Введение в русскую религиозную философию - Леонид Василенко

Вопросы:

1. В чем изменилось понимание соборности у поздних славянофилов по сравнению с ранними?

2. Сравните понимание личности у Самарина и К. Аксакова.

3. В чем прав и в чем не прав К. Аксаков в своем отношении к демократическому правопорядку и к юридическому закону?

4. В чем несостоятельность новоевропейских концепций прогресса?

5. В чем суть исторического циклизма Данилевского?

6. Как оценивали современники его концепцию, и что можно сказать о ней в свете философии истории XX в.?

7. Существует ли особая «русская цивилизация», особый «славянский культурно-исторический тип»?

Литература:

1. Аксаков И.С. Соч.: В 7 т. М., 1886–1887.

2. Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М., 2002.

3. Самарин Ю.Ф. Статьи. Воспоминания. Письма. М., 1997.

4. Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 1997.

5. Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999.

6. Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

7. Страхов Н.Н. Борьба с Западом в нашей литературе. В 2-х тт. СПб., 1887–1990.

8. Достоевский Ф.М. Собр. соч. Т. X. М., 1958.

9. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991.

10. Аксаков К.С. Полн. собр. соч. В 3-х тт. М., 1861–1880.

11. Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анжея Валицкого. В 2-х вып. М., 1992.

12. Франк С. Религиозность Пушкина //Пушкин в русской философской критике. М., 1990.

13. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994.

14. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1983.

Глава 3. Константин Леонтьев

Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) – литератор и философ-публицист, яркий и оригинальный мыслитель. Родился в семье небогатого помещика в с. Кудиново неподалеку от Оптиной пустыни. Получил медицинское образование в Москве, участвовал в Крымской войне, затем после недолгой работы врачом в Нижегородской губернии направился в Петербург и поступил на службу в Азиатский департамент МИД'а. Был направлен консулом на Ближний Восток, где и трудился 10 лет. Здесь сформировал свои взгляды на судьбы России, на ее европеизацию и отношения с Азией. Его заинтересовали судьбы южных славян в их борьбе против турецкой оккупации и судьбы самой Турции. Постепенно определились его идеи о славянстве, о православии, о значении Византии и греческой культуры.

В те годы он любил красоту, великолепие и цветение жизни. Его эстетизм выражался по-разному. Нередко соединялся с обычной эротикой, но Леонтьев был еще и поклонником красоты культурных форм, социального величия. Султан восхищал его: прекрасен его дворец, прекрасен он сам в своих восточных одеяниях, прекрасен его гарем. Эстетика Ближнего Востока влекла душу Леонтьева, а Запад он отверг как безобразие. Отдал он дань и тому, что впоследствии сам же покаянно назвал «самыми разрушительными учениями».

Красота в нашем мире постоянно попирается, и зло на каждом шагу подрывает возможность быть оптимистом. Может быть поэтому Леонтьев воспринимал многое как чуждое. Писали, ссылаясь на его слова «как душно везде», что в России Леонтьев чувствовал себя иностранцем. В других словах «отцвету, не успев расцвести» угадывается личный страх напрасно загубить свою жизнь. Леонтьев любовался теми красотами, которым не дано войти в жизнь вечную без духовного преображения, они и в истории недолговечны.

Мог ли такой человек жить одной только эстетикой? Мать Мария (Кузьмина-Караваева) заметила, что Леонтьев «был огненной душой по природе» (Вестник РХД, 1997, № 176, с. 23). Он жаждал веры и медленно шел к христианству. В 1871 г. его настигла в Салониках неожиданная и опасная болезнь, и он дал в молитве Пресв. Богородице обещание стать монахом, если выздоровеет. Он думал не только о личной смерти, но и о вечной гибели души, с которой еще не была смыта грязь бурной жизни. «Рано! Ты видишь: рано мне умирать!» – возопил он перед старой семейной иконой. Личное доверие к Божией Матери, упование на Ее заступничество соединились с жаждой обрести высшее руководство. Он горячо молился – может быть, впервые по-настоящему. Пришли вскоре и слезы покаяния, а затем – хотя и не сразу – и вера в Бога.

Выздоровев, Леонтьев начал искать путь исполнения своего обета. Он направился к старцу Иерониму в Пантелеймоновом монастыре на Афоне, чтобы стать его учеником. На Афоне пробыл почти год. Монахи увидели, с чем он пришел: не изжитая страстность, гнетущая боль раненого сердца, гордость сильного ума, напряженность и потемненность религиозного чувства, отношение к Высшему как к чему-то пугающему и в то же время неизбежному. Но была и решимость смирить себя, стать другим. Старцы отложили постриг. Леонтьев подал в отставку и больше не вернулся на дипломатическую работу. В 1873 г. он возвратился в Кудиново.

