Догра Магра - Юмэно Кюсаку

Эти жуткие вещички валялись среди искусных поделок, которые смастерили больные, — красивого вязанья, вышивок, искусственных цветов…

С содроганием я выслушивал комментарии доктора Вакабаяси, гадая, не относится ли тот или иной предмет ко мне. Я беспокойно озирался, мучительно рассуждая, что делать, если какая-то из этих чудовищных вещей окажется моей. Но — к счастью или нет — ни один из предметов не находил в моей душе отклика. Напротив, я лишь ощущал, что прямота и открытость, с которыми сумасшедшие выражают свои чувства, вызывают во мне беспокойство и наполняют все мое существо тягостной печалью.

Стараясь изо всех сил подавить тревогу и ощущая в то же время груз ответственности, я осматривал полки. Наконец закончив, я вернулся к столу и невольно издал вздох облегчения. Я вытер платком пот, который снова потек по лицу, и, спешно сделав полуоборот на каблуках, направился в западную половину комнаты.

Предметы, находившиеся в поле моего зрения, тоже описали дугу, и картина, висевшая справа от входа, будто перелетев через стол, оказалась прямо передо мной — словно сама судьба желала нашей встречи.

Я выпрямился и с глубоким вздохом стал наслаждаться сочетанием цветов — желтого, коричневого и тускло-зеленого.

На картине было изображено сожжение заживо.

К верхушке среднего из трех толстых бревен был привязан седой бородатый старец, сохранявший спокойствие. Справа находился бледный худощавый юноша. А слева — растрепанная женщина, на голову которой был надет венок. Обнаженные, они задыхались в дыму, а из хвороста, которым были обложены столбы, поднимались языки пламени.

С правой стороны картины, в золотом паланкине и окруженная богато одетыми слугами, на сцену сожжения взирала — хладнокровно и вместе с тем заинтересованно — пара аристократов. А с левой, крича, протягивал руки ребенок — очевидно, к матери, горевшей на костре. Крепкий мужчина и старик — похоже, отец и дед — зажимали ему рот и со страхом оглядывались на знать. Все они были как живые!

Посреди площади стояла гордая старуха в черном плаще, красном треугольном капюшоне и с посохом в руках. Обнажив в ухмылке кривые зубы, она указывала торжествующим жестом на трех мучеников.

И чем дольше я смотрел на полотно, тем более жуткой и более правдоподобной казалась мне эта сцена.

— Что это за картина? — спросил я.

Сунув руки в карманы брюк, доктор Вакабаяси ответил как обычно спокойным тоном:

— Сюжет рассказывает о предрассудках, которые имели место в средневековой Европе, видимо, во Франции. Тогда душевнобольных считали вместилищем дьявола и, как правило, приговаривали к сожжению. Старуха в красном капюшоне и черном плаще — одна из знахарок, которые в те времена и лечили, и гадали. Я слышал, что доктор Масаки приобрел эту картину у антиквара в Янагаве в качестве иллюстрации жестокого обращения с психически больными в средневековье. Некоторые считают, что полотно принадлежит кисти Рембрандта… Если это правда, картина бесценна.

— Значит… в то время сумасшедших сжигали заживо?

— Так точно, так точно… Лекарств для лечения непонятных психических болезней не было, поэтому общество выбирало… скажем так, радикальные методы.

Я впал в ступор и не мог ни смеяться, ни плакать.

Отвечая на вопрос, доктор Вакабаяси осматривал меня мутным взглядом, в котором таилась жестокость. Казалось, он и сам не прочь сжечь меня заживо во имя науки…

Я потер ладонями лицо и заметил:

— Какое же счастье сойти с ума в нынешнее время!

Эти слова вызвали на лице доктора Вакабаяси легкую улыбку, которая мгновенно исчезла.

— Не факт… Быть может, те, кого сжигали заживо, были счастливее…

Я пожал плечами, сожалея о своей неуместной ремарке. Старательно избегая неприятного взгляда доктора Вакабаяси, я отирал лицо платком и вдруг обратил внимание на фотопортрет в большой черной раме — он висел слева от меня.

С фотографии добродушно улыбался импозантный господин лет шестидесяти в парадном платье с гербами. У него были усы с проседью и залысины на лбу. Я сразу же подумал: «Уж не доктор ли Масаки это?» — и даже встал напротив портрета, чтобы как следует его рассмотреть. Вскоре мне показалось, что это определенно кто-то другой. Я снова обернулся к доктору Вакабаяси.

