Честный проигрыш - Айрис Мердок

— Я принесу еще.

— Нет-нет, не двигайся. Надеюсь, Джулиус здесь не появится?

— Руперт договорится с ним о встрече где-нибудь на стороне. Как ты думаешь, Джулиус попытается тебя увидеть?

— Нет. Но и прятаться не станет. Будет вести себя как ни в чем не бывало.

— Ты хочешь его увидеть?

— Нет.

— Мы позаботимся, чтобы этого не случилось.

— Как жарко, Хильда. Почти как в Нью-Йорке.

— Да, жарко.

Молчание. Морган поправила подушки. Обе внимательно смотрели друг на друга. Потом Морган сняла очки и сощурилась, хмуря лоб:

— Да-да-да. Я рада видеть тебя, Хильда.

— Тебе нужно поесть.

— Я завязала с едой. Живу на пшеничном виски и аспирине. Теперь перейду на шотландское виски и аспирин. А кстати, где мои вещи?

— Вещи? Ты имеешь в виду одежду, книги и…

— В первую очередь рукописи. Заметки по теории лингвистики, над которыми я работала перед отъездом в Южную Каролину, на конференцию, оказавшуюся столь чреватой последствиями.

— К сожалению, они все еще у…

— Я так надеялась, что ты их заберешь.

— Я пыталась. Но мне не позволили.

— Ясно.

— Что мне теперь надо сделать?

— В данный момент ничего. Мне хочется, чтобы ты была рядом, пока я не пойму, кто я и в чем смысл жизни. В чем этот смысл, Хильда?

— Думаю, что в любви.

— То есть в счастливом браке?

— Нет, просто в любви, ко всем и каждому.

— Это идея Руперта. Так? Думаю, что любовь сложнее, чем ему кажется. Тебя я люблю. Тут сомнений нет. Но иногда мне приходит в голову, что это единственная любовь, на которую я способна.

— Ты очень устала, моя дорогая. Сейчас не время обсуждать, кто ты и что такое жизнь. Ты будешь просто жить здесь, рядом со мной, и постепенно все образуется.

— Хочется верить, что ты права. Как Таллис?

— Ну… он…

— Он знает, что я в Англии?

— Не думаю. Питеру ты не писала?

— Питеру? Ах да, конечно, Питеру. Я не сразу поняла, о ком ты говоришь. Нет, я не писала Питеру.

— Видишь ли, Питер сейчас живет с Таллисом. Господи, это не то, что ты думаешь, идиотка! Он просто живет в доме Таллиса. Таллис ведь переехал. Это ты знаешь?

— Я ничего не знаю о Таллисе.

— Он отказался от дома в Патни чуть больше года назад.

— А как он выплатил ссуду?

— Понятия не имею. Так или иначе, он переехал в Ноттинг-хилл, арендует нижнюю половину дома и живет вместе со стариком-отцом, а теперь и с Питером.

— Господи, значит теперь Леонард у него на руках! Но Питер при чем тут?

— Питер вел себя странно в последнее время. Я кое-что писала тебе об этом, но ты, вероятно, забыла. Он проучился год в Кембридже и заявил, что больше туда не вернется, здесь жить не хотел, и в какой-то момент показалось, что переезд к Таллису — неплохая идея, была надежда, что Таллис убедит его вернуться в Кембридж, только пока это не получилось.

— Понятно. Как все же дела у Таллиса?

— Благополучно. Он… так сказать…

— Не мямли, Хильда, расскажи как есть. Ты знаешь, ведь я не была уверена, что смогу выговорить его имя.

— Я понимаю. Мне трудно о нем рассказывать не потому, что произошло что-то особенное, а потому, что как раз ничего особенного и нет. Он, как и прежде, читает эти свои лекции по профсоюзному движению, работает полдня в жилищном комитете Ноттинг-хилла, вошел в какой-то комитет по расовым проблемам, ну и, конечно, по-прежнему в Лейбористской партии и еще чем только не занимается. Я не так часто вижу его в последнее время, но, по-моему, все как всегда.

— А что с его книгой о Марксе и де Токвиле?

— Руперт сказал, он бросил ею заниматься.

— Как и следовало ожидать. Не вскакивай, Хильда, мне достаточно этого носового платка. О, Господи!

— Извини, дорогая… Но может, тебе уже хватит виски?

— Нет-нет. Последние шесть месяцев оно мне просто необходимо. Думаю, химия организма полностью изменилась. Он счастлив? Глупый вопрос. Разве когда-нибудь Таллис был счастлив!

— Когда заполучил тебя, наверно — да. Внешне он в общем бодр. Но всегда жутко озабочен. Такой, каким ты его знала.

— Какая-нибудь женщина присутствует?

— Насколько мне известно, нет. Морган, что все же ты думаешь относительно Таллиса?

— Ты хочешь знать, вернусь ли я к нему?

— Ну да. Я уверена, он… обрадуется тебе.

— Обрадуется? Не уверена. В самом деле не знаю, как поведет себя Таллис, если я попрошусь назад.

