Под знаком Рыб - Шмуэль-Йосеф Агнон

Хорошо было им гулять, Хемдату с Пизмони. Ночь не очень темная, и все вокруг освещено каким-то сумеречным светом. Веет легкий ветерок, и из влажных песков поднимаются ласковые запахи, и где-то вдали шумит море, а здесь течет приятная беседа. Пизмони способен рассказать тебе такое, чего ни ты сам, ни кто другой в отцовском доме никогда и не слыхивал. Не знаю, говорит он, рассказывала ли Яэль Хемдату, как она попала в Страну, но ему, Пизмони, вся ее история хорошо известна. Дело было вот как. Один из ее друзей в царской России был арестован, и, когда в его доме производили обыск, нашли письмо от Яэли. Вообще-то оно не имело никакого отношения к политике, но, несмотря на это, ее тоже арестовали и бросили в тюрьму вместе с другими арестантами. Ее отцу стоило больших денег освободить дочь. Но полиция и после этого не оставила ее в покое, и родители подумали-подумали и отправили ее в Палестину. А вскоре после этого отец внезапно разорился и умер в полной нищете. Тогда и мать Яэли приехала сюда. Ей неприятно было оставаться в родном городе после всего случившегося. Но не успела она прийти в себя после долгого пути, как заболела и попала здесь в больницу.

Как хороша ночь — можно ходить часами и не чувствовать никакой усталости. А море все шумит и шумит, а от песков все плывут к тебе какие-то странные запахи, и вдруг ты ощущаешь на губах вкус соли, и он кажется тебе приятней всех деликатесов мира. Если бы Пизмони не захотел спать, так бы и гулял с ним Хемдат всю ночь напролет.

Назавтра Хемдат долго оттягивал поход в больницу. Весь день он спал. Ничего не писал и ничего не правил. С той минуты, как он расстался с Пизмони, и до самого восхода он простоял у окна. Потом комнату залил солнечный свет, а его глаза стали красными, как фонарь, в котором погасла свеча.

После полудня он уже стоял у входа в больницу. Он опоздал, неизвестно теперь, позволят ли ему войти. К счастью, больничный привратник был в хорошем расположении духа и впустил его в неположенное время. У входа в палату он увидел Гурышкина. Тот тоже пришел проведать Яэль. Оказывается, Гурышкин нашел здесь серьезный непорядок, требующий объяснения. Вечером, закончив работу, он сразу же сядет за стол, чтобы при свете тусклой лампы добавить пару страниц к своим воспоминаниям. Смотри, вот больница, в которой все здесь нуждаются, — почему же никто и пальцем не пошевелит ради нее? Можно было бы ожидать, что все ее поддержат, а она, напротив, из-за отсутствия денег почти все лето стоит закрытой. А вокруг полным-полно больных, и всем им приходится идти в христианскую больницу, платить там деньги да еще выслушивать тамошние проповеди.

Яэль лежала в кровати, застеленной белыми простынями. Подушки и перина были смяты ее отяжелевшим телом. В больничном белье она казалась немного странной. И выражение лица, не понять, то ли грустное, то ли насмешливое. Но на сердце у нее явно было хорошо — вот, она лежит в чистой палате, на настоящей кровати, ее кормят, и она ни о чем не должна беспокоиться.

Хемдат присел на ее кровать, рядом с Пниной. Пнина сидела ближе к ногам Яэли, а Хемдат посредине. Он опустил голову, но лицо Яэли и без того стояло перед его глазами. Вот так она будет лежать после родов. Что с ним, никогда раньше ему не приходили в голову такие мысли!

Да, он понимает, ей предстоит выйти замуж за богатого. Она рождена для богатства. Бог не для того создал ее, чтобы она растратила свою жизнь в нищете. Когда-нибудь он вернется издалека, изможденный и умудренный страданиями, и придет к Яэли. А во дворе его встретит стайка ребятишек. Они бросятся к матери и закричат: «Мама, чужой дядя пришел!» А Яэль скажет: «Да ведь это Хемдат!» И радостно бросится к нему. А вечером ее муж вернется с работы домой, и усядется с ним есть, и не будет ревновать к нему, потому что увидит, как он слаб.

Яэль выписали из больницы, сказали ему, когда он пришел туда на следующий день. Она уже дома. А завтра поедет в Иерусалим. Похоже, ей нужна операция. Совершенно безопасная операция. Госпожа Мушалем поедет с ней. Госпожа Мушалем все равно собиралась в Иерусалим, она надумала купить там дамасскую мебель. Но откуда у Яэли деньги на поездку? Хемдат пошарил в карманах. Пусты карманы, нет ни гроша. Постой, но ведь доктор Клюгер что-то ему должен! Доктор Клюгер занимался общественными делами, и он, Хемдат, был у него чем-то вроде секретаря. Хемдат нашел доктора Клюгера.

— Господин доктор, ваша честь, — сказал он, — вы должны мне немного денег. Отдайте их, прошу вас, госпоже Яэли Хают.

