У стен Малапаги - Борис Рохлин

Нежная, влажная пыль. Остановились потрогать, коснуться. Только хотели, увидели полицейскую и его. Рядом «Пежо» с женщиной за рулём. Нарушила правила перекрёстка. С молодыми женщинами это бывает. Подошли ближе. Симпатичная, и с серыми глазами. Увидел нас, забыл о безопасности и отпустил в сумерки. Мы пригласили его к себе. Благо, здесь и сразу. Он охотно согласился. Сели за стол. Я стоял рядом, слева от него, и держал зонтик. Он был наш гость, и мы за него отвечали. К тому же он снял свою форменную фуражку. Жена беседовала. Я держал и посматривал сбоку. Осторожно, чтоб не заметил и не обиделся. Детская улыбка. Трогательно.

Он возражал и просил меня сесть. Но мы настояли. Свою машину он припарковал на кухне. Там много места, тепло и удобно для автомобиля. К тому же сырость портит внешний вид и отрицательно сказывается на двигателе. Красиво. Среди огромных медных кастрюль и сковородок, висевших на стенах и отражавших. Мерцала темнота.

Он рассказывал маленькие полицейские истории. Мелкие кражи трудных подростков. Семейные неурядицы в его квартале. Много выпивают и ничего не хотят.

Пространство бесконечных комнат светилось. Стены колебались и отступали. Было тепло. Нежен и невесом стал воздух. Я закрыл зонтик и сел. По левую руку от меня сидел он, по правую жена. На них было приятно смотреть. Снаружи было сыро. И мы боялись, что наш гость может простудиться. Но страхи быстро прошли.

Он пил чай и держал свою форменную фуражку обеими руками. Она лежала на коленях, он её только придерживал, козырьком от груди к столу. Как полагается военным и полицейским. Так мы подумали.

Когда он делал глоток, — небольшой, осторожно и аккуратно, — он брал чашку в правую руку, а левой придерживал фуражку. На него было приятно смотреть. Мы смотрели и улыбались. Он тоже. Казалось странным. У служащего полиции такая улыбка. Детская и смущённая. Словно извиняется. За что?

У него были маленькие, аккуратные, пушистые и густые усы. Коротко и тщательно подстрижены.

Ещё утром листья за окнами пожелтели. К вечеру покрылись изморозью. Сверкали и переливались, когда падал свет. Наш новый знакомый пил чай, говорил и улыбался. Было хорошо и спокойно. Уютно. Редкое чувство. И мы оценили.

Не хотели, чтоб он уходил. И просили остаться.

Сидел недолго. Возможно, вечность. Не заметили и не обратили внимания. Жена исполняла на флейте, чембало и клавикорде. Слушали голоса арф. Пели трогательно. Были взволнованы, и в наступившей тишине задумчивы и печальны. Но недолго.

Развлекая гостя, играли в разные. Имеем много, и заполняем часы досуга. С некоторыми незнакомы. Не знаем, как подступиться. Наслаждаемся видом. Пытаемся угадать смысл и назначение. Правила игры.

В этот вечер были известные. Шахматы, нарды, бридж, уно, замок призраков, табу, отель, книга джунглей, шах и дама, домино, победители, — открыли новую землю и построили город Солнца, — инкогнито, — были агентами и мастерами шионажа, встретились в Венеции, в масках, и не узнали друг друга, провалили операцию и отстранены отдел, уволены без, довольны и выпили чаю с лимоном и натуральным кусковым, — Ариель, — удивлены, Ариель не дух, а нимфа, живёт в подводном гроте, помогли ей найти принца и освободить из плена Урсулы. Сделали доброе дело. Радовались и поздравляли друг друга. Страшная оказалась ведьма, и пришлось постараться.

Увлеклись. Ещё и ещё. Желая продлить, обратились с просьбой. Но служба. Он встал. В возрасте. Немного упитан. Одновременно корректен и подтянут. Фуражка в левой. Поблагодарил. Жене поцеловал руку. И уехал.

У нас всегда так. Всех, кого мы встречаем, мы видим в первый и последний раз. Снов у нас нет. Если б были, мы могли бы повторять встречи.

Час поздний. Чувствуем лёгкую усталость. Не раздражает. Давно не танцевали. Может быть, танго или медленный фокстрот. Но передумали. Слишком много для одного дня. Легли. И сразу уснули.

До следующего праздника фонарей ещё не скоро.

Моя Шали

Сижу. Провожу время. Есть занятие. Не скучно. Вокруг бродят. Разные и с замашками. Кто ручкой разводит. На, на, на. С чем ни обратишься. Кто тихо. Без движения. Одни хи-хи-хи. Хихикают. Пришло смешное. Другие со слезой и грустны. Есть пасмурные и насупленные. Обхожу стороной. Боком. Другим коридором и дверью.

Моя англичанка лежит тихо. Не ходит. Нет желания. И повода. Что-то видит, грезит. Или думает обо всём понемногу. Есть о чём. Жизнь прожита, и без остановки. Теперь конечная. Хочешь — не хочешь, выходи. Дальше не повезут. Есть куда, но расписание.

