Честный проигрыш - Айрис Мердок

Чувствуя легкую дурноту, Хильда вскарабкалась по лестнице и постучала в комнату Питера. Услышав в ответ невнятное бормотание, вошла. Питер, как и всегда, возлежал на кровати, опираясь о горку грязных подушек. Костюм состоял из рубашки и брюк, ноги босы, руки сложены на груди, взгляд задумчивый. В общем, он был красивый парень. Светлый блондин (в отца), лицо, несколько склонное к полноте. Хороший прямой нос и удлиненного разреза синие глаза делали его, вероятно благодаря некоторому сходству с молодым Наполеоном, похожим на юного воина. По виду он лидер, подумала Хильда, с нежностью и раздражением глядя на расслабленную фигуру сына. Тот поприветствовал мать зевком и слегка пошевелил пальцами как и прежде покойно сложенных на груди рук.

— Таллис где-нибудь в доме? — спросила Хильда.

— Если он еще жив, то где-нибудь да находится. Не здесь.

— Оснований предполагать, что он мертв, насколько я понимаю, нет?

— Ни единого.

— Ты получил мою записку? — Да.

— Питер, то, что я видела в кухне, возмутительно. Почему ты хотя бы не вымыл посуду?

— Я продумаю этот вопрос.

— Продумай и вопрос починки входной двери. Для этого достаточно простой отвертки. Есть в доме отвертка? По-моему, я ее видела на шкафу.

— Возможно.

— И все-таки необходимо запирать входную дверь.

— Люди, живущие наверху, выходят и возвращаются в любое время.

— Но почему бы, ради Христа, им не пользоваться ключом?

— Потому что они мусульмане. А кроме того, они потеряют ключи, и все мы окажемся взаперти.

Вздохнув, Хильда с большими предосторожностями опустилась на краешек стула. Сиденье было продавлено. Солнечный свет заливал комнату и безжалостно обнажал ее пустоту. Хильда вздрогнула. Лишенная тяги к уюту комната всегда пугает. А здесь, кроме стула и железной кровати Питера, не было почти никакой мебели. Стояла большая коробка, наполненная старой обувью (не Питера), веревками и какими-то кожаными ремнями. Зеркало с туалетного столика было свинчено, сам он завален горой предметов. Пол, сбитый из планок немореного дерева, заляпан грязью, беленые стены испещрены паутинными лапками трещин и кое-где оторочены паутиной.

Удрученный взгляд Хильды упал на вещи, сваленные на туалетном столике. Там было два транзистора, три безусловно новых шелковых носовых платка, фотоаппарат, блестящая кожаная коробочка, в которой, скорее всего, лежали запонки или другая какая-то ювелирная мелочь, довольно дорогой с виду электрический фонарик и зажигалка в эмалевом корпусе. Не успела она спросить Питера обо всех этих вещах, как дверь распахнулась.

Показалось два ряда ослепительно белых зубов и вихрь черных, как вакса, волос:

— Мызно щераз взятшайник?

— Конечно. Ты знаешь, где он. Дверь закрылась.

— Что это было? — спросила Хильда.

— Это был мусульманин.

— На каком языке он говорил?

— На английском.

— И что он хотел?

— Взять наш чайник.

— Почему он не купит собственный? Это недорого.

— Не знаю, — ответил, подумав, Питер и закрыл глаза.

— Господи, Питер, — простонала Хильда. — Как я хочу, чтобы ты не жил в этой клоаке! А кстати, где книги, которые я принесла в прошлый раз? Их почему-то нигде не видно.

— Проданы.

— Питер! Твои альбомы по искусству! Ты ведь их так любил!

— С этого рода искусством у меня покончено. А деньги были нужны. Частично они пошли Таллису. — Питер слегка приоткрыл глаза.

— Нет никакой необходимости отдавать деньги Таллису. За комнату я плачу. А того, что дает отец и еще прибавляю я, тебе на жизнь более чем достаточно.

— Так я не жалуюсь. Напротив, благодарен.

— Ради бога, не говори никому, даже Таллису, что я добавляю тебе от себя. Твой отец ничего не знает об этой добавке. Узнав о ней, он пришел бы в ярость и был бы абсолютно прав.

— Я уже сказал Таллису, но он никому не скажет.

— Господи, как мне не нравятся все эти сложности! Наверное, я просто не справляюсь с ролью матери.

— Мама, не заводи все сначала. И, пожалуйста, обойдись сегодня без слез.

— Но что ты собираешься делать? Ведь нужно куда-то двигаться. Нужно как-то войти в человеческое сообщество. Нельзя провести в постели всю жизнь.

— Шш-шш, успокойся, милая моя мама. Дай руку. Вот так. Нет, только руку. Да-да, все в порядке, ты знаешь, что я люблю тебя.

