Странность - Нейтан Баллингруд

Джо поднялся по рампе, и я последовала за ним. Мы прошли по короткому невзрачному коридору из металлических пластин. Джо миновал открытую дверь с левой стороны, а я остановилась, чтобы в нее заглянуть. Как и коридор, в котором мы находились, тот, что обнаружился за дверью, был сплошь из голой стали. Он круто поднимался к еще одной открытой двери. Я увидела внутри мерцающие лампочки и стену с гнездами для цилиндров, таких же, как те, что приводили в движение наши Автоматы. В уголке исцарапанного иллюминатора виднелось марсианское небо.

– Пойдем, Анабель.

– Это там вы управляете кораблем?

– Пойдем.

Коридор повернул вправо, и мы оказались в пассажирском отсеке судна. Здесь стены были скрыты под деревянными панелями, пол – под коврами, а помещения во время полета освещались электрическими лампами. Мы миновали целую череду комнат, настоящий маленький лабиринт, но я обнаружила, что чаще всего инстинктивно понимаю, какие помещения прилегают друг к другу. Мы прошли через маленький театр, где столы и кресла окружали узкую сцену; библиотеку, где часто проводила время мама; и игровую комнату, теперь показавшуюся мне куда меньше. Пол был чист и прибран, игрушки, настольные игры и рисовальные принадлежности лежали на своих местах. Во время полета здесь никогда не было такого порядка. Я заглянула в угол и испытала приступ восторга, обнаружив свои инициалы, нацарапанные на шедшей вдоль пола лепнине вместе с инициалами всех прочих детей, сжигавших часы скуки в этой комнате. Значит, я все-таки прилетела именно на этом корабле. Это совпадение показалось мне восхитительно гармоничным.

Еще один длинный коридор, огибавший весь корабль, вывел меня к смотровому залу – просторной комнате с удобными креслами и столиками, а также раздаточным окном, примыкавшим к кухоньке, в которой порой готовили и мои родители. В интерьере зала доминировало огромное окно. Улетая, мы смотрели, как Земля становится все меньше и меньше, – я помню это отчетливо, потому что мама устроила целый спектакль, требуя, чтобы я присоединилась к ней и сидела у нее на коленях, – а потом, в долгие месяцы перелета, созерцали ошеломительную бездну глубокого космоса, неподвижную, словно картина. А в конце путешествия мы увидели, как в этом же окне появился Марс, свирепый красный глаз, который должен был стать нам домом. Мы наблюдали за его приближением с надеждой и страхом, но главным образом – с усталым облегчением.

Сейчас, разумеется, за окном были только песок и скалы. Мили и мили песка и скал. На горизонте виднелась темная иззубренная полоса, отмечавшая границу огромного кратера Пибоди. Там выходили на поверхность богатые залежи Странности, и ветер истачивал ее и разносил по пескам. Там, по слухам, блуждали призраки. Мне стало интересно, нельзя ли их отсюда разглядеть.

Говорили, что разбросанные в сердце кратера каменные глыбы, останки древнего метеорита, пронизаны пещерами; считалось, что именно там живут культисты. Я представляла себе, как они зарываются под землю, в свои темные норы, и утаскивают с собой мою маму, как Персефону в ад.

Но Персефону было кому спасать.

– Говорил же я тебе, – сказал Джо.

– Почему вы не отвезете нас домой?

– Ты сама знаешь причины. Давай не будем лишний раз по ним проходиться. Господи Иисусе, я и так вынужден каждый месяц это повторять в городской ратуше. Я устал.

Он был прав. Я знала причины. Все их знали. На корабль все не влезут. Никому не известно, что ждет нас на Земле. Топлива хватит лишь на один перелет; если Земля лежит в руинах, это будет означать смертный приговор для всех находящихся на борту. Корабль может пригодиться и для других целей: его можно будет разобрать на детали и использовать их для починки ломающихся Автоматов; топливо и масло им тоже пригодятся, а сомнений в том, что Автоматы необходимы для нашего выживания, не было ни у кого.

Так боятся выстрелить единственной оставшейся в револьвере пулей и промахнуться.

Но с этой точкой зрения соглашалось меньшинство. Она была ничтожна перед лицом скорби, которую все мы ощущали по отношению к нашей родине и к оставшимся там людям – даже те из нас, кто не собирался возвращаться. Для меня было чудом, что Джо Райли пережил тот первый год после начала Тишины. Я убеждена, что если бы хоть кто-нибудь еще имел самое приблизительное представление о том, как управлять блюдцем, или хотя бы считал, что может этому научиться, то Райли словил бы случайную пулю или сгорел бы вместе со своей лачугой во внезапном пожаре. Или, в самом крайнем случае, чах бы до скончания дней в одной из камер каталажки шерифа как предатель своего народа.

Но никто кроме него не умел обращаться с кораблем. Абсурдная ситуация. Даже будучи ребенком, я поражалась отсутствию страховки. А если бы пилот заболел или с ним что-нибудь случилось? Кто управлял бы кораблем тогда? Полагаю, расчет тогда был на то, что мы доложим о ситуации по радио и со следующим блюдцем прибудет сменный пилот.

Так я впервые осознала, насколько хрупка наша цивилизация. И задалась вопросом, не стала ли и причиной Тишины какая-нибудь катастрофическая оплошка, какое-нибудь бедствие, порожденное самой обычной, банальной некомпетентностью.

Нас ослепил оптимизм. Мы были представителями первой волны космической экспансии. Что покорится нам после Марса? Луны Юпитера? Сатурн? Или мы последуем примеру немцев и полетим мимо всего этого на корабле поколений к ярким звездным полям? Все это казалось не просто возможным, а неизбежным. Никто не думал, что все закончится вот так. Никто не предполагал, что Бог окажется к нам безразличен.

Я знала все причины не возвращаться на Землю, которые называл Джо Райли. Я знала все причины, которые называл губернатор.

Но мне была известна и подлинная причина.

Страх.

6

Тем вечером закусочная «Матушка Земля» снова открыла свои двери. Но клиентов почти не было. С одной стороны, это стало облегчением; мне не хотелось отвечать на их расспросы, а брошенное Дотти обвинение заставило меня гадать, сколько еще жителей Нью-Галвестона скрывают те же самые подозрения. Но, с другой стороны, мне было больно видеть, как мало людей пришло нас поддержать. Я всегда была неколебимо уверена в том, что сильное чувство причастности к коллективу служило фундаментом нашей жизни на Марсе. В особенности после начала Тишины. Мы ведь вполне могли оказаться последними выжившими людьми. Хоть в то время я и не смогла бы выразить это словами, я ощущала, что люди отходят