Феномен - Глеб Горбовский

Дружинники весело присвистнули, притопнули. По-цыгански затрясли плечами.

Иван Кузьмич попытался сориентироваться. И полувзгляда было достаточно, чтобы определить: Маркуша — среди своих и наверняка успел им шепнуть об отставке Потапова с должности директора фабрики. «Будут измываться?»— предположил Иван Кузьмич. И тут же успокоил себя: «Вряд ли… Духу не хватит. Побалагурят и разойдутся».

Краем глаза Потапов проследил за тем, как удалялась от «компании» Настя. Вот она поставила сумку на пристанционную скамеечку, вот вынула из нее топорик, оставила его лежать на лавочке, а сама устремилась к телефонной будке. Потапов знал: связь с городом по пригородному автомату — пятнадцать копеек. У девчонки может и не оказаться такой монеты. Хорошо бы… Иначе — жди осложнений: пойдут слухи, Марию напугают, до начальства дойдет.

Направляясь на «пост», то есть в кутузку, Потапов специально прошел возле скамейки, на которую Настя подкинула топорик. Дружинники моментально обнаружили «вещдок» и тут же зашлись в нервнейшей чечетке. Старшина, изъяв орудие, поинтересовался:

— Чей?

— Мой! Ну хитрованы… Подбросили! — осклабился Маркуша.

— На, держи… ежели твой, — зевнул старшина, откровенно скучая. — И никому не показывай, — то ли посоветовал Маркуше, то ли поговорку произнес.

Деревянный вокзальчик барачного архитектурного стиля был разгорожен неведомым зодчим на три неравных отсека: в центре — залец ожидания, по бокам — дежурка с кассой и буфет. С недавних пор, когда буфет, несший функции клуба местных алкогольных наркоманов, закрыли — в его помещении разместился штаб дружинников. Металлическая решетка и даже оцинкованная буфетная стойка, за которой Инка-буфетчица отбивалась от людей с поврежденной психикой, остались неприкосновенными и при штабе ДНД.

Потапова завели за стойку, поближе к оконной решетке, усадили на лавку. Старшина отлучился, а дружинники весело расселись по внешнюю сторону барьера — на искалеченных, некогда вращавшихся одноногих табуретках.

А в это время Настя с ног сбилась в поисках пятнадцатикопеечной монеты. Позвонить в город по дистанции от дежурного ей не резрешили: указали на телефонную будку. Единственная пятнашка провалилась в бронированное нутро аппарата сразу же, как только Настя сняла трубку с крючка. Чуть ли не на коленях с протянутой рукой выпрашивала она вторую монетку возле билетной кассы. Унылая кассирша, напоминавшая мышку в норке, от Настиной монетной просьбы язвительно… не отмахнулась, выслушала внимательно, а затем так же внимательно, без намека на раздражение, отказала.

— Не разменяю.

— П-почему же?

— А не хочу.

Выручила старушка, отягощенная корзиной с маслятами. Подслеповато поковырялась черными пальцами в кошельке, выудила денежку, приняла Настины медяки.

— Держи-кось, красавица… Аккурат пятиалтынный.

Теперь Настя осторожничала: сняв трубку и не опустив монету, набрала номер потаповской квартиры. Пошли тягучие, длинные гудки. Но к аппарату никто не подходил. Сережка в институте, а скорей всего — в своей «системе», Мария Петровна в редакции. Ее рабочий день какой-то неопределенный: может прийти домой вечером, может и ночью. Да и все в этой семейке, по Настиным крестьянски пристальным наблюдениям, домой возвращались неохотно, нерегулярно, если не с отвращением, во всяком случае — без улыбки.

«Что делать, куда обратиться? — соображала Настя. — Только не в милицию! А почему не в милицию? Эти дружинники да и старшина этот с бандитской рожей — разве ж они — милиция? Сейчас эти „трясуны“ с повязками — враги. А на врагов одна управа: опять же — милиция. Которая… бережет! — вспомнилась поговорка из Маяковского. — Тем более что безо всякой монеты вызвать можно».

И Настя набрала «02». Ответили молодым, еще не пропитанным служебной скукой комсомольским голосом.

— Дежурный слушает!

— Дежурный, миленький, очень тебя прошу: выслушай…

— Слушаю! Вы… кто?

— Настя я! Настя Бугрова! С обувной!

— Что случилось, Настя?

— На станции Торфяная дружинники или… кто там они есть на самом деле — убивают директора фабрики Потапова Ивана Кузьмича! Помоги, дежурненький! Будь человеком!

— Брешешь небось… — с сомнением выдохнул «дежурненький» и тут же переспросил — На станции Торфяная?

— Да, да! Торфяная! Прямо на вокзале, в буфете. Я из автомата.

— Смотри, Бугрова, если разыгрываешь — из-под земли достану.

