Прощай Дебора - Владимир Суханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неизмеримое желание пассажиров увидеть величественный бюст дорогого товарища СТАЛИНА в эти скорбные, тяжелые минуты свидетельствует телеграмма начальника поезда № 42:
Петровского завода ЗБК № 38827 8/3
742
Содействуйте введению поезда № 42 в график. 9 марта в 12 часов поезд должен проследовать Семиозерный – Амазар, где бюст товарища СТАЛИНА, высеченный на скале.
Начальник поезда № 42
/Мучник/
Пассажиры и начальник поезда, только вступив на Заб. землю, проявили беспокойство о нагоне опоздания поезда (2 ч 40 м), чтобы в исторические, незабываемые минуты взглянуть на бюст товарища СТАЛИНА, отдать честь и проститься с ним.
Мною дано указание заместителю Подора[8] Забайкальской ж/д тов. Золотухину принять все меры для введения поезда № 42 в график и проследить за ним. Руководством Подора, тов. Голядкиным, и Руководством дороги также этот поезд будет взят под особый контроль. На 300-метровом участке с обоих концов сейчас установили знаки предупреждения о подходе поезда к бюсту товарища СТАЛИНА.
Инструктор политуправления МПС
/Панков/
…
Из Свободного Упр. Амр. № 1624 а
9/3 1918
Политуправление МПС тов. Чебаненко А.Г.
Копия: Редакция ГУДОК
К телеграмме № 1546 а от 9/3
Поезд № 42 на Забайкальскую дорогу вступил с опозданием на 2 часа 40 минут. По инициативе начальника поезда тов. Мучника и просьбе пассажиров была дана телеграмма начальникам Забайкальской и Амурской дорог о введении поезда в расписание с тем, чтобы он проследовал бюст товарища СТАЛИНА, установленный на скале между станциями Семиозерный и Амазар, в 12 часов.
На Забайкальской дороге поезд нагнал 1 час 22 минуты, на Амурскую дорогу вступил с опозданием на 1 час 08 минут. Со ст. Ксеньевская до ст. Могоча машинист паровоза № 25367 член партии тов. П.И. Ивашов Могочинского депо и главный кондуктор, член партии тов. И.З. Битюгов Могочинского резерва сделали нагон 49 минут. На ст. Могоча поезд был встречен руководством отделения дороги и политотдела отделения. Для дальнейшего следования поезда № 42 был специально подготовлен паровоз № 25310 – оформлен в трауре, впереди портрет товарища СТАЛИНА и траурные знамена.
Смена мастера пункта технического осмотра Могочи тов. Летникова обработала поезд за 15 минут, стоянка поезда была сокращена на 19 минут, и поезд вышел по расписанию. Большую работу в продвижении поезда также проделали диспетчер Могочинского отделения тов. А.И. Ионов – беспартийный, и дежурный по отделению тов. С.С. Конь – член партии. Вели поезд машинист Могочинского депо тов. Н.И. Ходулин – беспартийный, и главный кондуктор из Ерофей-Павловического резерва тов. Л.М. Тарасенко – беспартийный. К бюсту товарища СТАЛИНА поезд прибыл на 20 минут раньше расписания и остановился ровно в 12 часов, т. е. в момент погребения товарища СТАЛИНА. Машинист произвел салют паровозным гудком в течение 3-х минут, пассажиры сошли с поезда и с глубоким прискорбием попрощались с дорогим вождем и учителем ИОСИФОМ ВИССАРИОНОВИЧЕМ СТАЛИНЫМ, обратившись к его величественному бюсту.
По просьбе пассажиров поезд простоял у бюста 13 минут, после чего отправился по расписанию. В разговоре со мной по телефону начальник поезда тов. Мучник и главный кондуктор тов. Тарасенко передали, что пассажиры поезда были глубоко тронуты работой и вниманием стахановцев железнодорожного транспорта, в особенности, в этот незабываемый, скорбный, траурный день – день прощания с любимым вождем, и просили руководство отметить работников, участвовавших в продвижении поезда и его обслуживании. Со своей стороны считаю, что люди, отличившиеся в изложенной выше работе, достойны награды. Тов. Золотухину дано указание на этот счет.
Пассажиры поезда с бригадой проводников и других работников по обслуживанию поезда готовят письмо-соболезнование на имя Ц,К КПСС и Совета Министров. Завтра должна состояться встреча Руководства дороги и Подора с пассажирами поезда и обслуживающим персоналом непосредственно в поезде при прохождении перегона от ст. Свободный до ст. Михайло-Чесноковская, а, если потребуется, то и дальше.
Инструктор политуправления МПС
/Панков/
* * *Сергей Васильевич Панков умер на 60-ом году жизни от инфаркта, случившегося с ним жарким июньским днем 1956 года. Скундину он приходился неродным дядей, являясь мужем материной сестры, тети Веры.
