КОМАНДАРМ УБОРЕВИЧ. Воспоминания друзей и соратников. - Иероним Уборевич

В те дни летчики одного из наших экипажей, вернувшиеся из полета, доложили, что недалеко в кустарнике лежит наш одномоторный самолет Р-5. Командующий ВВС округа В. А. Кушаков приказал мне выехать с аварийной комиссией к месту происшествия.

Самолет мы нашли в километре от проселочной дороги в болоте. Деревенские мальчишки сказали, что двух раненых летчиков крестьяне увели к себе домой.

Мы решили осмотреть самолет, а потом идти в село к летчикам. Не успели дойти до него, как на другой стороне болота увидели двух военных в сопровождении крестьян.

Высоко подобрав полы шинели, прыгая с Кочки на кочку, они тоже спешили к самолету. В одном из военных я сразу узнал Иеронима Петровича. Он несколько удивился неожиданной встрече, но, протягивая руку, сказал:

- Слышал, слышал, что ты изменил коннице. Это неплохо! Я за то, чтобы укреплять нашу авиацию Людьми, понюхавшими пороху. Что тут у вас случилось? Что с летчиками?

Оказалось, что командующий ехал через село и узнал от крестьян об упавшем самолете. Он прервал путь и немедленно пошел к месту аварии. Я доложил Иерониму Петровичу то, что узнал от ребят о раненых летчиках.

- Детально осмотри самолет, - сказал он, - окажи летчикам максимальную помощь.

После осмотра самолета, беседы с летчиками и крестьянами- очевидцами стало ясно, что в воздухе заклинило мотор. Мы поехали с докладом к командующему и начальнику ВВС Кушакову.

Иероним Петрович прервал наш доклад о самолете и причинах аварии, спросил:

- Что с летчиками? Как они себя чувствуют?

Узнав, что летчики с легкими ранениями отправлены в госпиталь, успокоился:

- Значит, большой опасности для них нет, а это самое главное!

Я был назначен Командиром бригады четырехмоторных бомбардировщиков, которая только еще создавалась в Белорусском военном округе. При мне строился аэродром, возводились жилые и служебные здания, одновременно шли учебно-боевые тренировки летного состава.

К нам часто приезжали заместитель командующего войсками округа А. И. Жильцов, руководители и специалисты строительных органов. От них мы получали деловую помощь. Радовало, что любая комиссия или инспекция приезжала помогать нам, а не писать акты, как это нередко бывает. Как-то я поблагодарил А. И. Жильцова за помощь, он ответил:

Благодарите командующего, это он не дает нам покоя, посылает помогать молодым гарнизонам.

В первых числах июня 1935 года на наш аэродром без всякого предупреждения прибыл сам командующий с небольшой группой командиров штаба округа.

Выслушав доклад, он пригласил меня и начальника штаба в свой вагон, подробно расспросил о встречающихся затруднениях, а потом приказал продолжать работу частей по своим планам и расписаниям. Сказал, что приехавшая с ним группа будет инспектировать части и подразделения в процессе их повседневной деятельности, сам он поприсутствует со специалистами на тренировочных полетах и осмотрит аэродромные сооружения. Ни тревог, ни специальных учений не намечается. Командующему хотелось посмотреть, как обычно идет служба и работа в гарнизоне, а не то, что мы можем сделать напоказ.

На аэродроме, наблюдая полеты, он расспрашивал о летных качествах нового корабля ТБ-3 с мощными по тому времени моторами М-34РН.

Оставив авиационных специалистов наблюдать за полетами, Иероним Петрович заинтересовался бомбохранилищем. Я сел за руль автомашины и, увлекшись разговором, не заметил выбоин на дороге. Машина подпрыгнула. Иероним Петрович охнул, попросил остановиться и, сменив меня за рулем, сказал:

- Прошло то время, когда мы с Закладным ломали рессоры на ухабах Украины.

Теперь у меня слишком много швов. Они часто дают о себе знать, а при резких толчках тем более. Поедем тихо.

И плавно повел машину, сдерживая на рытвинах.

На бомбохранилище внимание командарма привлекли приспособления для транспортировки бомб к кораблям, придуманные нашими изобретателями. Он приказал сопровождавшему его командиру штаба округа набросать чертежи и записать необходимые данные.

Шеф-повар нашей летной столовой попросил командующего заказать обед, предлагая на выбор различные продукты из нашего подсобного хозяйства. Иероним Петрович ответил:

- Покормите моих инспекторов так же, как кормите своих летчиков. А я обойдусь своими запасами - врачи предписали строгую диету. Люблю печеную картошку, да вам ее в кухне с автоклавами не приготовить.

