От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

Гитл твёрдо знала, что нужно делать, она выбирала сыну еврейскую девочку из хорошей и неголодной семьи — рядом с гружёной телегой идти всегда легче. Старшая сестра Ильи Ревекка, дома её звали Бибой, активно держала сторону матери.

— Ну что, сдаёшься?

— Нет, Петька, боксёры не сдаются. И с мороженым ты опоздал — после семи мороженщики не работают, а уже скоро восемь.

— Вот всегда так, — расстроился Петька. — Аркаша! Объявляем войну мороженщикам!

— Гром и молния! — крикнул Аркаша.

Они вышли к площади III Интернационала. Здесь уже пахло травой и влажной землёй близкого парка, а с Днепра тянуло речной свежестью и немного дымом. Тяжёлая духота августовского дня отступала.

3.

Двухэтажный деревянный дом построили в конце семидесятых, вскоре после войны с Турцией. Десять лет спустя первый этаж обложили кирпичом, оштукатурили и побелили. Так говорят, но фотографий тех лет не осталось, и никто уже не помнит, каким был дом в то время. За полвека, словно мясистыми бородавками, он оброс сараями, поленницами и поветками, появилась даже одна небольшая летняя веранда. Над ними по всей длине фасада протянулась узкая деревянная галерея, построенная, пожалуй, и с некоторым изяществом, но со временем правое крыло дома ушло в землю глубже левого, а с ним вместе покосились все пристройки. Считалось, что в доме живут четыре семьи, правда, родственные связи, как и сам дом, давно утратили стройность — здесь просто жили и собирались жить дальше, пока будет возможно.

Дом стоял в глубине двора, окружённый такими же деревянными жилищами. Отличались они лишь тем, что фасадами выходили на торговые улицы — Александровскую и Игоревскую, но это отличие определило их судьбу. Они были куплены под снос людьми состоятельными и оборотистыми, так что к началу века весь периметр двора уже составляли двух- и трёхэтажные каменные строения, первые этажи которых были отданы под магазины. У стен новых домов вскоре также появились разнообразные хозяйственные пристройки, а вторые этажи украсились галереями. Абрикосы и вишни, посаженные жителями между делом, скорее из любопытства, принялись и быстро выросли, унылые кирпичные стены затянул виноград. Двор принял окончательный вид и так просуществовал без малого сорок лет.

Внутрь вели разные пути, например, через проходные подъезды, но о них знали лишь свои, а для посторонних входом служила арка, перекрытая высокими коваными воротами. Ворота крепились на массивных, неподъёмных петлях, закрывались на ночь или днём, в случае опасности, гигантскими крюками двухдюймовой толщины, и не всякий таран смог бы их сокрушить. Они появились в девятнадцатом году — так обитатели двора защищались от погромов, которые катились, волна за волной, вслед чуть ли не каждой новой власти, приходившей в город.

Возле дома Аркаша свернул к себе, а Илья с Петькой пересекли опустевший вечером двор и поднялись на галерею второго этажа. Здесь жили Гольдиновы, здесь родились и Илья, и Петька, и Ися, и обе их сестры, Лиля и Биба. Женившись, Илья перебрался в общежитие. Это случилось недавно, но теперь всякий раз, забегая сюда, он удивлялся тому, чего не замечал и о чём не думал прежде — его двор не менялся. Люди рождались и умирали, громко ссорились насмерть, но на следующее утро мирились, что-то праздновали, уезжали навсегда, иногда возвращались, и встречал их всё тот же двор. Он стал глухим колодцем времени: здесь не было течений — только рябь пробегала по поверхности и отражалась от стен домов, только громче скрипела и сильнее раскачивалась, прогибаясь под ногами, деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Мир за воротами изменился давно и необратимо, мир живёт по новым законам, а старые давно изрублены красными саблями, расстреляны и истлели в украинской степи. Только в его дворе перемены невозможны — он скорее рассыплется в прах, и однажды это случится. Но пусть не сегодня, пусть пока всё остается, как есть. Илья поднимался по лестнице так легко и тихо, словно один неосторожный шаг мог обрушить здесь всё.

Окна в доме были распахнуты. Проходя по галерее, Илья отодвинул занавеску на одном из них.

— Здесь ждут к ужину морских разбойников?

— Здесь живут приличные люди, они уже поели и пьют чай, — махнула рукой младшая сестра Лиля. — Идите разбойничать в море.

— Лиля, прекрати, — поднялась Гитл. — Почему морские разбойники?

— Это Петька посмотрел «Айболита». Теперь всю неделю будем слушать «гром и молнию».

— Петя, отправляйся на кухню! Лиля, пойди с братом, посмотри, чтобы он помыл руки и всё съел, — Гитл решительно расчищала место за семейным столом.

— Почему я с Петькой? — возмутилась Лиля. Её выставляли из-за стола, когда самое интересное только начиналось. — Я ещё чай не допила.

— Бери свой чай и на кухню! Биба, принеси Илюше тарелку. Софочка, ещё чаю?

Волоокая Софочка, «гружёная телега», подружка Бибы, кивнула и улыбнулась. Биба не говорила ей, что у этого ужина есть какая-то скрытая цель — мало ли, как всё сложится, пусть пока просто посмотрят друг на друга, поговорят, познакомятся. А если всё пойдет, как задумано, то они с мамой впрягутся с двух сторон, и у обычного ужина будет необычное продолжение. Но напряжение, звеневшее этим вечером в доме Гольдиновых, Софочка, конечно, почувствовала. Она слышала слова, которыми вполголоса обменивались мать с дочерью, она замечала, не могла не заметить, что в общем разговоре то и дело мелькало имя среднего сына Гитл. Миниатюрная, полненькая Софочка, как и Биба, как и когда-то Гитл, была девочкой с Подола. Она легко догадалась, что этот ужин не просто ужин, что нечто важное ещё должно произойти, поэтому неторопливо ела курочку, пила чай, деликатно отставив мизинец, а острый взгляд, полный нетерпения и любопытства, старательно прятала за ресницами.

— Илюша, — Гитл встретила сына в коридоре, поцеловала его и остановилась, внимательно рассматривая, — ты похудел. У тебя усталое лицо, ты похудел и опять одет, как босяк с Житнего рынка. Твой отец всегда ходил в чистом, его рубашки были поглажены. Жена должна ухаживать за мужем. Если одна с этим не справляется, значит, справится другая. Иди за стол.

Со слов о том, что он похудел и плохо одет, теперь начиналась каждая его встреча с матерью. Илья привычно оставил их без ответа.

— Мама, спасибо, но уже поздно. Я поем дома — мне давно пора ехать.

— Дома? — Во взгляде Гитл плеснулся тёмный гнев, и она замолчала на несколько долгих мгновений, стараясь взять себя в руки. — Эта ночлежка с кухней на сто человек стала твоим домом? И что ты там поешь? Чем тебя будут кормить? Варёной картошкой? Селёдкой?

— Селёдки хватает на десятерых, ты же знаешь. А курицы и на двоих мало, — попытался отшутиться Илья.

— Хватит уже болтать