Титан - Фред Стюарт

Однажды Эдит рассказала про Вана Нику. Она понимала, конечно, что ее тайная любовная связь несколько компрометирует ее как мать, но, с другой стороны, она не могла держать Вана «в шкафу» годами и к тому же искренне хотела, чтобы ее мужчины понравились друг дугу.

К сожалению, этого не произошло.

Ван, являвшийся автором некоторых наиболее яростных и пламенных редакционных статей в своих газетах, был строг в душе — за что враги называли его «невыносимым лицемером и педантом», — а потому скептически отзывался о характере Ника и распекал Эдит за то, что та испортила его. Эдит не могла этого отрицать.

Ник, вовремя осознавший, что даже его обаяние не оказывает воздействия на любовника его матери, благоразумно решил избегать встреч с ним. Его отъезд в Коннектикут несколько улучшил ситуацию. Ван неохотно признавал в разговорах с Эдит, что, «возможно», Ник изменится к лучшему. Но сама Эдит хорошо видела, что ее любимый мужчина по-прежнему не жалует любимого сына.

Жена Вана Уинифред жила с дочерью в большой квартире на Парк-авеню. Она годами не обменивалась с мужем ни единым словом, но никогда не забывала отсылать свои новые счета в Клермонт-билдинг, уродливое семиэтажное здание в двух кварталах от Сити-холл, в котором располагалась штаб-квартира всей газетной сети и редакции нью-йоркской газеты Вана «Графика». Исправно оплачивая счета, Ван с удивительной моральной гибкостью «забывал» свою вину — ведь это он бросил Уинифред! — и не терзался угрызениями совести, которые наводят только скуку. Ван занимал огромные апартаменты на Риверсайд-драйв с великолепным видом на Гудзон. В Сэндс-пойнте он имел также летний домик с окнами на пролив Лонг-Айленд, где в тот жаркий июньский день 1916 года как раз заканчивал свой пятый круг в бассейне, когда увидел, что через лужайку к нему спешит Эдит.

— Ник едет в Россию! — крикнула она еще издали.

Упершись руками о края бассейна, Ван рывком выбросил тело из воды. В свое время он был питчером в гарвардской бейсбольной команде — выпуск 1886 года — и гордился тем, что с тех пор не нажил ни унции жира. Он поддерживал форму ежедневными физическими упражнениями: либо играл в мяч или в теннис, либо плавал в бассейне. Он был также воинствующий противник табака и не употреблял никакого спиртного, кроме стаканчика вина иногда за обедом. Подчиненные считали, что в нем недостает человечности, но Эдит знала, что в постели Вану ничто человеческое не чуждо. А отменное здоровье делало его сказочным любовником.

Он слепо шарил рукой в поисках очков, оставленных на упругой доске для прыжков в воду.

— Чего он там забыл, в России?

— Он только что звонил. Какая-то там сделка с оружием. Как ты думаешь, он там будет в безопасности?

— Думаю, что да. Но поголодать ему придется. Мой петроградский корреспондент Бэд Тернер сообщает, что даже представители высших слоев русского общества в последнее время испытывают проблемы с добыванием продуктов питания. — Он наконец отыскал свои очки, водрузил их на нос и, взяв полотенце, стал сушить волосы.

— Значит, ты полагаешь, что мне не стоит волноваться за него? — не унималась Эдит.

— Я телеграфирую Бэду, попрошу его приглядеть за ним там.

Эдит улыбнулась и поцеловала Вана.

— Ты добрый человек, Ван Клермонт, — прошептала она. — Ничего удивительного, что я без ума от тебя. — Затем тревога снова отразилась у нее на лице. — Ты ведь знаешь, что Ник тоже добрый.

— Да ну? — Тон, каким это было сказано, ясно говорил об истинном отношении к Нику Флемингу.

— Но мы хотим пожениться сейчас! — гневно воскликнула Диана, обращаясь к своим родителям.

Они находились в одной из гостиных Грейстоуна.

— Диана, Ник уезжает уже утром, — терпеливо объяснил Альфред. — Не будь ребенком…

— Это обман! — прервала она отца и повернулась к матери: — Вы придумали эту поездку в Россию для того, чтобы отнять у меня Ника!

— Не неси чепухи, — сказала Арабелла. — Не закатывай сцен. Ты ведешь себя сейчас, как третьесортная оперная певичка.

— Но Ник может пострадать в России! Его даже могут убить там! — Она повернулась к Нику, который стоял рядом. — Милый, прошу тебя, не уезжай!

Он обнял ее, чтобы успокоить:

— Диана, теперь уже поздно отказываться. Эта миссия очень важна для твоего отца и для нас с тобой. Она займет всего пару месяцев, и со мной ничего не случится, вот увидишь.

