дальше до очередных случек с председателем, пьянок-дебошей мужа, драк и ругани, бесплатной работы и, в конце концов, рокового выстрела. Вот с ней у него действительно одинаковые судьбы, не то, что с Фёдором. Приятно, что решился, как и она, передвинуть стрелку и съехать с выверенной другими колеи. Лучше самостоятельно, не обращая внимания на предупреждающие светофоры, съехать под откос, чем безвольно тянуться по накатанной колее.

Кажется, он уже съехал: машину резко тряхнуло, качнув с боку на бок, и он обернулся посмотреть, как там прикорнувшая Таня. Выровняв студебеккер и чуть сбавив скорость, невольно покачал головой от непроизвольно возникшей ассоциации, а разобравшись, понял, что она закономерна: обе женщины, непохожие внешне, обладали одинаковой энергетикой и сильным лидерским характером. А ещё: материнской уравновешенностью, женской самоуверенностью и девичьей целеустремлённостью. Да и та же самая дорога помогла увидеть в этой ту, потерянную неожиданно и страшно.

- Ого! – подпрыгнув, откачнулась внутрь кабины неудавшаяся засоня. – Я уже напугалась, что мы едем по нашему колгоспному полю.

- Извини, - повинился шофёр, - проморгал канавищу.

- Ничога, - успокоила спутница, - спать неколи: считай, доехали.

Показались знакомые необжитые пригороды, а справа от дороги незнакомый поднятый полосатый шлагбаум и дощатая будка с окошком. Видимо, заслышав шум мотора подъезжающей машины, из будки вышел военный в распоясанной гимнастёрке, потянулся всем телом, подняв руки за голову, и хотел было направиться к шлагбауму, чтобы закрыть, но его остановил весёлый звонкий окрик женщины, высунувшей голову из окошка машины.

- Эй, красавчик, не потеряй штаны. Приходи на базар, я буду жадать. Ты – мой коханый.

Встречный ветер размётывал длинные красивые волосы, то скрывая, то открывая симпатичное лицо, а ярко-синие глаза озорно блестели, заворожив не до конца проснувшегося стража. Машина проехала мимо, женщина прощально помахала озадаченному служивому рукой, вернула голову в кабину и, возбуждённая, улыбаясь, объяснила:

- Проскочили. Ведаю я этих плюгавых вояк-лодырей: прицепится – не отцепится. Документы проверяет, а сам вочами обшаривает: у тебя курить будет просить, а у меня чего-нибудь пожрать. Для этого, наверно, для экономии у войска и поставили.

- Ты так и через обе границы проскочишь, - подначил Владимир нахалку, тоже довольный, что задержки не произошло. – Едем на базар, ждать коханого?

Она засмеялась.

- Кали у Германию ехать не хочешь, высади там, - не поняв, почему добрый шофёр, услышав безобидную шутку, враз засмурнел, и решив, что не одобряет даже шутливой тяги в неметчину, огорчённо отвернулась и стала смотреть в окно.

В прошлый раз они с Таней проезжали мимо базара, и Владимир знал, куда ехать.

Базары в послевоенное время в голодных городах начинали жить с чуть забрезжившего рассвета, а то и до него. Сплошь работающие женщины спешили до начала смены добыть что-нибудь съестное подешевле и посвежее, потому, что после смены, в шесть-семь часов вечера, и выбор беднее, и цены подрастут, и свободного времени жалко, и сил после работы не остаётся. А ещё надо отоварить карточки, умудриться из ничего сварганить ужин, сварить завтрашний обед, постирать по мелочам, наспех прибраться в комнате или доме, накормить поросят, коз и куриц, если есть – а у большинства были, постараться не рассердить угрюмого уставшего замордованного мужа, повоспитывать утомившихся, голодных и на всё согласных детей, да и с соседкой поболтать – выпустить пар. Утром – самое подходящее время для базара. К тому же милиция, заботясь о благе трудящихся, нещадно сокращала вечернюю торговлю, ещё засветло разгоняя спекулянтов по соседним улочкам и закоулкам, где находишься, налаешься и ничего толком не приобретёшь.

