Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крупнейшие русские философы – Леонтьев, Розанов, Бердяев, В.С. Соловьев, Булгаков, Шестов, Франк и другие представители русского культурного ренессанса – сформулировали центральные темы независимого и неподцензурного спора о Достоевском. Они увидели в «пятикнижии» вершину жанра романа в мировой литературе, высочайший уровень человеческих типов, которые могут сравниться разве что с образами Шекспира, Сервантеса, Гёте. Фауст, Мефистофель, Гамлет, Дон Кихот – вот масштаб героев Достоевского, укорененных и в мире, и в России. Достоевский для писателей Серебряного века был духовным учителем и наставником, а себя они считали его учениками и вечными спутниками, по выражению Мережковского: вместе с ним, вслед за ним они проникали в тайну человека и создавали откровение о человеке. Они задали высочайшую планку разговоров о Достоевском, а в своем кругу интимно называли его «Федор Михайлович». То есть были не интеллектуальными рабами-эпигонами (поза «на коленях»), а со-творцами, со-мыслителями, углубителями знания. Поза достойнейшая из достойных. В ней была поэзия, в ней была правда.
Личность Достоевского, считал В.Ф. Эри, высится над всеми его творениями, «остается неисчерпанной, хранящей по-прежнему тайну, которую не могут вместить никакие слова и намекнуть на которую может только слово поэта или художника»20. «Мало знать, – утверждал Эрн, – что написали и что сказали Гоголь, Достоевский или Соловьев, нужно знать, что они пережили и как они жили. Порывы чувства, инстинктивные движения воли, выраставшие из несказанной глубины их молчания, нужны не для простого психологического истолкования их личности (так сказать, для полноты биографии), а для углубления в “логический” состав их идей»21. Неразрывность личности и слова Достоевского хорошо понималась русской философской мыслью и имела не случайный, а сущностный характер.
С.Н. Булгаков, один из тех русских мыслителей, кому огонь Достоевского помог понять прежде всего себя самого, размышлял о причудливой изломанности души писателя, о печати особенно глубокой тайны, которой запечатлена его индивидуальность. Стремясь разгадать эту тайну, познать стихию души Достоевского (подобно тому, как Достоевский пытался разгадать тайну души Пушкина), Булгаков говорил о внутреннем оке каждого, кто что-то чувствует в Достоевском, думает о нем, верит в него. Понять тайну личности Достоевского – значит духовно познать ее, и это познание есть интимный внутренний духовный акт. Для того, кто однажды заметил Достоевского, он «становится спутником на всю жизнь, мучением, загадкой, утешением. Середины здесь быть не может. Заметив Достоевского, нельзя уже от него оторваться… И в этом смысле отношение к Достоевскому более, чем многое другое, характеризует собственную индивидуальность человека, определяет, так сказать, его калибр»22.
Эпоха Серебряного века впервые открыла для русского читателя духовный потенциал Достоевского и в полной мере обозначила его масштаб. Поэты, цитируя Достоевского, часто не ставили кавычек, чувствуя, что он говорил как бы изнутри их сознания. Для Александра Блока Достоевский «свой» писатель, разделивший с ним страсти и страдания эпохи безвременья, подаривший своим поздним потомкам исповедь души.
В апреле 1902 года Блок пишет стихотворение, прямо обращенное к Достоевскому; он надеется постичь его тайну, а вместе с ней разгадать и свою судьбу. Чтобы не было недоразумений, он использует формулу Раскольникова, прилагая ее к себе.
Я – тварь дрожащая. ЛучамиОзарены, коснеют сны.Перед Твоими глубинамиМои ничтожны глубины.Не знаешь Ты, какие целиТаишь в глубинах Роз Твоих,Какие ангелы слетели,Кто у преддверия затих…В Тебе таятся в ожиданьиВеликий свет и злая тьма —Разгадка всякого познаньяИ бред великого ума23.В апреле этого же года Блок создает поэтическое произведение, которое могли бы написать от своего имени Ставрогин, Свидригайлов или Версилов, будь они поэтами, равными по таланту Блоку Разорванное в клочья сознание, двойственность души, карамазовский комплекс, духовная провокация, искушение «малых сих». Исповедь грешника, который ужасается собственной природе, но исподволь любуется ею, но и страдает от нее… Но о покаянии ни звука. Сложность по-Достоевскому.
Люблю высокие соборы,Душой смиряясь, посещать,Входить на сумрачные хоры,В толпе поющих исчезать.Боюсь души моей двуликойИ осторожно хоронюСвой образ дьявольский и дикийВ сию священную броню.В своей молитве суевернойИщу защиты у Христа,Но из-под маски лицемернойСмеются лживые уста.И тихо, с измененным ликом,В мерцаньи мертвенном свечей,Бужу я память о ДвуликомВ сердцах молящихся людей.Вот – содрогнулись, смолкли хоры,В смятеньи бросились бежать…Люблю высокие соборы,Душой смиряясь, посещать24.Поэт Александр Блок – осознанно или неосознанно, но скорее, осознанно, – рисует себя героем Достоевского, одной из его зловещих масок, одним из его демонических персонажей, готовым разделить с ними их судьбу. Несомненно: творчество Достоевского – ключ к стихам и прозе литераторов Серебряного века. Но и их совокупное творчество способно открыть потайные двери в мир Достоевского.
Завершала общую тему Серебряного века «Россия Достоевского» Анна Ахматова, точно обозначив в «Северных элегиях» (начало 1940-х) координаты рождения.
…Страну знобит, а омский каторжанинВсё понял и на всем поставил крест.Вот он сейчас перемешает всёИ сам над первозданным беспорядком,Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.Перо скрипит, и многие страницыСеменовским припахивают плацем.Так вот когда мы вздумали родитьсяИ, безошибочно отмерив время,Чтоб ничего не пропустить из зрелищНевиданных, простились с небытьем25.В плену осуждений и развенчаний
Восприятие Достоевского в разгар русских революций, в конце концов пригасивших сияние и красоту литературы Серебряного века, во многом определялось высказываниями В.И. Ленина, его позой неприятия и брезгливого осуждения автора «Бесов»26. Подробности «осуждения» станут известны из книги политэмигранта Н. Валентинова (Вольского), которому о вкусах вождя рассказал видный большевик В.В. Воровский: «Достоевского [Ленин] сознательно игнорировал… “На эту дрянь у меня нет свободного времени”… Прочитав “Записки из Мертвого дома” и “Преступление и наказание”, он “Бесы” и “Братьев Карамазовых” читать не пожелал. “Содержание сих обоих пахучих произведений, – заявил он, – мне известно, для меня этого предостаточно… “Братьев Карамазовых” начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило… Что же касается “Бесов” – это явно реакционная гадость, подобная “Панургову стаду” Крестовского, терять на нее время у меня абсолютно никакой охоты нет. Перелистал книгу и