Сижу, отдыхаю. Не курю. Запрещено правилом распорядка. И так каждый день. С утра и до. Потом домой. Пешком и не торопясь. Проблем никаких. Живи, есть на что. Моя обеспечила. Привезла. Наследство с Британских. И никаких претендентов. Оформила, если что. Остров сокровищ. Когда продолжать незачем. Да и не хочется. Так всегда. Нет, чтоб вначале. В юности и в тридцатилетием.

Возвращаюсь. Открываю. Полно. Аппетита нет. Включаю и зажигаю везде. Даже без надобности. Пусть свет и тепло. Смотрю в окно на мелкий. Идёт, но незаметно и не привлекая. Тихо. Как она там? Надеюсь, спит. Или бодрствует. Всё равно. Не замечает. И не видит отличия. Завтра в восемь буду. Мог бы раньше, но не пускают.

Ложусь на диванчик, подушку под голову, пепельница рядом. С горкой. Вытряхнуть лень. Думаю. В который уже. Зачем ездить? Сиди дома и будешь здоров. И крепок. Не надорвёшься и не растеряешь. Лишнее надо отбрасывать. И запрещать видеть.

Поздно спохватился. Любил, и весь в ней. Один не мог и скучал. Но без заботы и ухода, не понимал и не чувствовал, что требуется. Глубоко и не видел. Лелеял про себя. Незаметно. Стеснялся проявить. Был занят пустяками и летел в будущее. Оказалось, что нет. Всё там и раньше.

Помню. Шали прибыла. Вся англичанка и слегка тронутая. Отстранённая от. Побежал, бросился. Преодолел метры, что оставались. Цветы нёс и наступил. Приник, закрылись глаза. Рядом не нуждался в зрении. Она. И, однако. Как прежде, но всё-таки не. Осталась, но другая.

Полная и одета по-островному. Ничего континентального. Сразу не узнаешь. Внутренний говорит, она. Всё есть, но что-то обронила.

Конечно, пока пересечёшь пролив. Не широк, но опасен. Для плавания. В ту и другую. Тихо. Вдруг задует — и нет. Небо и простор сырости. Непостижимо, как быстро меняется погода на море. Вот и Тургенев боялся моря, — правильно делал, средняя полоса родины ближе и осознаёт, — вёл себя плохо, и женский пол отталкивал от спасательной. Шлюпка или бот. От растерянности забыл о тургеневских девушках. Впрочем, пожар, и понятно, что. Не до того, и своя ближе. Я не отпихивал. Наоборот. А получилось вроде и. Нехорошо.

В голове бессоница и переезд на новую. Кавардак, вперемешку, не разобрать где. Но всюду ищу положительное. Не нахожу, но продолжаю. Верен себе и избранной тактике поведения. Темно, а просвет должен быть. Щель, точка, треугольник, гипотенуза, катет. Не подходит. Заговариваюсь, вспоминая школьное. Танго и девочки-одноклассницы на волейбольной. Умерли все. Одна осталась. Слышал, не желая. Интереса не проявил. Но пить бросил. Вода водопроводная, кофе бразилианский, чай из Ост-Индии.

Люблю историю и обращаюсь когда трудно. Всегда утешает. Хуже, чем было, не будет. Сейчас как раз время.

Завтра с утра опять. Пойду и до закрытия приёма. Так все дни согласно календарю. О выходных не говорю. Не предусмотрены. Пока. Должен, но это не главное. Иначе не могу. В праздничных и выходных не нуждаюсь.

Исхудала сильно. Полноты нет, но обаяние. Иногда говорит. Много и разное. Внимаю бессловесно и со слезой. Потом молчание. Длительное и не прерываю. Видит она меня или нет, не знаю, но веду, как если б. Привык, готов к тому и другому.

Хочется вернуть. Невозможно, нет оснований. Организм не желает. Противопоказанно, и сопротивляется возобновлению прежней. Да и не нужно. Всё и так при мне. Каждый час, день, утро, — туманное, как всегда, осень налетела, осыпала, принесла ветер и непрочный прогноз на ближайшие дни, — не говоря о вечерне-ночных.

Год отсутствовала. Блажь и продолжать образование. Английский непосредственно и курсы вахтёров в часовнях и заброшенных замках. Стеречь руины, лелеять старину. Был это время один и не у дел. Иногда выходил наружу. Совершал обход улиц. Неприкаянным и без ухода. В разные часы суток. Набралось наблюдений. Мог издать записки ночного сторожа. Но оставил за ненадобностью и без последствий.

Доходил до Эйфелевой, но не поднялся. Высоковато, да и что смотреть. Не запомнишь и перепутаешь. К тому же головокружение. Боюсь и воздерживаюсь. Только снизу вверх, задрав голову и уронив шляпу. Шляпу ношу в память о. Умерли, оставили предмет, круглые поля и тулья. Больше ничего. Забыли. Остальное более достойным и внушающим. Со всеми расстался. Обид никаких. Но для равновесия чувств. Родственников уважаю. Хочу сохранить в неизменности. Поэтому держу дистанцию и удалён. Нет интереса и самостоятелен при переходе в иной.