На кладбище некоторые выступавшие помимо обязательных слов о «незаменимой потере», о «честном, истерзанном сердце», о «земле, которая пусть ему будет пухом», сетовали также на жару, которую не смогло выдержать больное сердце «замечательного человека». Потом на поминках Скундин, уже изрядно выпив, решил высказать еще одну, на его взгляд, немаловажную причину смерти неродного ему по крови, но родного по мироощущению человека, который многому научил его: XX съезд партии. Но его, тут же, оборвал один из партийных функционеров из Политуправления МПС, предложив еще раз «просто помянуть нашего незабвенного Сергея Васильевича»…
На «девять дней» Скундин не поехал, сославшись на работу. На самом деле, в тот день – «день представления души Сергея Васильевича перед Богом», Скундин решил сделать то, что вменил себе в обязанность сразу после того, как услышал печальную весть – перенести на бумагу всё, сказанное Сергеем Васильевичем во время их последней встречи, произошедшей примерно за неделю до смерти.
«A-а, Николай, – сказал он, – проходи, проходи…» – начал писать Скундин и задумался: какая-то тревожная мысль появилась вдруг в голове. Он попытался понять, откуда она взялась, но так ни в чем и не разобравшись, продолжил писать и дописал всё до конца. Но после этого тревога только усилилась, и Скундин решил вспомнить весь тот день:
Было воскресенье. Развезя утренние газеты, он около 11 часов вернулся домой. Хотел, как обычно, лечь поспать, но мать попросила его «съездить к Вере», чтобы возвратить ей долг в 500 рублей. Скундин быстро переоделся и поехал. Он любил навещать тетку с дядькой, возможно, потому что они всегда принимали племянника с радостью и хлебосольно, как родного сына – их единственный сын Саша погиб или, как было написано в Похоронке, «пропал без вести» в сентябре 1941 года…
Но в этот раз вид тети Веры, открывшей ему входную дверь, был совсем не радостный. Оказалось, что Сергей Васильевич только два дня назад вернулся из больницы, где пролежал три недели с воспалением легких, и выглядел он очень неважно: огромные мешки под ввалившимися глазами, постоянный кашель, осипший голос. Он сидел за столом, одетый в толстую шерстяную кофту, и перебирал какие-то бумаги…
– A-а, Николай, – сказал он, – проходи, проходи, рад тебя видеть. Верочка, сооруди-ка нам что-нибудь общеукрепляющее!
– Сережа! Тебе же врачи не разрешили… Да, у нас уже и нет ничего… Ну, хорошо, хорошо… если только самую малость, – сказала тетя Вера, – но только – потом в постель! Вот Коля, – обратилась она ко мне, – всё утро уговариваю его лежать, а он ни в какую. Может, ты его уговоришь?
– Постараюсь, тетя Вер…
– Постарается, постарается… а мы, пока ты сходишь в магазин, побеседуем, да? – и, не дожидаясь ответных реплик, Сергей Васильевич начал говорить, говорить медленно, преодолевая кашель и сипя до потери голоса, излив в том своем монологе, наверное, всё самое главное, накопившееся в течение его жизни:
– Слышал последнюю новость? Руководство МПС распорядилось взорвать скалу с головой Сталина на Забайкальской дороге. Якобы, из-за угрозы обрушения скалы, а, на самом деле, конечно, в порядке исполнения наказов нового царя Никиты… Что? Судя по твоему виду, ты даже не знаешь, что был такой памятник… Ну, в принципе, ничего удивительного: знать все наставленные по стране памятники Сталину, конечно, невозможно… A-а, вот, нашел. Это дубликаты моих телеграмм… Когда умер Сталин, я находился в командировке в Амурской области, вот мне и пришлось поучаствовать там в организации траурных мероприятий. На, почитай… А я пока пойду прополощу горло…
– Ну как? Дочитал? Ну что, разочаровал тебя дядька своей, так сказать, верноподданностью? – спросил он, вернувшись, – А что я мог в той ситуации сделать? Ну, выгнали бы меня с работы к еб… матери… это в лучшем случае… а то и статью припаяли. А это задело бы и Веру, да и всех вас… А, с другой стороны, – пассажиры того поезда… в Свободном я после разговаривал с начальником поезда, и он, наверняка, не врал, когда говорил, что многие люди там, у скалы, плакали искренними слезами…
Тут его голос вдруг задрожал, и мне показалось, что он тоже сейчас заплачет, но он быстро взял себя в руки и продолжил, всё также медленно выбирая слова:
– М-м-да… люди… народ… В последнее время я много об этом думаю… Вот Сталин… он же, как никто, презирал людей, не верил никому, не знал и знать не хотел чужие насущные нужды, но, заметь, народ в целом, я имею в виду, в первую очередь, русский народ, он очень хороню чувствовал и даже ценил. Парадокс? Ничуть. Незнание людей или, точнее, представление о людях, как об одинаковых человечках, наделенных всевозможными пороками, компенсировалось у него знанием всего двух принципов… Первый, самый общий – основная сила любого народа состоит в следовании привычному, устоявшемуся укладу жизни. Второй, специфический, подмеченный Екатериной Второй (а Сталин был очень начитанный человек) – основное достоинство русского народа заключается в его образцовом послушании… «Каждый человек, в первую очередь, должен думать о благе государства, и только потом – о своем собственном», – провозгласил он, и ведь его послушались, стыдясь и боясь даже роптать на условия, в которых им приходилось жить по воле дорогого и любимого вождя… М-м-м, мне надо сходить кое-куда, а ты пока обдумай, что я сейчас тебе сказал…
