Правдолюбцы - Зои Хеллер

— Давай я поднимусь наверх и упакую твои вещи?

— Трусы я и сама могу найти, — ответила Одри.

— А знаешь… — Карла встала, — не позвонить ли Розе? Она, наверное, волнуется.

— Сама позвонит, если захочет, — отрезала Одри.

Карла закусила губу. Ссора в больнице произошла исключительно по ее вине. Если бы она не улыбалась как идиотка. Роза не сочла бы своим долгом вступиться за нее. И все же — она взглянула на Одри — не стоит сейчас раздражать мать, она и так не в духе. Лучше просто выждать и позвонить сестре попозже. Карла принялась кружить по комнате, собирая грязные кружки.

— Оставь, — сказала Одри.

— Но мне нетрудно…

— Прекрати.

Карла опять села в кресло. Мать придирчиво разглядывала ее:

— Похоже, ты поправилась.

— Спасибо.

— Только не надо дуться. Никто другой тебе этого не скажет.

— Ладно, — ровным тоном произнесла Карла.

— Что это за ответ? — повысила голос Одри.

— Не знаю. Просто… ладно.

Роза часто ругала Карлу за безответность, с которой та принимала комментарии Одри насчет ее веса: «Почему ты это терпишь? Почему не пошлешь ее на фиг?» Но Карла никогда не огрызалась. Она не могла объяснить Розе, что неприкрытая грубость матери каким-то образом утешала ее. По сути Одри права: никто другой ничего подобного Карле не скажет. Никто не произнесет запретного слова «жирная» в ее присутствии. И не потому, что не хватит смелости. Скорее фигура Карлы никого, кроме матери, не заботит настолько, чтобы о ней говорить.

Проблемы с весом начались у Карлы давно. Впервые ее послали в летний лагерь для толстых детей, когда ей было двенадцать. Для Карлы борьба за тонкую талию вылилась в захватывающую, нескончаемую сагу — ежедневную драму, когда она самоотверженно отрекалась от пончиков, чтобы потом лихорадочно вылавливать их из мусорного ведра; когда обед из обезжиренного йогурта перечеркивался украдкой съеденными картофельными чипсами; когда в результате тяжких мучений она сбрасывала граммы, чтобы вмиг набрать килограмм. Окружающие, однако, никак не реагировали на ее вес. Полнота Карлы была статическим явлением, вечной, а значит, неприметной чертой ландшафта. И лишь ее мать не теряла интереса к объемам дочери, всегда замечая, когда Карла чуть-чуть худела или полнела. Лишь ее мать до сих пор сохраняла веру в не-огромную Карлу. Хотя Одри не любила вспоминать об этом, но и у нее в юности были схожие проблемы. Однажды, много лет назад, она показала Карле свою детскую фотографию: свирепая девятилетняя девочка с блинообразным лицом, одетая в праздничное нейлоновое платье с оборками, которое, казалось, вот-вот лопнет на ней, как оболочка на сардельке.

— Ты в меня пошла, — печально сказала Одри. — А я в мою маму. Единственный выход — самодисциплина. И никаких поблажек.

— Ты собираешься что-нибудь делать? — спросила Одри. — С весом, то есть.

— Да.

— Пойми, это важно, понимаешь? Майк, может, и смолчит, но поверь, он будет прыгать до потолка, если ты сбросишь килограммов пятнадцать.

Карла молчала, задаваясь вопросом: уж не обсуждает ли Майк тайком с тещей размеры своей жены?

— Кроме всего прочего, — продолжала Одри, — это поможет тебе забеременеть. А вот это — нет, не поможет. Лишний жир, я имею в виду.

— Угу, — кивнула Карла.

— Кстати, что там у вас творится?

— Ты о чем?

— О перспективах забеременеть.

— Мама!

— Чего ты стесняешься?

В дверь позвонили.

— Это Майк. — Карла встала. — Я велела ему приехать сюда.

— Погоди, — властно остановила ее Одри, — Джулия откроет. Речь шла о попытках забеременеть, и ты что-то хотела сказать.

— Нет, не хотела. Не о чем говорить.

— А, прекрасно. Таинственная ты наша.

Карла понадеялась, что на этом вопрос о ее способности к зачатию исчерпан.

— И все же, — Одри жадно затянулась косяком, — сколько ты весишь в данный момент?

— Мама…

Одри ухмыльнулась:

— Ладно, вали отсюда. Нечего меня сторожить, я не ребенок.

Майк, Колин и Джулия с недовольными минами сидели в гостиной — родня, бесцеремонно отодвинутая на периферию бурных семейных событий. При виде Карлы все трое поставили чайные чашки на стол и вскочили. Майк обнял жену, прижавшись щекой к ее щеке.

— Где ма? — спросил он. — Я бы хотел с ней увидеться.

