Призрачный снимок - Эрве Гибер

Коллекция П. по сути состоит из двух разных частей: первая — это собрание купленных снимков (он может потратить до полутора тысяч франков лишь потому, что ему понравилось чье-то лицо), но все изображенные лица — безымянные, анонимные, они словно призраки, от которых он не ждет ничего, кроме прекрасного мимолетного возбуждения; объекты второй части коллекции — его собственная добыча, прежде всего — это живые, реальные люди, которые, словно в обратном порядке, лишь после завоевания легли изображением на бумагу, пропитавшись кислотой ванночек.

Подобно Уиджи, П. чаще всего пользуется машиной. Он отправляется в ней на долгую облаву с бесконечными поворотами руля, с нанесением меток и слежкой, начинающейся, как только чья-либо походка, роскошные пряди волос или синий свитер привлекут его злокозненный взгляд. Субъекта настигают не сразу: П. следует за ним до места, где тот живет, и начинает следить за распорядком дня и контактами жертвы. Он ведет особый учет. Потом все силы направляются на то, чтобы привести объект на неизменное место встречи, где тот займет точное положение своих предшественников и преемников, будет застигнут врасплох продуманной и, судя по всему, идиотской картиной: странный речной трамвайчик, на который его пригласили отобедать. Фотограф речного трамвайчика, служащий слепым соучастником, делает все время одним и тем же образом снимок коллекционера и его модели. Коллекционер покупает фотографию перед тем, как сойти с трапа, и снимок присоединяется к собранию, что лежит в пакете, вместе с учетной карточкой, указанием возраста и инициалами[16].

Недавно П. расширил коллекцию, благодаря покупке видеотехники. П. не в состоянии вновь смотреть на своих моделей, если они уже запечатлены на пленке. Знаменитый Джон Гейси, американский убийца двадцати пяти подростков, наряжавшийся клоуном, действовал точно так же, когда надевал на них наручники, чтобы сначала поиграть, а потом закопать в подвале. Коллекция П. — это небольшое тайное кладбище, но фотография — менее жестокий способ овладения кем-либо, нежели преступление (можно сказать, что она служит условием помилования П.: пусть он будет помилован!).

ЯМКА

В научной статье я читаю о том, что наибольшая острота зрения достигается в небольшой средней впадине желтого пятна, расположенного в центре сетчатки в ямке, которая, если ее вообразить в пространстве, вытянув перед собой руку, будет соответствовать площади ногтя указательного пальца.

Стало быть, область предельно сконцентрированного зрения ограничивается площадью этого ногтя, который можно последовательно перемещать в пространстве, почти касаясь различных предметов, и, сантиметр за сантиметром, с каждым прикосновением заново составляя картину реальности, как если бы она была паззлом, каждая деталь которого размером и формой напоминает ноготь указательного пальца (близорукие от этого явно бы пострадали).

Стало быть, ямка — центр, точка фокуса, расположенная внутри ореола довольно размытого видения, и ореол этот представляет собой смутную картину цветовых пятен, как если бы совсем рядом с нами была пустота. Но сама картина, может быть, составляет всего лишь воспоминание о том, что ямка зарегистрировала еще раньше, словно неподвижное изображение, которое еще слегка трепещет и будет еще некоторое время маячить, прежде чем полностью распадется, уйдя под новую сетку предельно острого зрительного восприятия или же растворившись в образе мечты. Фазу активности ямки сменяет фаза отдыха, фаза обработки картины: время от времени в ямке наступают каникулы, мы стараемся не фиксироваться на чем бы то ни было, она обращается в размышление или в сон.

Иногда ямка возвращается к прежним областям, осязательный отросток в виде указательного пальца с ногтем неустанно проводит по той же картинке, по тому же лицу, по тому же телу, по тому же полотну: субъект влюблен или одержим. Теперь, когда он смотрит на фотографию, как бы разбивая ее на более или менее узкие (или в то же самое время и увеличиваемые) участки и части, он принуждает ямку выполнять то же упражнение, что выполняет взгляд, когда субъект охвачен желанием или одержимостью, то есть он принуждает к бесконечному рассматриванию. Он не видит больше ничего, только один этот образ, вырванный из абсолютно размытого окружающего контекста и реальности, и он слишком долго глядит, слишком много смотрит, слишком пристально вглядывается в одни и те же пигментные штрихи на бумаге. Фотографический взгляд представляет собой некую разновидность фетишистского взгляда: внутри одной ямки — другая ямка, зародыш, сидящий в ребенке, крошечная бездна, сверхпристальность (чересчур богатая, чересчур сладкая или же чересчур горькая).

Отсюда происходит и разница в предпочтениях (а также во вкусах) большого или маленького формата, выставки или альбома, образа проецируемого или же напечатанного. Чем больше растет картинка, тем напряженнее усилия разжижения и реактивации: увеличивается поверхность для восприятия с помощью ямки и пальца, взгляд расширяется, вместо того, чтобы концентрироваться, и что-то должно при этом теряться; даже если образ появляется на белом экране посреди ночной бесконечности, исходящее из глазной ямки восприятие на своем пути встречает всевозможнейших паразитов, готовых отвлечь внимание ямки, и не только каких-нибудь светлячков, тогда восприятие становится как бы публичным. А глядя на снимки небольшого формата или изображения в книге, совершаешь что-то более тайное, в большем одиночестве, с большей порочностью, порой не вступая в прямой контакт с объектом: это все равно, что смотреть в чужие глаза на расстоянии двух сантиметров, разглядывать чужие губы, прежде чем их поцеловать; рассматривать «тайком», словно что-то запретное, через замочную скважину, заглядывать в потайное дно медальона или шкатулки. Смотреть тогда означает то же самое, что и желать или предаваться мечтаниям, вглядываться в самую глубь.

АВТОБУС

— Что делает в этой истории автобус?

— Автобус кажется мне огромной фотографической машиной, чудесной опорой, на которой можно было бы закрепить воображаемый фотоаппарат, опорой вертящейся и динамичной. Стекло, последовательно показывающее виды снаружи — это рамка видоискателя. Красный свет, останавливающий машину, — словно сигнал. Автобус сообщает такую подвижность для фотографии, которую не может обеспечить ни слишком медленная и утомительная ходьба (сколько километров нужно пройти, чтобы поймать хороший кадр?), ни слишком быстрый и низкий автомобиль: автобус как бы возвышается над всеми преградами и очищает вид, как ментол очищает дыхание: он одновременно заменяет операторский кран, позволяет вести съемку в движении и открывает обширную панораму… В мгновение ока в автобусе фиксируется множество людей, их лиц, поз и движений. Он словно огромный глаз мухи, фасеточный глаз, вращающийся глаз, и можно представить, что каждая из фасеток глаза насекомого видит по-своему. Он предоставляет гениальную возможность для подглядывания, ибо в нем можно смотреть, будучи почти незамеченным: люди на улице не обращают внимания на автобус точно так же, как на прохожих, они не пытаются разглядеть, что там внутри, и к тому же, в отличие от террас кафе, в вечерних сумерках внутри гораздо темнее, нежели на улице. Это двусторонняя фотографическая машина: внутри, в этой полутьме (нет ничего лучше бокового освещения с разных сторон) на лицах появляются неожиданные выражения. С другой же стороны предстает бесконечность, и между тем, что внутри, и тем, что снаружи, расстояние минимальное. Можно воспользоваться такой близостью в пространстве, которой не мог бы достичь ни один уличный фотограф: выбранный субъект словно прижат, обездвижен, не может сделать ни единого резкого жеста, он словно пришит к своему месту. Его можно застать врасплох, он не осмелится возражать на публике.

— Вы ошибаетесь, автобус — это не фотографическая машина, это кинематографическая машина, это подлинный операторский кран-тележка…

— Нет, тогда бы это была слепая машина, мчащаяся без цели и без тормозов, но ведь она везет пассажира, который сам по себе не двигается, и его взгляд дробит все, что проносится мимо, на множество разных снимков. Обратите внимание на взгляд смотрящего в окно пассажира, едущего в поезде (но поезд несется быстро, и взгляд у пассажира — как у безумного), он мечется в разные стороны, идет в направлении, противоположном движению машины, и каждая мимолетная пауза в этом движении, когда неподвижного пассажира внутри мчащегося поезда вдруг что-то интересует, — своего рода щелчок…

— Ваше сравнение прекрасно только потому, что оно безнадежно, нереально: ни один аппарат, даже снимая за тысячную долю секунды, не мог бы верно следовать за движением машины, вы могли бы, вероятно, воспользоваться остановками во время красного света, но они были бы слишком случайны, получились бы рискованные кадры и к тому же у вас на оконном стекле был бы красный отсвет. Что же касается того, что творится внутри автобуса, то весь его социальный климат, необходимость соблюдать приличия, взаимоуважение пассажиров заставили бы вас, словно вора, бежать прочь после первой же фотографии и прыгать из автобуса в автобус, что сделало бы вашу жизнь просто невыносимой. Ваш фотоавтобус существует только в воображении: вы лишний раз говорите о вашей неспособности фотографировать…