— А ты хочешь?

Морган молчала. Опустив голову, нюхала пустой стакан из-под виски.

— Нелепо отвечать «не знаю», и я не то что не знаю, а просто не понимаю сейчас ничего: ни себя, ни свой брак…

— Там, в Америке, ты о нем, вероятно, просто забыла?

— Как бы не так! Я въехала как миссис Броун, и я обречена была остаться миссис Броун. Разозлившись на что-нибудь, Джулиус начинал называть меня миссис Би.

— Я имела в виду, что, наверно, жизнь с Джулиусом просто-напросто смыла воспоминания о Таллисе.

— Жизнь с Джулиусом была фантастична. Но Таллис оказался несмываемым. Все это долгое время в Америке его лицо постоянно преследовало меня. По ночам, когда Джулиус уже спал, я часто видела в темноте устремленные на меня большие желто-коричневые глаза…

— Невероятно! У тебя чувство вины перед Таллисом? Ты должна это преодолеть.

— Почему? Я действительно виновата. Хотя все это глубже, чем просто вина. Его душа не отпускает мою душу. До сих пор.

— Это какое-то наваждение.

— Да. И оно связывает меня с Таллисом. Мне нужно освободиться. Сначала я надеялась, что Джулиус поможет, но он не приветствовал разговоры о Таллисе, а когда я все же пробовала рассказывать о Таллисе, это оказывалось… невозможным.

— Таллиса трудно описать. Но скажи, дорогая, тебе не хотелось добиться развода и выйти за Джулиуса?

— Хотелось. Но тут появлялось… трудно подобрать правильные слова… в общем, все, связанное с Джулиусом, было таким высоким, что оказывалось возвышеннее каких-либо мыслей о браке. Жизнь с ним была жизнью в мире героев, ну, например, Древней Греции. Воздух казался кристально прозрачным, и все было укрупненным, необыкновенным. Ты понимаешь хоть что-нибудь?

— Думаю, да. Джулиус человек выдающийся.

— Джулиус неповторим. Он замечательный и ужасный. Или нет, не ужасный. Это я ужасная. И не имею права что-то раздувать. Я была дико влюблена, вот и все.

— Была?

— Ну… не знаю, не знаю, не знаю. Не понимаю, как я от него сбежала, как сумела вдруг собрать вещи и уйти. Все это было такой мукой. Я чувствовала: в душе он меня уже бросил и хочет, чтобы я исчезла. Но вслух об этом не говорит. Ладно, теперь это в прошлом. А мне надо проделать большую работу.

— Работу?

— Конечно. Мне нужно понять, кто я и в чем смысл жизни. И перестать так беспокоиться о Таллисе. Понимаешь, в каком-то смысле он для меня нереален. И никогда, вероятно, реальным не был. Мне надо избавиться от этой проклятой вымышленной фигуры. Мне надо пройти… через какое-нибудь испытание… и стать свободной… и потом…

— Ты пойдешь повидаться с Таллисом?

— Не знаю. Он сюда, я надеюсь, не явится?

— Нет. Он сюда никогда не заходит. И, думаю, пока ему лучше не знать, что ты здесь.

— Да, вероятно. Хотя я, наверно, придаю Таллису слишком много значения. Как только надумала возвращаться, начала видеть его в страшных снах. Теперь, когда я уже здесь, все это, может быть, бесследно испарится. Проблема-то, конечно, есть, но как-нибудь… постепенно…

— Ты все еще любишь Таллиса?

— Да. Нет. Странно, но я об этом вообще никогда не задумывалась.

— Задумайся.

— Нет, тебе не понять. Выйти замуж за Таллиса было… поступком. Да, поступком. Я знаю, ты всегда была против, была, не спорь. Но я понимала, что он человек, которого нельзя взять и бросить. Такого, как он, — нельзя. Ну дальше все известно. Глупая несуразная нежность привела меня к этому браку. Все было — как с четвероногими…

— С четвероногими?

— Да. Чувство к Таллису напоминало то, что испытываешь к животным. Дикая смесь безмерной жалости и страдания. Почему боль, испытываемая животным, вызывает такой глубокий отклик? Иногда музыка заставляет испытывать что-то похожее, и тогда это тоже ужасно. Помнишь, как в детстве мы расстраивались из-за рассказов о животных? Не моргнув глазом выслушивали об убитых или погибших от голода людях, но заливались слезами, узнав, что какой-то зверюге больно. Именно так было и с Таллисом. Все, что происходило с ним, меня ранило. Все беды мира делались вдруг осязаемыми. Это напоминало плач над бессловесным зверем. Но было не одной только жалостью, а чем-то большим. Своим существованием он просто разрывал мне сердце.

— По-моему, это очень похоже на любовь.

— Да, на какую-то разновидность любви. И ведь я всегда знала, как мы непохожи. Но никогда не предполагала, что во мне может проснуться эта чудовищная… жажда, что я могу захотеть кого-то с той хищной силой, с какой я захотела Джулиуса.