Мой заместитель по тылу Пуциловский устроил недалеко от вагона костер и вместе с проводником салон-вагона стал печь картошку.

Иероним Петрович подсел к ним, но съел только две горячие картофелины и, вздохнув, сказал: - Мне и это запрещают есть.

На совещании с командирами и военкомами командующий привлек наше внимание к главным недостаткам в работе и службе, выяснил их причины и способы устранения. Он не поучал, а добивался, чтобы мы сами поняли свои недостатки.

Уже ночью командующий задержал меня в вагоне и, как старший, более опытный товарищ, внушал мне, как надо работать с людьми:

- Вся сила не в нас, командирах, а в той массе людей, которые исполняют наши приказы. Чем лучше они понимают смысл задачи, тем выше боеспособность армии. Держись ближе к подчиненным, но никому и никогда не разрешай класть руку на плечо. Панибратство в армии вредно.

В 1936 году нашу авиабригаду передали из БВО в состав авиации особого назначения (АОН) под командование комкора В. В. Хрипина - весьма опытного командующего и отличнейшего, душевного человека. Но известие о выходе из подчинения И. П. Уборевича, к которому мы так привыкли, огорчило весь наш коллектив. Мы написали ему письмо, в котором высказали надежду, что, если наступит тяжкая для нашей Родины година, мы снова будем сражаться под водительством своего любимого командующего.

Нет, не сбылись наши чаяния. В тяжелый 1941 год талантливого полководца и сильнейшего организатора не было во главе войск ответственейшего приграничного округа. Проходимцы типа Ежова и Берия с полного одобрения Сталина вырвали его из рядов защитников Родины. И. П. Уборевич был в результате злостного обвинения расстрелян 12 июня 1937 года.

На другой же день после гибели Уборевича меня без каких бы то ни было объяснений отстранили от должности. Находясь в полном недоумении, я в резкой телеграмме, посланной наркому, просил срочно разобраться в моем деле. Нарком вызвал меня в Москву, но сам не принял, а поручил поговорить со мной своему заместителю по ВВС командарму 2 ранга Я. И. Алкснису.

Алкснис сказал, что я, как объяснил нарком, взят под подозрение, потому что был близок к Уборевичу еще с гражданской войны, но К. Е. Ворошилов обещает разобраться во всем и внести в дело полную ясность.

Меня потряс рассказ Алксниса о суде, на котором он присутствовал. Он едва узнал Иеронима Петровича - такими страшными были его лицо и согбенная фигура. Я тогда подумал, что это тяжкое горе окончательно надломило слабое здоровье командарма.

Я был арестован через час по возвращении из Москвы. Два года и семь месяцев меня возили и водили по тюрьмам, подвергали пыткам, добиваясь признания, будто я участвовал в контрреволюционном заговоре под руководством И. П. Уборевича. Следователей совершенно не интересовала правда в показаниях, им нужны были только слова: «Я участвовал в контрреволюционном заговоре» или «Мы изменили Родине», а дальше требовалось назвать несколько фамилий, чаще всего подсказанных самими следователями. Мой первый следователь (в калининском управлении НКГБ) Крылов не бил меня - и сам оказался в одной тюрьме со мной.

В конце 1937 года меня перевозили из Калинина в Москву на допрос. Видимо, по небрежности конвоиров минут 10-15 я пробыл в купе арестантского вагона вместе с командиром стрелкового корпуса БВО Я. И. Зюзем-Яковенко. Он успел мне сказать, что из него усиленно выбивают показание об участии в изменнических действиях вместе с И. П. Уборевичем. В чем состояли эти действия, не говорят, а только держат на «конвейере» и требуют писать «роман» (так на языке тюрьмы назывались тогда ложные показания).

В Бутырской тюрьме к нам в камеру втолкнули командира авиакорпуса А. А. Туржанского. Его тоже пристегнули к «делу» Уборевича. (Генерал-майор авиации в отставке А. А. Туржанский, пробыв в заключении 14 лет, работает сейчас в вузах Москвы, стремясь наверстать не по своей вине недоделанное на пользу Родине). Высокий авторитет Иеронима Петровича Уборевича в Красной Армии, как видно, пугал Сталина и ежовых даже после его гибели. Не потому ли они выискивали всякую грязь, какой можно было облить славного полководца?

Я очень хорошо знал Иеронима Петровича и никогда, ни на одну секунду не сомневался в его преданности Родине, партии, социализму. Верил в высокую партийность его большого друга Ионы Эммануиловича Якира, показавшего в гражданскую войну и в последующие годы замечательные качества верного сына своего народа. Я знал Роберта Петровича Эйдемана, много работал с Виталием Марковичем Примаковым, преклонялся перед полководческим талантом большевика до мозга костей Михаила Николаевича Тухачевского.