Денис Давыдов (Историческая хроника) - Николай Задонский

Он взглянул ей прямо в глаза, ответил откровенно:

– Женат, доволен… А счастлив ли? Не знаю!

Тонкие брови ее слегка приподнялись.

– Вот как! А я полагала, вы упиваетесь счастьем, потому и забыли про своих старых друзей и про свои старые… привязанности!..

– Нет, со мною этого не может случиться, Аглая, – горячо возразил он, вновь беря ее руку. – Могу ли я предать забвению милые сердцу дни и часы, протекавшие близ вас? Никогда! Как бы ни сложилась моя жизнь, я всегда буду вас хранить в своем сердце и в своей памяти…

– Верю, мой добрый, милый друг, – благодарно сказала она, и тут же вдруг на лице ее обозначилась привычная кокетливая гримаска, а веселые глаза блеснули лукавым огоньком. – И, надеюсь, вы теперь не станете, как прежде, безумствовать, если заметите, что кто-то другой удостаивает меня вниманием не только в воспоминаниях?

Кто-то другой! Намек был слишком прозрачен. В Каменке, кроме Пушкина, никто не гостил. Денис Васильевич, продолжая разговор в том же легком, шутливом тоне, на который перешла Аглая, поинтересовался:

– Может быть, дорогая кузина, вы успели сделать вашим рыцарем Пушкина?

Аглая рассмеялась.

– А что вы думаете? Пушкин очень мил, забавен, остроумен… Я же, как вам известно, всегда покровительствовала поэтам, а иногда их и вдохновляла… Один из них некогда посвятил мне такие строки:

… Ты улыбкою небесноюРазрушаешь все намереньяРазлюбить неразлюбимую!

Денис Васильевич, припомнив время, когда писались им эти стихи, подхватил:

– Клянусь, это чистейшая правда, и несчастному поэту пришлось поплатиться за свои нежные чувства пятидневным презрением покойного князя Багратиона…

Проболтав таким образом с ветреной кузиной еще несколько минут, затем навестив старую барыню, Денис Васильевич зашел за Базилем, и они, накинув шинели, поспешили к Пушкину.

Карточный домик, находившийся в конце сада, представлял собой небольшой деревянный, с четырьмя колоннами павильон, где помещался бильярд и карточные столы. Во время съезда гостей здесь обычно уединялись мужчины, шла игра в карты, велись за бокалом доброго вина горячие вольные споры.

А теперь этот опустевший домик, перед окнами которого могучий дуб раскинул серебрившиеся инеем ветви, был облюбован для работы Пушкиным63.

Базиль, гордившийся дружбой с опальным поэтом, сам следил, чтоб печи в домике были хорошо натоплены, и чтоб не было угара, и чтоб дворецкий не забывал с утра ставить на стол тарелку любимых Пушкиным моченых антоновских яблок.

Когда Денис Васильевич и Базиль, тихо приоткрыв, дверь, вошли в домик, Пушкин в коротком кафтане и бархатных молдаванских шароварах лежал на бильярде и, поскрипывая пером, быстро заполнял лежавшие перед ним листки ровными стихотворными строками.

Базиль полушепотом его окликнул:

– Александр Сергеевич!

Пушкин, чуть вздрогнув, повернул голову и увидев стоявшего за Базилем улыбающегося Дениса, соскочил с бильярда и, запахивая кафтан, воскликнул:

– Бог мой! Не сон ли это? Денис Васильевич! Каким образом?

– Ехал на контракты, душа моя, а услышал, что ты здесь…

Пушкин договорить не дал, бросился к нему на шею. Они крепко расцеловались.

А тут явился и камердинер с шампанским. Хлопнули пробки. Завязался оживленный разговор. Денис Васильевич, узнав о некоторых неизвестных подробностях высылки Пушкина из столицы, напомнил:

– А ведь я тебя предупреждал, Александр! Ты мне не внял, не угомонился и теперь повторяешь мой путь…

Базиль, бережно собиравший разбросанные повсюду пушкинские черновые листки, откликнулся с живостью:

– Любопытно, в самом деле, получается, Денис! Мне как-то в голову не приходило… А ведь тебя выслали из Петербурга почти в том же возрасте, что и Пушкина, и причины высылки у вас одинаковы?..

– Не забудь, – добавил Денис Васильевич, – что Александр, как и я, отправляется на юг и находит утешение…

Пушкин, улыбаясь и поблескивая глазами, заключил:

– Среди семейства почтенного генерала Раевского и в деревне милых, умных отшельников братьев Давыдовых! Какое чудесное сходство биографических черт! И, бог свидетель, я ничего не имею против дальнейшего продолжения… Быть участником великих событий, исполинских битв, предводительствовать отважными партизанами… Жизнь, полная романтики! – Он бросил теплый, но отчасти и озорной взгляд на сидевшего в кресле и раскуривавшего трубку Дениса и продолжил: – Впрочем, я не стал бы возражать и против хорошенькой жены и против генеральского чина…

– Ну, брат, если б тебе достался этот чин, как мне, ты бы, пожалуй, отказался, – промолвил добродушно Денис Васильевич. – Да и на что тебе генеральство? Ты без того молодец и полный генерал на Парнасе!

– Как сказать! – весело и быстро ответил Пушкин. – Вам-то царь все-таки и жалованьишко платит и орденами награждает, а мне тридцатью шестью буквами российского алфавита кормиться приходится…

– А я тебя, душа моя, могу надоумить, как стихами чины добывать, – хитровато прищурив глаза, сказал Денис Васильевич. – Проживающая в одном из западных наших городов жена канцеляриста, воспользовавшись проездом государя, умудрилась преподнести ему подушечку, на которой довольно искусно вышила шелками овцу и сделала такое стихотворное признание:

Российскому отцуЯ вышила овцуСих ради причин,Дабы мужу дали чин!

И, представь, ловкая баба своего достигла, государь велел пожаловать канцеляриста классным чином…

Пушкин расхохотался. Базиль, подсев к нему на диванчик, шутя заметил:

– А случай, что ни говори, достоин внимания! Ты бы, Александр Сергеевич, тоже попытал счастья!

– Сам о том подумываю, – ответил Пушкин, едва сдерживаясь от смеха. – И стихи готовы… Словно для такого случая писаны!

Он обвел собеседников веселыми глазами и прочитал:

Воспитанный под барабаном.Наш царь лихим был капитаном:Под Австерлицем он бежал,В двенадцатом году дрожал,Зато был фрунтовой профессор!Но фрунт герою надоел —Теперь коллежский он асессорПо части иностранных дел!

Базиль, глядя с восхищением на Пушкина, захлопал в ладоши:

– Представляю, как бы сия любопытная эпиграмма выглядела на подушечке!

Денис Васильевич, смеясь, добавил:

– Каждое слово не в бровь, а в глаз! Ведь подлинно под барабан и государь и братья его воспитывались. Бывало, царица-мать Мария Федоровна, подозвав дворцового коменданта, упрашивала его производить потише смену караула. «А то великие князья, – говаривала она, – услышав барабан, бросают свои занятия и опрометью бегут к окну, а после того в течение всего дня не хотят ничем другим, кроме барабана, заниматься».