Разбой - Петр Воробьев

– Не обессудь, – сказал электротехник, когда Эрскин снял ножны с клеймором и занял соседнее с ним место на узкой деревянной скамье. – Я обычно не несу столько околесицы, а сейчас прямо как не могу остановиться…

– Простительно, – рассудил альбинг, повышая голос, чтобы его можно было расслышать за поднявшимся рёвом двигателя. – Близко со смертью разошёлся, это и неробкому мужу даром не проходит.

– Хуже. Не сам я разминулся с Марой[92] костлявой, Пальнатоки меня вытащил – прямо из её когтей. Теперь я ему обязан жизнью, и что Меттхильд не осталась вдовой, – пальцы Самбора погладили титановое яичко, висевшее у него на груди. – А как такой долг вернуть?

– Ну, ты же за него отомстил?

– Стылое утешение, – Самбор тряхнул головой.

– Этот долг теперь только вперёд отдать можно, – посоветовал сидевший с другой стороны от Эрскина Кайанкару. – Не смерть за смерть, а жизнь за жизнь. Он свой срок прожил, тебя спас, а ты в твой срок ещё кого-нибудь спасёшь.

Заморский электротехник благоговейно посмотрел на уэлихского старейшину и остался сидеть в безмолвии всю продолжительность путешествия.

Сквозь бежавшие по окну капли, показался берег острова Юмул, заросший кустами мидхафского дрока. «Неправильные цветы» – вспомнил Эрскин. По узкой полоске между утыканными жёлтыми цветами зарослями и водой гуськом робко двигались, ступая крошечными копытцами по крупному тёмному песку, несколько пятнистых зверюшек с рожками наподобие карликовых оленей, но с мордочками, заканчивавшимися хоботками. Зверюшки – юмулы на уэлихском – собственно и дали имя острову. Их робость была не зряшной – почти прямо из-под парома под водой пронеслось отблёскивавшее серебром длинное тело. Шестисаженный озёрный змей на треть своей длины выскочил на берег, пытаясь сомкнуть челюсти вокруг улепётывавшего в заросли юмула, но за все свои усилия оказался вознаграждён только полной пастью колючего кустарника. Рулевой дёрнул за одну из рукоятей у себя над головой, отчего из наружных мезофонов раздался мерзкий улюлюкающий вой.

– Это я со змеем здороваюсь, чтоб у него вопросов не возникло, – пояснил, на миг повернувшись назад, рулевой. – Объяснил, что мы тоже из его стаи, не голодны, и гона у нас нет.

Кайанкару накрутил на палец среднюю прядку своей бороды, почему-то посмотрел на Самбора, и сказал:

– Змей промахнулся, значит, ещё кому-то до заката не повезёт так же.

Двигатель загудел громче, и паром выкатился на пологий берег острова между слегка покосившимся и посеревшим от времени деревянным причалом и новой каменной пристанью. У пристани, где скучали один рыболов с удочкой и три охранника – один над водой у волкомейки[93], двое лицом к лесу с пищалями-длинностволками, – был пришвартован диковинного вида гидроплан – высокое крыло с двойным изломом, две огромных турбины между крылом и задранным вверх хвостовым оперением. Гидроплан был ярко раскрашен белым и голубым, а кромки крыльев, смотровых портов, и воздухозаборников турбин вообще блестели золотом. Ближний к парому борт украшала роспись – щит с золотой каймой, где на лазоревом поле две руки разных цветов соединялись в рукопожатии, одновременно вздымая посох, увенчанный широкополой шляпой. Стоявшие у деревянного причала чистенькие и ухоженные одномачтовые парусники в сравнении казались маленькими замарашками.

Раздался щелчок, гудение двигателя смолкло. Рулевой повернулся в сторону скамей с седоками, махнув рукой в сторону гидроплана с позолотой:

– Епарх уже здесь. Выходите первыми, почтеннейшие, кладь можете здесь оставить, её прямо в общинный дом отнесут.

Эрскин взял ножны в правую руку, поднялся со скамьи – колени особенно не жаловались – и направился вслед за Кайанкару к открытой матросом двери. От пристани, короткая, но широкая дорога с вделанными в покрытие рельсами вела к трём приземистым зданиям без окон, с картечницами на плоских крышах. Вдоль дороги росли небольшие стройные деревья со смешной пятнистой – как шкурка юмула – корой.

– Не лучше мне было с Рёгнвальдом поговорить без епарха? – спросил Самбор. – Кабы сперва не стратонаос[94], потом не конвой, был бы здесь на неделю раньше.

– Может наоборот выйти лучше при епархе, – обнадёжил электротехника Эрскин. – Если Рёгнвальду твой замысел понравится, Спило сразу и номисм на опыты кинет.