Дежурный где-то у себя в городе положил трубку на аппарат, а Настя еще долго прижимала свою к разгоряченному уху, прикидывая, куда бы ей еще позвонить, что предпринять еще для спасения директора фабрики, как вдруг за стеклом будки, прямо перед своими глазами, различила обшарпанный, покосившийся стендик с местной газетой. Вернее — с ее остатками. «Мшинский рабочий» недельной свежести, позолоченный солнцем и посеребренный дождями, трепетал лохмотьями на пригородном ветру, привлекая Настино мечущееся внимание каким-то своим вторым, не типографским смыслом.

Девушка выскочила из будки. В два прыжка очутилась у газетной доски. На последней полосе, в самом низу разлохмаченной страницы, отыскала рамку с адресом и телефонными номерами отделов редакции. Номеров было несколько: партийной жизни, строительства, идейно-нравственного воспитания, транспорта, писем, культуры и еще чего-то, оторванного и унесенного непогодой. Не задумываясь, Настя отщипнула полоску бумаги с телефонами, кинулась обратно в будку.

«Мария Петровна в этой газете работает! Только вот — по какому номеру ее искать? Позвоню в „Партийную жизнь“! Недаром этот номер значится в списке первым».

Рабочий день завершался. Трубку в отделе не поднимали. Не поднимали ее и в отделе культуры. Помалкивали. Откликнулось «Сельское хозяйство». Настя, судорожно глотая воздух, набросилась на сотрудника, выкрикивая просьбу, а точнее — требование: позвать к телефону Марию Петровну Потапову.

— Какую еще Потапову? — гудел басовито и одышисто сотрудник, наверняка отдуваясь от излишнего веса, как от облепившей его мошкары.

— Потапову! Жену директора обувной фабрики Потапова!

— Тогда не Потапову, а… Машу, Машу Ершову. Из агропромышленного!

— Хоть из чего! Только позовите, пожалуйста! С ее мужем несчастье! На станции Торфяной!

— Какое несчастье? — перестал дышать сотрудник.

— В милицию Ивана Кузьмича забрали!

Потенциальный толстяк надолго задумался, почему-то сказал Насте: «Хорошо», а затем — отключился, повесил трубку, наверняка посчитав Настин звонок за провокационный. Монет у Насти больше не было. На всякий случай она еще раз набрала пригородный код из двух двоек и далее — номер потаповской квартиры. Трубку сняли на втором гудке. Но автомат без пятнашки соединить не пожелал. То есть поступил по инструкции.

Настя помчалась в штаб к дружинникам, смекнув, что при ней, при свидетеле, обижать Потапова не посмеют. Или поостерегутся.

Дверь в бывшую буфетную залу была заперта изнутри. Настя подергала ручку, прислушалась: за дверью звучал голос Потапова. Бесстрастный его тон обрадовал Настю: Потапов не стонал, не кричал, не проклинал никого — он как бы читал лекцию о международном положении. Речь его была монотонна и не совсем внятна: сказывалась травма губы.

Настя громыхнула в дверь повнушительнее, и та распахнулась. Картина, представшая глазам девушки, была довольно-таки забавной по содержанию, хотя и унылой внешне. Потапов находился за оцинкованной стойкой на месте буфетчицы, руки его были сложены на груди. Распухший рот, неестественно улыбавшийся, выбрасывал не ругательства, а какие-то скучные, как ей показалось, «ученые» слова. В помещении только Иван Кузьмич один стоял, остальные сидели, внимая: дружинники перед стойкой на табуретах, старшина милиции, похоже, наконец-то по-настоящему расслабившийся, можно сказать, уснувший — возле дверей, на каком-то каменном выступе, скорей всего — на остатках круглой печки, как на пне. Боксер Маркуша восседал прямо на жестяной стойке, упираясь гранитным подбородком в колено собственной ноги, поставленной на стойку возле телефонного аппарата.

— …а ведь многое из того, граждане дружинники, что мы по инерции принимаем на веру, подлежит сомнению! — продолжал свою лекцию Потапов, кивнув Насте. — Вот вы, по дороге сюда, в буфет, пугали меня тюрьмой, грозили неприятностями. По традиции я обязан струсить, сдать позиции, завибрировать. А ведь мне почему-то не страшно. И знаете, почему не страшно? Потому что я с некоторых пор ничего не боюсь. Не только ваших угроз, но и смерти. Потому что секретным оружием овладел. Уж ее-то, пустоглазую, согласитесь, все побаиваются, трепещут. Особливо когда она погостить надумает.

— А вы, стало быть, чихаете на нее? — пошевелил бровями Маркуша. — Интересно узнать, с каких это пор? Не с тех ли самых, когда с директоров полетели? Черной «Волги» лишились? Когда пешком по земле пошли, как все прочие смертные граждане? «На дне» у Максима Горького, если помните, тоже все такие бесстрашные подобрались, отчаянные! Речи только крамольные произносят. И в центре — Сатин, босяк с замашками патриция, на нарах, будто на троне, изрекает: «Челоэ-эк! Это великолепно!»