— А кто это на фотографии?

Услышав мой вопрос, доктор Вакабаяси заметно смягчился. Я не понял, почему он взглянул на меня с неожиданным удовлетворением, и склонил голову.

— На этой фотографии, да? Это профессор Дзюхати Сайто. Как я и говорил, он возглавлял кафедру психиатрии до доктора Масаки. Это наш учитель. — Доктор Вакабаяси сентиментально вздохнул и неторопливо приблизился ко мне.

На его длинном лице отобразилась гамма глубоких чувств.

— Наконец-то вы обратили внимание…

— Что? — я с удивлением посмотрел на доктора, не понимая, что тот имеет в виду.

Не реагируя на мое недоумение, Вакабаяси придвинулся ближе, чуть наклонился и, будто сравнивая меня с фотопортретом, заговорил еще серьезнее и вежливее:

— Наконец-то вы обратили внимание на это изображение! А ведь оно имеет серьезное и таинственное отношение к вашему прошлому.

И правда, я совершенно забыл, зачем я здесь! В глубине души я почувствовал легкий, но в то же время явно ощутимый трепет.

Однако не могу сказать, чтобы ко мне вернулось хоть одно воспоминание. Я пожал плечами с некоторой смесью спокойствия, разочарования и облегчения.

Вновь опустив голову, я выслушивал объяснения доктора Вакабаяси:

— Полагаю, воспоминания, которые дремлют в вашей памяти, наконец-то, хоть и еле заметно, стали пробуждаться. Возможно, пока вы рассматривали рукопись «Догры Магры» и сцену сожжения, подсознание уже готовилось привести вас к этому портрету. Кто же, по-вашему, мог разместить портрет профессора Сайто рядом с картиной казни? Разумеется, только доктор Масаки — исследователь вашего психического состояния. Он был крайне возмущен тем фактом, что даже в нашем, двадцатом, веке душевнобольные вынуждены терпеть жестокое обращение, и решил посвятить свою жизнь психиатрии. Благодаря же руководству и поддержке профессора Сайто доктор Масаки смог достичь больших высот на своем пути.

— Жестокое обращение… То есть сумасшедших и сейчас пытают и убивают?.. — пробормотал я, будто говоря сам с собой.

Меня охватил бескрайний страх, но доктор Вакабаяси лишь спокойно кивнул:

— Да. Конечно же пытают и убивают, как раньше. Что уж там, в психиатрических больницах творятся вещи куда более жуткие, чем пытки и сожжения заживо. Даже сейчас…

— Но… это немыслимо! — перебил я и задумался.

До чего же страшными были слова доктора Вакабаяси! Однако тот и бровью не повел. Стоя плечом к плечу со мной, он попеременно смотрел то на картину, то на портрет доктора Сайто и бесстрастно продолжал:

— Ошибаетесь, это суровый и непреложный факт. Полагаю, со временем вы его осознаете и поймете, сколько усилий приложил доктор Масаки, чтобы разработать революционную психиатрическую теорию и спасти тем самым огромное количество безвинно мучимых пациентов! Мне уже доводилось упоминать о том, что принципы этой изумительной теории настолько любопытны и просты, что их могут понять даже дети и женщины. И для того чтобы доказать эти принципы, был проведен эксперимент по свободному лечению сумасшедших. Скажу больше: вы непосредственный участник данного эксперимента и он уже практически завершен! Осталось только дождаться, когда к вам вернется память, и поставить подпись на рапорте об окончании опыта.

Вновь ошарашенный, я смотрел на профиль доктора Вакабаяси разинув рот. Казалось, меня привел сюда слепой и мрачный рок и, не ослабляя железной хватки, поставил перед двумя картинами, от которых зависела моя судьба…

Но доктор Вакабаяси, не обращая, как обычно, на меня внимания, продолжал:

— Пожалуй, я расскажу вам о связи доктора Масаки и профессора Сайто с данной картиной. Надеюсь, это постепенно пробудит ваши воспоминания. Вы узнаете, как доктор Масаки оказался в университете Кюсю, какой путь ему пришлось пройти, чтобы сейчас вы находились здесь, каких титанических трудов стоил поставленный на вас опыт свободного лечения… и какие усилия он приложил к исследованиям и подготовке эксперимента.