Посетители вошли в одно из приземистых зданий под бдительным взором стражей в серых с голубой оторочкой плащах тагмы Те́йхо (стражники на пристани были в таких же одеяниях – не иначе, к приезду епарха). Из проёма растворённой толстенной металлической двери несло холодом. Очень уверенный и вроде бы знакомый Эрскину мужской голос вещал:

– Нам удалось получить два вида синтеза: водород с литием в гелий и тяжёлый водород – в сверхтяжёлый. Первая предпочтительнее, поскольку выход энергии выше почти в шесть раз. Чтобы реакция шла при более низкой термокрасии[95], мы колеблем магнитное поле на частоте, синхронизированной с магнитной частотой лития-семь. Это и помогает с наиболее трудной частью, управлением мощностью реакции.

– Это ты верно сказал, Рёгнвальд, – сказал другой голос, ещё более уверенный. – Править легко, а управлять трудно!

– Какая мудрость, – восхищённо добавил третий голос, на слух, принадлежавший маленькой девочке.

За дверью находилось внушительной ширины и высоты цилиндрическое помещение, частично выдолбленное в скале, так что вошедшие оказались на круговой дорожке саженях в четырёх над полом. Значительную часть объёма занимали колонны двух чудовищных электромагнитов с покрытыми изморозью оболочками обмоток. Между магнитами помещалась окружённый змеившимися трубками прямоугольник, с участком посередине, сработанным из чего-то многослойного – прозрачные слои перемежались решётками – в несколько вершков толщиной. На вид всё это выглядело достаточно впечатляюще, конечно, если не сравнивать с чудовищной машиной для сжатия плазмы, построенной на севере, в Айкатте, мистагогом Фейнодо́ксо, сыном Ио́ло, или с ещё бо́льшими тороидальными устройствами восточного материка. Притом учёные севера и востока или не могли поддержать синтез, или даже и не стремились к его практическому использованию.

Примерно на одну восьмую круга противусолонь от входа по круговой дорожке, из-за огромной приборной доски виднелась обрамлённая венчиком русой растительности лысина Рёгнвальда Правого. Рядом с изобретателем стоял рослый и дородный муж в белоснежном с золотой вышивкой плаще поверх сиявшего в свете натриевых ламп золотом панциря-клива́ниона. Две пары охранников в цветах тагмы Пандоксо держалась по обе стороны приборной доски на почтительном расстоянии от епарха Спило. Больше в таком наряде – его и некоторые стародавние гегемоны Лимен Мойридио сочли бы немного броским для каждодневного ношения – красоваться было некому. Великолепие епарха дополняла державшая его под руку дева – обладательница загадочно писклявого голоса – с тонким станом, подчёркивающе облегаемым туникой из пятнистой шкуры неизвестного Эрскину животного. Животное не отличалось при жизни большими размерами – одеяние предоставляло раздолье скорее для взгляда, нежели для воображения. Возможно, дева была и хороша лицом, но убедиться в этом воочию не имелось прямой возможности, поскольку поверх её природных черт были резко нарисованы другие, преувеличенно-кукольные. Рёгнвальд простёр руку к магнитам:

– Опытный образец довольно большой, но в производстве, устройство будет размером с кувшин молока.

Вслед за последним уэлихским старейшиной, на альвское олово круговой дорожки вступили воин – судя по расцветке и дополнительным финтифлюшкам на плечах кливаниона и на шлеме, тагмата́рх[96] Пандоксо, – за воином, чиновник с посохом, и небольшой чиновничий прихвостень.

Спило наконец удостоил новоприбывших вниманием, обратившись сперва к носителю посоха:

– Паго́но, представь посетителей! Вы подходите поближе, не бойтесь. Не то чтобы я был добрый, но все другие ещё злее. И кланяйтесь, как Пагоно вас назовёт.

Прихвостень развернул перед чиновником свиток. Пагоно – злополучного корчмаря, получившего пулю в живот, звали как-то похоже – нахлобучил на нос очки и огласил первое имя:

– Кайанкару, сын Пайа́нанку, верховный вождь уэлихов!

Пагоно клацнул посохом. Вместо поклона, Кайанкару опустил обрядовый топор с плеча на пол – топорище произвело заметно более громкий звук, чем посох – и опёрся на него обеими руками.

– Нангониел, сын Кайанкару, наследный вождь уэлихов!

Нангониел смерил сперва чиновника, потом епарха взглядом, затем расщедрился на поклон где-то в полвершка. Другие представленные старейшины тоже особенно не старались выказать Спило почтение, хоть и не шли на нарочитое противостояние. Чиновник засунул нос в свиток: