Грешные люди. Провинциальные хроники. Книга первая - Анатолий Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну-к и я воевал, товарищ, и я – в госпитале, Так, а в деревне люди, спросить-то мы можем и справку навести.
– Учительница и даже директор?.. Ну-ка… за справкой. У меня бухгалтер… Ага! А у него жена учительствовала в то самое время. Он сидел, значит, по трудовой повинности, а женка учительствовала. Галина Ниловна. Давай к нему. Ты шагай, – подталкивал Андриан вверх по ступенькам назвавшегося Силантием, бесцеремонно втолкнул в коридор, бухгалтерскую конурку, с порога шумно спросил:
– Ну-ка помогай приезжему человеку найти другого человека. Кто был директором нашей малолетки в конце войны, что-нибудь знаешь?
– А дело-то в чем? – Семен Семенович поправил круглые очки на пружинных дужках, уставился на вошедших укрупнившимися глазами – Вы кто будете, товарищ?
– Давай без расспросов, я уже допросил. Чернуха Мария Степанова работала в школе при твоей Зинаиде Матвеевне?
– Да вроде работала, я не вдавался.
– Так давай вдаваться и прояснять. Выходит, он муж. С Украины. Документы есть?
Мужчина дрожащими руками вынул их внутреннего карма замусоленного пиджака справку и паспорт, протянул Задойных. Но Андриан перехватил, развернув бумажку, прочитал:
– Чернуха Савелий Иванович… Ну, тоже Чернуха. Муж и жена, какие вопросы.
– Когда это было! Лучше к ней, к Галине Ниловне, должна помнить.
– Правильно, из первых рук лучше, – одобрил Андриан и зычно крикнул: – Нюрка, ты где? Проводи товарища к бабке Христине и ее дочке-учительше.
Нюрка вернулась не скоро и вскрикивала:
– Ой, Андриан Изотович, что там было? Что было, не поверите!
– Так ты пока ничего не сказала, что было?
– Так нету концов и не предвидится! Галина Ниловна сказала, что жена приезжего давно мужа себе нового в райцентре нашла. Тоже из учителей. И куда-то уехали, че им тут загибаться, образованным!
– А он?
– Приезжий? Попросил Галину Ниловну показать комнатку, где жена жила, посидел как убитый и в магазин.
2
В кажном складе было установлено по одной веялке с ручным приводом. Очистку, калибровку и протравку зерна выполняло звено Елены Камышевой. Новых девах Ольгу и Зинаиду она поставила на веялку с тугим барабаном и к обеду они, не выполнив треть нормы, уже набили кровяные мозоли и едва не плакали. Парнишка оказался сообразительным и встретил управляющего занозистой критикой, что все у них на току при современном прогрессе по старинке и в ручную.
– Ну дак, а как, молодой человек? Что вы на заводах производите, тем пользуемся. Не ко мне, не ко мне!
– А переделать?
– Шило на мыло?
– На электрическую тягу, товарищ управляющий. По-соверменному7
– И как это будет, к примеру? – заинтересовался не без воодушевления Андриан.
– Кузница есть?
– Для такого рационализатора найдется.
– Вот, делам два угольника на болтах, снимаем с зернопульта, который сейчас не используется, электродвижок, и закрепляем на площадке. Вместо ручки-воротка будет шкив под ремень тракторного вентилятора. Вымеряем размеры, закрепляем движок и шкив и включайте, товарищ управляющий.
– Стой! Погоди! Повтори-ка сначала!
Выслушав снова, похмыкав, распорядился:
– Елена, ищи Касьяна Жуделя, Курдюмчика и Хомутова. Веялку эту на машину к Юрию, Хомутова в кузню к наковальне, Касьян с парнишкой по электричеству. Шкив и мотор Наталье поручим и чтобы к вечеру мне экспонат был в действии. Смотри мастер-целинник не опростоволосься! – И сам, оказавшись в кузне, не отошел от горна, пока работа не настроилась как надо.
– Ну, заканчивай, должно получить, мне на ферму пора, Никодим, да движок не спалите, головой ответишь.
В конторе на крыльце поджидал приезжий с Украины. Завидев Андриана, вылезающего из ходка, поднялся и отряхнулся.
– К вам я, товарищ управляющий.
– Если могу, помогу?
– Работать хочу, примите?
– У нас! В нашей деревне?
– Я с хозяйкой на постой уже сговорился… В ее комнатке. И кроватка ее.
3
Март мартом и буран бураном, но сердце было не на месте, что там и как в верхах-то районного масштаба. Неделю дуло и пуржило знатно, каждое утро Андриан Изотович пытался связаться по телефону с новым директором, напроситься на прием, хоть что-нибудь прояснить основательнее в окончательно запутавшемся вопросе вокруг деревни, но всякий раз ему отвечали, что начальство в райцентре. Тяжело поднимаясь из кресла, он бросал нарочито бодро:
– На ферму схожу, что-то вроде молоко опять упало.