С 1875 г. он удаляется в Оптину пустынь, но ненадолго, много пишет, переезжает с места на место, вплоть до Варшавы. С 1885 г. вновь рядом с Оптиной. Духовником стал вначале о. Климент Зедергольм, а затем после его безвременной кончины старец Амвросий. Поселился Леонтьев неподалеку от монастыря, жил на небольшую пенсию, но – со слугами (он все еще «великолепный кудиновский барин», по оценке С. Булгакова), о многих заботился и встречался с разными людьми. Видел, в частности, и Льва Толстого, о котором сказал кратко: «Он неисправим». Это не мешало ему писать проникновенные статьи о художественном творчестве Толстого.

Старцы откладывали решение о пострижении Леонтьева. «Не крикливое, но великое духовное дело совершалось постоянно подле него» (7, кн. 1, с. 193). Многое в нем менялось, добрая воля продолжала, сколь бы ни было ему нелегко в Церкви, преодолевать в себе ветхого Адама. «Он отсек свою волю и отдал ее в послушание старцу. Он подъял иго, которое хотя и обещало стать благим, но непосредственно было мучительным. Он распростерся перед Распятием, подобно тем отшельникам, которые самобичеванием смиряли свою плоть. Каковы были духовные плоды этого самораспятия, нам не дано судить о том, но велика была воля к покаянию» (8, с. 94). И, наконец, в августе 1891 г. старец Амвросий тайно постриг его с именем Климента и направил в Троице-Сергиеву лавру с благословением окончить там свой жизненный путь. При этом добавил: «Скоро мы с тобой увидимся». Прошло немного времени и оба покинули мир.

«Прошел великий муж по Руси и лег в могилу. Ни звука при нем о нем. Карканьем ворон он встречен и провожен», – подытожил В.В. Розанов (12, с. 291). Ни западники, ни славянофилы своим его не считали. Признание Леонтьев получил позже. «Был добрый человек, христианин. И сумел дойти до смирения. А это великая вещь», – писала Евгения Тур (графиня Салиас) (7, кн. 1, с. 197).

§ 1. Духовный опыт и идеи

Сначала страх Божий, побуждающий к смирению, покаянию и послушанию Богу, потом активный подвиг и в итоге – любовь как плод духовного пути – вот что Леонтьев вынес из своего нелегкого духовного опыта. Его душа основательно поработала в предварении пострига, и он сам это понял так: если простому человеку нужно победить в себе обычные страсти, что, конечно, отнюдь не просто, то образованному «борьба предстоит гораздо более тяжелая и сложная. Ему точно так же, как и простому человеку, надо бороться со всеми этими перечисленными чувствами, страстями и привычками, но, сверх того, ему нужно еще и гордость собственного ума сломить и подчинить его сознательно учению Церкви; нужно и стольких великих мыслителей, ученых и поэтов, которых мнения и сочувствия ему так коротко знакомы и даже нередко близки, тоже повергнуть к стопам Спасителя, апостолов, Св. Отцов» (8, с. 83).

Леонтьев готов был принести в жертву все, в том числе и творческий дар. Такой жертвы старцы от него, однако, не требовали. Он сжег одно сочинение и продолжил работу – не ради самовыражения, а в борьбе за истину, за Россию. Он стал, по признанию о. Сергия Булгакова, «самым независимым и свободным русским писателем, притом принадлежащим к числу самых передовых умов в Европе» (8, с. 84).

Победил ли он свою бурную натуру? В. Розанов писал: «Чувствуется, что здесь – натура пишущего, которой некуда спрятаться, с которою он не может совладать, когда даже и хотел бы, когда нужно бы; и в глубине души своей он с нею не захочет даже совладать» (17, с. 296–297). Он писал броско, ярко, крупными мазками. Его произведения отрезвляют, а где-то и очаровывают и завлекают. Еще в Турции в начале 70-х он подготовил серьезную работу «Россия, славянство и Европа», которую тогда современники не заметили. Тем не менее Леонтьева быстро занесли в число крайних реакционеров – левые грубо и высокомерно назвали его «проповедником палки».

«Вдохновенный проповедник реакции» (характеристика С. Булгакова), Леонтьев видел то, до чего левым не было дела: в России нет «реакционной культуры», умения адекватно реагировать на вызовы века. Слово «реакция» в его устах означало ответ на вызовы под знаком консервативности – здорового чувства того, что духовная традиция православия непреходяща, что ее надлежит бережно хранить, чтобы сохранялась и крепла народная нравственность, политическая воля и сила монархического государства. Леонтьев не интересовался ее обновлением, он считал, что у нас мало охранительного духа – меньше даже, чем в то время в Англии.