Она дрожала всем телом от гнева и страха за Ника. Ожидался новый эмоциональный взрыв. Инстинктивно она обняла Ника и прижала его к себе.

— Если я тебя когда-нибудь потеряю… — в отчаянии шептала она, сжимая кулачки.

Вдруг она отпустила Ника и бросила на родителей гневный взгляд.

— Если с ним что-нибудь случится в России, это будет ваша вина! — крикнула она. — И вы будете помнить, об этом до конца жизни! Я вам это устрою!

— Знаешь, Диана, — заметила Арабелла, — ты сейчас мало похожа на леди.

Диана взяла Ника за руку и сжала ее:

— Когда дело касается безопасности Ника, я не забочусь о том, чтобы выглядеть леди.

Было ясно, что она говорит серьезно.

Ник слегка потянул ее за руку. Она опустила глаза и увидела его скрещенные пальцы.

Вздохнув, она повторила знак. Их секретный знак. Их вечная любовь, которая переживет и поездку в Россию.

«Святая Тереза» оказалась грузовым судном с каютами, рассчитанными на двадцать пассажиров. Поднимаясь по сходням и разглядывая исполосованный ржавыми подтеками белый корпус посудины, Ник понял, что его девятнадцатидневное плавание до Владивостока может быть каким угодно, только не роскошным. Стюард-аргентинец в грязно-белой форменной куртке провел Ника к приготовленной ему каюте № 9, располагавшейся по левому борту. Раздвижная дверь, два иллюминатора и огромный таракан, которого стюард небрежно раздавил каблуком…

— Капитан Родригес приглашать вас обед сегодня вечер за свой стола, — ухмыляясь, сообщил стюард и подцепил таракана с пола куском туалетной бумаги.

Ник не рвался на этот обед. И вообще он решил, что плавание на этом тараканьем лайнере будет располагать к посту. К тому же он уже сильно скучал без Дианы. Поездка в Россию со всеми ее опасностями обещала быть захватывающим предприятием. Нику предстояло увидеть мир, и он пребывал в радостном предвкушении этого. Но его не отпускали мысли о зеленоглазой богине, которая пробудила в нем столь сильную страсть и потом ответила на нее взаимностью. Он лежал на своей койке и от воспоминаний о том, как они занимались любовью, вдруг необыкновенно возбудился. Он жаждал вновь заключить ее в свои объятия, тосковал по нежному аромату ее кожи… Ничего! Всего через пару месяцев они снова будут вместе, и, если все обернется удачно, он станет богатым человеком. Эта мысль также возбуждала его.

И когда «Святая Тереза» вышла в бухту Сан-Франциско, мысли Ника Флеминга были обращены не к деньгам и военной сделке, не к великим князьям и военным министрам. Все его мысли были о Диане.

Пассажирский список «Святой Терезы» привел бы в восторг Уильяма Сомерсета Моэма. Здесь была симпатичная и обладавшая пышным телом женщина, которую звали сеньора Гонзага. Она путешествовала со своим якобы «дядей» сеньором Альба. Это был смуглый шестидесятилетний мужчина, который утверждал, что является фермером и держит скотоводческое хозяйство, но смахивал больше на работорговца. Непробиваемо чопорная английская леди, направлявшаяся в Токио для заступления на должность гувернантки одного из членов императорской фамилии. Полненький и декадентски выглядевший господинчик, назвавшийся графом Разумовским, с прядью седины в черных волосах, моноклем и постоянной елейной улыбочкой на своих толстых губах. Парочка американцев-новобрачных, направлявшихся в Манилу, где муж получил работу в контингенте армии США. Два японских бизнесмена, перуанский винодел, две мексиканские пары и, наконец, средних лет разведенная американка, следовавшая в Гонолулу. Едва появившись на корабле, она сразу же заказала себе коктейль с джином и к столу капитана появилась, уже порядочно напившись.

— Этот ваш корабль просто ржавый черпак, — невнятно провозгласила эта леди, усаживаясь по правую руку от капитана. — Моя каюта настоящий рассадник клопов.

Капитан Родригес, смахивавший на пирата, надевшего мундир офицера флота только для маскировки, игнорировал эти упреки, которые явно наводили на него скуку.

— Меня зовут граф Разумовский, — сообщил русский, находя себе местечко рядом с Ником.

— А меня Ник Флеминг.

Ник как-то слышал от Альфреда Рамсчайлда о каких-то связях между Разумовскими и Бетховеном. Он спросил:

— Вы случайно не из той семьи, что помогла однажды Бетховену?

На лице графа сейчас же отразилось удовольствие.