— Но, Питер, ведь необходимо попробовать…

— Ты хочешь сказать: состязаться. Но я не хочу состязаться.

— И потом, эта проблема Кембриджа. Ведь нужно наконец решить…

— Я все решил. Мы по-разному смотрим на вещи, мама. По-разному ощущаем время. Тебя оно беспокоит, и ты с ним борешься. Я отдаюсь его течению, и оно очень спокойно ведет меня за собой. А Кембридж — воплощение всего набора прогнивших классовых ценностей. К ним нельзя прикасаться. Ни компромисса, ни капитуляции тут быть не может.

— Гомер, Вергилий… Софокл и… как его звали… Ахилл вовсе не представляют собой набора прогнивших классовых ценностей.

— Сами они безобидны. Но все, что вокруг них накручено, — мерзость. Мамочка, это не объяснить. Но у меня свой нравственный императив. И я должен отвергнуть все, целиком.

— Питер, попробуй рассуждать здраво. Тебе необходимо будет зарабатывать. Или ты думаешь так и жить за наш счет?

— Не думаю. Но значение денег преувеличено. Сколько-нибудь я всегда заработаю.

— Став старше, ты захочешь иметь больше денег, но будешь не в состоянии их заработать.

— Идея, что с возрастом нужно все больше денег, — один из предрассудков вшивого общества, которое я отказываюсь признать. Люди тратят всю свою жизнь, пытаясь добыть больше, больше и больше денег, стремясь покупать вещи, которые на самом деле им совершенно не нужны. Приносят себя в жертву домам и холодильникам, стиральным машинам, просто машинам, а в конце концов понимают, что жизни-то и не нюхали. Дома со стиральными машинами проживают их век вместо них. Я этого не хочу. Я хочу жить на воле, не впутываясь в тараканьи бега и послав к черту буржуазные мечты. В этой комнате есть все вещи, необходимые для человеческого существования.

— Здесь нет книг, — возразила Хильда. — Как ты хочешь распорядиться своим интеллектом? Ты умен. Разве тебе не хочется развить свои способности?

— Не беспокойся о моем интеллекте, мамчик. Мой интеллект работает весьма активно. Думаю, что гораздо активнее, чем когда-либо работал твой.

— Питер! Ты принимаешь наркотики.

— Вовсе нет. Если честно, раз или два попробовал самые безобидные. Но всерьез не подсаживался. Наркотики мне без надобности. Я просто спокойно жду, и со мной происходят самые необычные и самые потрясающие вещи. Не торопиться — в этом весь секрет. Борьба, предельное напряжение мысли скрывают от нас мир, каков он есть. Посмотри на эту латунную шишечку в ногах кровати. Для тебя это просто латунная шишечка, а для меня — золотой микромир.

— Ты прав, для меня это латунная шишечка и ничем, кроме латунной шишечки, стать не может. Все эти ощущения и настроения…

— Ощущения и настроения очень важны, о моя умудренная матушка в облике пышнотелого ангела. Я хочу проживать свои настроения, хочу полностью отдаваться каждой секунде. Чувства — это и есть жизнь. А большинство современных людей не живет.

— Видишь ли, твой отец считает…

— Мама, пожалуйста, мы ведь договорились!

— Хорошо. Но мне очень хочется знать, не Таллис ли научил тебя этому бреду?

— Таллис? Ну ты и скажешь! Таллис полностью на твоей стороне.

— Мне кажется, если ты отвергаешь современное общество, а оно в самом деле во многом этого заслуживает, то должен обрести знания и навыки, необходимые для проведения реформ, а не лежать на кровати, предаваясь своим настроениям, и это означает…

— Бороться за власть. Нет. Власть как раз то, чего мне не нужно, мама. Это еще один ложный божок. Добейся власти и твори добро! Это еще один способ угробить жизнь. Достаточно взглянуть на Таллиса. Разве добрейший Таллис жил хоть когда-то?

— Он вечно чем-то встревожен, но…

— Мысли Таллиса всегда где-то там, в реальной жизни его просто нет. А я ни о чем не тревожусь, хоть это ты видишь?

— Д-да. Но ведь нужно помогать другим…

— Нужно, конечно, но с умом. И если будешь полноценным человеком, сделаешь это лучше. Я знаю, ты социалистка старой гвардии, но сейчас это дело бессмысленно, правда, бессмысленно. Так что будь душкой и не дави на меня. Прежде всего я должен постичь свою сущность.

— Я ни в чем не могу разобраться, Питер. Когда я здесь, твои аргументы кажутся мне не лишенными оснований. Но когда я вспоминаю их позже, они становятся чушью и растворяются, как приснившийся бег в «Алисе».

— В мире материи нет места истинной мудрости. На самом деле, как раз ваша жизнь — сон.