На здешнем базаре-толкучке в пиковую половину восьмого было не густо. Вероятно, город, образованный почти сплошь частным жильём, жил натуральным хозяйством, надеясь в торговле только на приезжих чиновников и военных. На длинных полупустых деревянных прилавках, открытых ветрам и осадкам, сгорбились в дремоте укутанные в старьё торговки с каким-то варевом в кастрюлях, чугунках и мисках, накрытых полотенцами, а большая часть вынужденных завсегдатаев диффузорно слонялись рядом, изредка сталкиваясь парами в коротких переговорах, редко приводящих к взаимно удовлетворяющему согласию.

Остановились.

- Не злобись: грошей няма – не успела прихватить, - зайчиха виновато покраснела и хотела быстренько выскочить.

- Как же ты без грошей-то? – остановил шофёр, лишённый законной платы.

- Руки ёсць – зароблю, - беспечно ответила полуодетая беглянка без вещей и с дыркой в кармане и снова взялась за ручку дверцы.

- Стой, - Владимир придержал её за рукав, - посмотри на меня и хорошенько запомни, - он вынул из кармана деньги и отсчитал 500 рублей. – Возьми, когда встретимся в следующий раз, отдашь.

Она вся зарделась, непривычная к таким деньгам и к тому, что дают в долг без отдачи, да ещё даёт совершенно незнакомый парень. Но взяла – куда деваться! Быстро наклонилась к нему, жарко поцеловала в небритую щеку, прокричала:

- Спасибочки! – и, не оглядываясь, выскочила резвой девушкой и исчезла за машиной.

- 12 –

Можно было по случаю что-нибудь купить поесть – живот основательно подвело, подсасывало так, что не заглушала и ноющая боль в уставшей мокрой спине. Однако сизые драники, синяя картошка и серые пирожки с картошкой не привлекли, и он, не солоно хлебавши, повернул было к студебеккеру, когда подошёл наблюдавший издали за привередливым покупателем базарный ханыга в стильных хромовых сапогах гармошкой и в помпезной восьмиклинке с малюсеньким козырьком, из-под которого свисала жидкая пегая прядь. В углу рта торчала обязательная для шика обслюнявленная до предела «беломорина», а маленькие глазки, утопленные под крупными надбровьями, смотрели нагло и пусто, безразлично к нуждам окружающего мира.

- Чё ищешь? – просипел прокуренно-пропитым голосом, не надеясь на выгодную спекуляцию с затёртым шоферюгой.

- Хлеб и тушёнку, - потребовал работяга на колёсах не дешёвенький по рыночным ценам харч.

Маленькие глазки насторожились, окурок переполз в другой угол рта.

- Буханка и кило-банка – 300, - назвал ханыга для начального торга полумесячную зарплату строителя или заводского рабочего.

Недооценённый шофёр, не торгуясь, согласно сказал:

- Давай.

Насторожённость в пуговичных глазах сменилась сначала испугом, а потом болью и сожалением, что бездарно ошибся в покупателе и продешевил.

- В придачу расскажешь, как выбраться на дорогу на Мосты и Слоним, - добавил шофёр. – Торопись, а то найду другого, - и ушёл к студебеккеру, не сомневаясь, что спекулянт придёт.

Единственную хорошо накатанную полевую дорогу на юго-восток он и сам бы нашёл, тем более что на въезде торчал покосившийся, написанный корявой рукой красной краской, указатель: «На Слоним!». Так что придача оказалась лишней. Дорога устойчиво петляла в широкой долине Немана вдоль железнодорожной одноколейки, но за всё время до Мостов Владимир не встретил ни одного поезда. Проехав с четверть часа, остановился на возвышенном берегу худосочного притока Немана. Пройдя немного вверх по его течению, нашёл стекающий в приток ручеёк, скрытый ярко-зелёной травой, попробовал воду – слегка отдавала болотиной, но пить, за неимением другой, можно. «Подхватить дизентерию, что ли, назло Вайнштейну?» Чуть прогретое утреннее солнце холодно и матово желтело за завесой поднимающегося туманного марева. Кругом было пустынно, голо и неуютно. Купа старых вязов низко склонилась к притоку, о чём-то сговариваясь с тёмной холодной водой, а больше – ни деревца.