Доктор молча пыхтел трубкой. Хемдат шел за ним следом. Господин доктор может ей сказать, что она едет за счет больницы. Она не должна знать, откуда деньги. Кстати, знает ли господин доктор, что знаменитый Эфрати вернулся в Страну? Говорят, что он очень много сделал для еврейских поселений, когда жил здесь раньше.

Доктор вынул трубку изо рта и сказал:

— Все, кто возвращается в Страну, только и говорят, как много они для нее сделали.

Хемдат сказал возбужденно:

— Нет, он действительно много сделал, я даже за границей слышал о нем.

Доктор опять сунул трубку в рот и буркнул:

— Какая разница!

Хемдат вдруг сник и виновато сказал:

— Я просто хотел перевести разговор.

На улице он встретил Яэль. Какое счастье, что все обошлось. Она протянула ему холодную ладонь. Лицо ее было спокойным, как прежде, но сама она казалась какой-то рассеянной. Пройдя немного, она вдруг остановилась и сказала:

— Не купите ли вы мне селедку?

Хемдат был рад всему — и тому, что нашел ее, и тому, что она хочет у него поесть, и тому, что они близко к его дому. Яэль решительно прошла вперед и поднялась в его комнату. Хемдат зажег лампу и накрыл на стол. Масло, мед, варенье. Боже, для кого это варенье?! Она хотела только селедку. Она вообще не ест фруктовое варенье. Она просила селедку, и больше ничего.

Нежен был свет лампы, струившийся сквозь зеленый абажур. На зеленоватых стенах мерцали причудливо увеличенные тени кастрюлек и сковородок. Тень встречалась с тенью и посуда с посудой. Хемдат и Яэль сидели рядом, и их тени тоже плясали на стенах, то касаясь друг друга, то расходясь. Яэль налила себе чаю и спросила, почему он не пьет. Что, у него нет лишней чашки? Хемдат сказал:

— Нет, чашка у меня есть.

Яэль улыбнулась:

— Знаю я, почему господин Хемдат не пьет чай. Господин Хемдат боится пить горячий чай, чтобы не испортить свою красоту! Не так ли, господин Хемдат?

Хемдат тоже улыбнулся и промолчал, а Яэль подумала: «На самом деле писатели совсем не заботятся о своем внешнем виде. Они так долго сидят за письменным столом, что у них западает грудь от этого долгого сидения, и они так много думают, что у них выпадают волосы. И почему это, когда Хемдат говорит, взгляд у него затуманивается и лицо становится таким печальным, что за душу берет. Как будто сам он здесь, а мысли его в каком-то другом мире. О чем он думает в это время? Спросишь его, а он ответит: „Что уж я там думаю! Все мои мысли о том, хватит ли мне платка на случай насморка“. Грубо они говорят, эти писатели».

Усталость взяла свое, и Яэль прилегла на кушетку. Хемдат подложил ей подушку под голову. Она легла поудобней и попросила его посидеть возле нее, и, когда он сел, закрыла глаза и пощупала рукой стену. Раньше, в отцовском доме, до того как ей отрезали волосы, у нее над кроватью был вбит в стену гвоздь, она спала на боку, а косы связывала вокруг гвоздя. А когда ей приходило время вставать, мама входила в ее комнату, снимала косы с гвоздя и укладывала рядом с ней на подушку, Яэль во сне отодвигала голову, голова сползала с подушки, и Яэль просыпалась. Правда, интересно? Но, знаете, говорят, что ее волосы опять отрастут и будут как раньше.

Она лежала и болтала без умолку. Почему это у поэтов волосы выпадают посередине, а у философов спереди? А у некоторых людей вообще нет волос. Отчего это так? А еще папа рассказывал, что у Достоевского описан человек, у которого волосы были на зубах. Но мне кажется, что такого не может быть. Разве волосы могут вырасти на зубах? Хотя вот у ее подруги Пнины на груди над сердцем есть белое с темнинкой пятно.

Приятный покой заполнял комнату. Яэль лежала на кушетке, а Хемдат сидел возле нее. Но вот она открыла глаза и посмотрела на него, и их взгляды встретились, и оба они покраснели так одновременно, словно смущение способно передаваться от человека к человеку. Но ведь Хемдат не может разрешить себе такой слабости. Он не может позволить ей увидеть, что покраснел. Поэтому он тотчас отвернулся, встал и подошел к окну. Свет лампы задрожал, и Хемдат прикрутил фитиль. Через открытое окно в комнату вошла ночь со всей своей сладостью. Прошлым летом в такие вот ночи Яэль сидела в сторожевом шалаше в реховотском винограднике. Ночь висела над землей, и где-то лаяли лисы, и виноградные лозы вздрагивали от дуновений ветра, и Пизмони рассказывал древние легенды. Как прекрасны были те ночи, когда они сидели на циновках в виноградниках Реховота!