Черная неделя Ивана Петровича - Александр Потупа

- Сидеть!

"Почему сидеть? - свербануло Ивана Петровича.- За что? Я же никаких таких мыслей не имел, наоборот, сам распознавал..."

Однако спорить с грозной и позорной силой, таящейся в биче, было опасно. Тем более, что вблизи сетки маячила мощная фигура товарища Пряхина с Игоревым кольтом в руке, и шутить фигура явно не собиралась. Смельчаки как-то повывелись, долго никому не хотелось погружать Ивана Петровича в свои неотфильтрованные глубины.

Наконец, темное пространство вблизи одной из ячеек сетки сгустилось, и образовался человек, очень похожий на Крабова.

"Федя, конечно же, он",- решил Иван Петрович, и на душе у него заметно полегчало.

Все-таки цирк - это цирк, и черная машина за сеткой - всего-навсего затемненная человеческая масса.

"Возможно, Федя и его коллеги изобрели какой-то особый черный свет и цирковые софиты специально освещают им людей, чтобы арена с этой нелепой клеткой выглядела ярче, а люди не отвлекались от представления, разглядывая друг друга",- пронеслась в голове Ивана Петровича физически нелепая мысль, причем он сам полностью осознавал ее нелепость.

Он так и не успел доказать невозможность черного света, когда началась мощная генерация со стороны брата:

Ну, ты, жалкий неудачник, угадывай, угадывай. Ты родился остолопом и остолопом помрешь. Ты мне завидуешь, потому что я солидный и обстоятельный человек, нужный человек на нужном посту, даже с семнадцатым десятичным знаком я нужный человек, а ты, ты завидуешь мне черной завистью, принимая ее за какой-то черный свет, и еще измышляешь, клевещешь, что такие, как я, его нарочно изобрели - как же, торопились перевыполнить именно к твоему идиотскому выступлению! Хочешь стать солидным человеком и не можешь и постепенно превращаешься в мелкого расщепенца со своим законом сохранения внутреннего мира. Было бы что сохранять! Да, я зубами по крошкам выгрыз свою диссертацию, а ты никогда ничего не выгрызешь, потому что думаешь не о том... Дали тебе по шапке с твоей идеей реальной личности, со всякими подозрительными теорийками, дали, и ты заткнулся. Я думал - навеки заткнулся, а ты еще злобой брызжешь, змей ядовитый... Ну, угадывай мои мысли, говори их вслух, говори...

Иван Петрович ошалел и почувствовал, что не способен произнести ни одного слова. Разоблачать пакостные излияния Феди перед публикой он никак не хотел и вообще не хотел выставлять напоказ свое родство. Он с удовольствием промолчал бы совсем, но Илья Феофилович грозно щелкнул бичом, и Крабов-младший решил не доводить дело до греха.

- В голове этого товарища я не нашел ни единой мысли,- сказал он.Попрошу выйти кого-нибудь другого и подумать о чем-то конкретном, скажем, вспомнить о юношеской мечте.

Цирк взревел, и Иван Петрович даже испугался за ту поспешность, с которой брат был втянут обратно в окутанную черным светом массу.

Перед сеткой возникла Фанечка в домашнем халатике.

"Странно, неужели Ломацкий экономит на ее нарядах?",- подумал Крабов и без труда прочитал ее мысли.

Она хотела стать актрисой, не обязательно великой, но все равно не стала, а сейчас очень хочет добыть полный комплект французских теней, но никак не удается. Фанечка грустно кивала головой, а Илья Феофилович одобрительно прицокивал - дескать, смотрите, какой качественный фокус в моем цирке показывают!

Потом появился сам Ломацкий. Крабов сразу же понял, что Семену Павловичу никогда и не снилась карьера венеролога, он мечтал всерьез заняться иглоукалыванием и даже съездить в Китай, но что-то забарахлило то ли в биографии Семена Павловича, то ли во взглядах верных сынов председателя Мао, то ли и в том и в другом одновременно. Постепенно все улеглось - долго не укладывалось, но улеглось,- на данный момент Семен Павлович, можно сказать, счастлив своей всемирной уравновешенностью, а не хватает ему малого - очень хочется сыграть как-нибудь мизер втемную и, пожалуй, добыть комплект теней для Фанечки.

Как-то очень быстро промелькнул Аронов в старой коричневой шляпе и в очках, с толстой рукописью под мышкой. Из его сумбурных мыслей Иван Петрович четко уловил лишь одно - роман, который так и называется "Мизер втемную", Михаил Львович пишет уже шесть лет, и в этом романе выведен главный герой, очень похожий на Ломацкого как в смысле своего жизненного пути, так и в смысле характера.

Промелькнули кассирша Светочка, несостоявшаяся балерина, и дрессировщик Подругин со слоном Абрашей и затаенной тягой к абсолютно трезвой жизни. Потом пошли совсем незнакомые личности, и у каждого были свои иногда очень интересные замыслы, далеко не всегда исполнявшиеся, но всегда большие и чистые. От этих замыслов даже черный свет за металлической сеткой немного размылся и посерел.

Иван Петрович легко читал любые мысли и радовался, что его дебют проходит триумфально, ибо Илья Феофилович, вполне довольный своим подопечным, совсем забросил бич и расслабленно развалился в невесть откуда возникшем кресле за своим невесть откуда взявшимся письменным столом.

Крабов умело регулировал поток информации, иногда обходил молчанием слишком острые мечты испытуемых, иногда смягчал и сглаживал, и все были довольны.

И вдруг он уловил ясную трансляцию Ильи Феофиловича:

Ничего себе цирк. Я думал, этот тип - обычный маньяк, а он настоящий талант и очень уж ловко угадывает чужие мысли, хотя такого нет и не может быть никогда. Значит, он нарушает законы, и как бы не подумали, что я этим нарушениям вовсю способствую. Представление придется прекратить, а его оставить в клетке, пусть подавится своими догадками обо мне и Канашкиной. И пожалуй, пора полить его черным светом...

"Что за ерунда? - подумал Иван Петрович.- Ведь никакого черного света в природе не должно быть. Но с другой стороны, в природе нет места и для чтения чужих мыслей, и для многих прочитанных мною мыслей тоже не должно найтись места. Неужели вокруг моей скромной личности образовалось какое-то завихрение, нарушающее правильный порядок? Наверное, возникло, иначе не стал бы Илья Феофилович держать меня в клетке".

Он повернулся к письменному столу, желая честно признать свою вину, но Ильи Феофиловича там не было. Вместо него за столом сидел Макар Викентьевич Фросин и исполнял служебные обязанности, пронзительно глядя в грешную душу Крабова немигающими глазами. И арена превратилась в кабинет Фросина, а у дверей кабинета, затянутых все той же цирковой сеткой, кривлялся Пыпин, выкрикивая:

- Вот видите, гражданин следователь, кого вы пригрели... Я же ангел божий по сравнению с этим типом...

Фросин махнул рукой, и у гражданина Пыпина сразу же выросли за спиной прелестные белые крылышки. Пыпин вспорхнул, немного полетал у потолка и исчез куда-то, возможно, втянулся в специальное устройство для отсасывания отбросов общества. На столе у Макара Викентьевича задребезжал телефон. Крабов моментально понял, что звонят откуда следует, причем не вообще откуда следует, а оттуда. Звонили из гигантского кабинета Ивана Петровича, а именно звонил тот Фросин, листающий тонкие папки с личными делами и запрещающий тому Ивану Петровичу расстегнуть ворот рубашки и привести себя в неподобающий вид. Фросин на этом конце провода все сильней хмурился, получая все более важные сведения по крабовскому делу.