— Погоди немного, она скоро придет.

— Я говорила ему, что надо подождать, — сварливо вставила Джулия. С ее точки зрения, Майк держался чересчур назойливо, а ведь он даже не был кровным родственником.

— Пожалуй, я спущусь к ней, — сказал Майк.

Карла удержала мужа за руку:

— Нет, Майк, не стоит, поверь.

Каждый раз, когда они оказывались в доме родителей, Карла испытывала неловкость. Наедине с ней Майк часто поносил Джоела и Одри, называя их зажравшимися пустозвонами, которые только на словах привержены социалистическим идеалам, и утверждал — не без оснований, — что они считают его занудой. Но стоило ему появиться на Перри-стрит, как от его враждебности не оставалось и следа: Майк из кожи лез, желая угодить хозяевам и произвести хорошее впечатление. Он заигрывал с Одри и пресмыкался перед Джоелом. Разглагольствовал о политике, не к месту употребляя модные словечки, к тому же коверкая их. (Однажды, когда они вернулись домой от родителей, Карла мягко заметила, что правильнее говорить «амбивалентный», а не «абывалентный», после чего Майк три дня с ней не разговаривал.) Но, хотя с глазу на глаз он говорил одно, а на людях совсем другое, Карла и не думала упрекать мужа в лицемерии. Ей казалось трогательным, что, несмотря на вполне объяснимые классовые разногласия, он все же старается расположить к себе ее родителей. И все было бы совсем замечательно, прилагай он чуть меньше стараний. Роза с Ленни втихаря потешались над раболепием Майка. И даже Одри и Джоела, которые вполне благосклонно принимали более тонкие формы лести, беззастенчивый подхалимаж зятя иногда коробил.

— Он хороший малый, — обронил однажды Джоел после ухода Майка, — но бог ты мой, когда же он перестанет лизать мне задницу?

— Как по-твоему, Одри не голодна? — спросил Колин. — Хорошо бы ей чего-нибудь перекусить.

Карла, которая с утра ничего не ела, кроме больничной сырной булочки, с готовностью поднялась:

— Пойду пошарю в холодильнике.

— Нет, нет, — запротестовала Джулия, — лучше я. Ты и так намучилась за день.

При мысли, что окажется заложницей чужих кулинарных привычек, Карла встревожилась. Она предпочитала сама готовить себе еду.

— Да нет же, тетя… я справлюсь.

— Но это доставит мне удовольствие!

Цивилизованный, но непримиримый спор о том, кому сооружать закуски, оборвался лишь с появлением Одри.

— Ма! — бросился к ней Майк, в мгновение ока преодолев несколько метров гостиной. Он крепко обнял тещу, а потом, взяв за плечи, принялся ее разглядывать. — У тебя усталый вид. Садись-ка на диван.

Колин наблюдал за Майком, как зритель в цирке следит за укротителем зверей, когда тот кладет голову в пасть львице, — восхищаясь мужеством дрессировщика и одновременно предвкушая кровавую развязку. Джулия, воспользовавшись тем, что все внимание приковано к Одри, бесшумно метнулась на кухню. Не желая признавать поражение, Карла рванула за ней.

Когда спустя четверть часа обе женщины вернулись в гостиную с бутербродами на большом подносе, Одри стояла у камина.

— Позорище хреново! — восклицала она. — Сущее издевательство!

Заалевший Колин сидел в кресле, притворяясь, будто читает журнал. Майк мерил шагами комнату.

— Что случилось? — всполошилась Карла.

— Ей-богу, Карла, — сказала Одри, — как ты все это терпишь. На твоем месте я бы сгорела со стыда.

— Мама, в чем дело?

— В выборах дело! — закричала Одри. — Муж не поставил тебя в известность? Ваш говеный профсоюз намерен поддержать действующего губернатора.

Карла открыла рот, потом закрыла и перевела взгляд на Майка:

— Это правда?

В начале года губернатор-республиканец выделил два миллиарда долларов на повышение зарплат членам профсоюза, и с тех пор многие говорили о том, что теперь их голоса у губернатора в кармане. Но Карла отказывалась в это верить. Губернатор восстановил в Нью-Йорке смертную казнь и наложил вето на повышение прожиточного минимума. Ее профсоюз, твердила Карла, никогда не пойдет на сделку с таким человеком.

Майк с вызовом расправил плечи:

— У нас нет причин стыдиться. Губернатор — наш Друг.

— Нашли чем гордиться! — выпалила Одри.

Джулия водрузила на кофейный столик поднос с бутербродами:

— Прошу к столу!

— Мне сейчас не до еды, — отмахнулась Одри. — Надо возвращаться в больницу.

— Ты непременно должна поесть, — засуетилась Джулия. — Смотри, я положила ровно столько сыра и майонеза, сколько ты любишь.