Говорил он правду, его действительно в эти дни сильно тянуло на ферму и особенно в телятник-родилку, которая всегда оставалась на первом плане, не исключая жаркие дни сева, сенокоса, жатвы – совхоз был молочно-мясного направления, за молоко стружку снимали в первую очередь. Почти не случалось дня, чтобы Андриан Изотович не наведался в коровники и не заглянул в телятник.
Мало кто из деревенских ребятишек той поры не был привязан незримыми нитями особой детской любви к домашней скотине. Каждый летний день у них начинался с того, что они провожали ее в стадо, а заканчивался встречами этого уставшего и огрузневшего стада. С ухода за скотиной крепло ребячье приобщение к сельскому труду, и это чувство привязанности к своей, самой лучшей в деревне, корове и своей, опять же непременно самой лучшей, хотя и строптивой подчас, овечке оставалось на всю жизнь. Не минул обязательной детской участи и Андрианка Грызлов, сохранив приятную, теплую память обо всех выращенных на их подворье коровах.
Последнюю с ведерным выменем он, замирая сердцем, сдал в совхозное стадо во исполнение многим неожиданного распоряжения, не выполнить которое не мог хотя бы только потому, что был управляющим, и заводить, когда появилось ослабления, уже не решился, как Таисия ни настаивала. Ходил одно время, присматривался, у кого взять бы телушку, но все они показались какими-то чужими, не вселяющими прежней радости и незабываемой детской умиленности, с которой он засматривался на потомство от старой материной коровенки, выделенной ему при женитьбе. А главное, душа уже не лежала и не хотела беспокойных неприятностей.
Ну вот чтобы, казалось, держу я, сельский житель, корову с овечкой или нет? Кому какое дело? Собственностью большой обзавелся, разбогател? В капитализм ударился с просвечивающимся задом? Нет, и здесь мы лучше знаем. Так это уже не Сталин с Берией, новая волна и новые веяния, говорящие сами за себя.
С той поры он еще сильнее привязался к молодняку на ферме, и всячески способствует жене, так же отдающей все силы подрастающему молодняку, выбирая умело пополнение для взрослого дойного стада.
Обойдя ферму, сеновал, силосные ямы, он заглядывал мимоходом в кузню и, радуясь, что нашел в непогодную сумять, сбивающую с ног и неприятных рассуждений, настолько простой способ избегать нежелательного сейчас общения с людьми и въедливых вопросов, не возвращаясь больше в контору.
Март лихо резвился и шумно буянил, забираясь под стрехи, подворотни, печные трубы, не разбирая день или ночь. Рыжей сковородой в белесой пустоте и бесконечности изредка мелькало обмороженное будто, выстывшее и незрячее солнышко. Ветер взметал хрусткую, словно крахмальная, россыпь, снежную пыль, накрывал ею деревню. Морозец то ослабевал, то накалялся до невесомого щипучего ожога. День чаще всего завершался багряным закатом, легким туманцем над речкой, низовой метелью. Голоса дикой стихии, особенно по ночам, были утробно-тягучие, ледяные, остужали самую горячую кровь, а подголоски ее – и медь литая, и чугун кованый, ухающий близко, за оконными стеклами, – врывались в избы недолгим, но глубоким испугом, лишая людей сна. И все же как ни удал этот своевольный зимний месяц, и на него есть управа. В свой час – в кутерьме с завихрениями, морозцем и подвыванием, пустыми хождениями в контору, горячих разговорах о своем будущем и завтрашнем дне деревни, никто уловить не успел в беготне повседневной – качнуло лесную глушь теплым дуновением, небушко серенькое да выстывшее прояснилось, обострилось яркой синью, зима, наконец, окончательно и безвозвратно повернула на весну.
А много живому нужно? Живое – остается живым, ожидая свой час; всюду вздох облегчения, хотя, быть может, не этого облегчения ожидали в Маевке в первую очередь, люди обрадовались слепящей перемене, забыв невзгоды, затаенную боль, весело и громкоголосо заприветствовали друг дружку, словно сроду не ссорились.
И сам Андриан Изотович заулыбался людям свободнее, открытее. Снежок покрылся крепкой матовой коростой, сухой поверху и влажной изнутри, захрустел поглуше, помягче, рассыпался бесцветной, слегка замутненной зернью. Отяжелевшими кудринами вились густые печные дымы, встемнев пятнами пота, заотфыркивались в беге рабочие лошади, из распахнутых навстречь свету коровников потянуло гуще, терпче, острее.
