Данте - Илья Голенищев-Кутузов

Вернувшись с празднества, Данте написал сонет, в котором слышатся отзвуки поэзии Гвидо Кавальканти — неумолимая жестокость дамы, обреченность влюбленного и покорность роковой судьбе.

Все в памяти смущенной умирает —Я вижу вас в сиянии зари,И в этот миг мне бог любви вещает:«Беги отсель иль в пламени сгори!»

Цвет сердца на лице моем пылает.Ищу опоры, потрясен внутри;И опьяненье трепет порождает.Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»

И чья душа в бесчувствии застыла,Тот не поймет подавленный мой крик.Он согрешит, но пусть воспламенится

В нем состраданье, что в сердцах убилаНасмешка ваша, видя бледный ликИ этот взор, что к гибели стремится.

В коротких записях прозой Данте выразил свои горькие мысли. Их можно сравнить с размышлениями Гамлета, но еще более близки они некоторым страницам гётевского «Вертера». Это значит, что Данте был зачинателем в Европе психологического романа и что он первый выпустил на европейскую сцену колеблющегося, любящего, приходящего в отчаяние молодого человека. Чтобы защититься от терзаний своего внутреннего мира, он решил написать еще стихи — известно, что музы исцеляют страдания:

Я часто думал, скорбью утомленный,Что мрачен я не по моей вине.Себя жалел, пылая, как в огне;Твердил: «Так не страдал еще влюбленный!»

О, сколько раз, нежданно осажденныйЖестоким богом, в сердца глубинеЯ чувствовал, что дух один во мнеЕще живет, любовью озаренный!

Стремился вновь волнение унять,В моем бессилье и в изнеможенье,Чтоб исцелиться, к вам я шел, спеша.

Осмеливаясь робкий взгляд поднять,Я чувствовал такое сотрясенье,Что мнилось мне — из жил бежит душа.

Все эти переживания, заставлявшие Данте скрываться от общества дам и кавалеров, не могли не обратить на себя внимания не только его близких друзей, но и знакомых. В прелестном прозаическом отступлении Данте рассказывает, как он однажды проходил тем садом, улицей, мимо того фонтана, которые нам ныне неведомы, и был остановлен веселыми и любезными речами некоей благородной дамы, находившейся в окружении других дам. «Я приблизился и, увидев, что моей благороднейшей госпожи не было среди них, почувствовал вновь уверенность в себе. Тогда я приветствовал их и спросил, что им угодно. В том обществе было много дам; некоторые смеялись. Другие смотрели на меня, ожидая, что я скажу. Иные разговаривали между собой. Одна из них, обратив на меня свой взор и назвав меня по имени, произнесла следующие слова: „Какова цель твоей любви, если не можешь выдержать присутствия твоей дамы? Скажи нам, так как цель такой любви должна быть необычной и небывалой“. И когда вопрошающая умолкла, не только она, но и все другие дамы ожидали моего ответа, и ожидание это отразилось на их лицах. Тогда я сказал: „О дамы, целью моей любви раньше было приветствие моей госпожи, которая, конечно, вам известна. В приветствии этом заключались все мои желания. Но так как ей угодно было отказать мне в нем, по милости моего владыки Амора, мое блаженство я сосредоточил в том, что не может быть от меня отнято“. Тогда дамы начали разговор между собой, и, подобно тому, как мы видим иногда ниспадающую с неба смешанную с прекрасным снегом воду, так, казалось мне, я слышал как исходили слова их, мешаясь с воздыханиями. И после того, как они некоторое время разговаривали между собой, та дама, что первая обратилась ко мне, произнесла: „Мы просим тебя, чтобы ты сказал нам, где пребывает твое блаженство“. Я ответил им лишь следующее: „В словах, восхваляющих мою госпожу“. Тогда обратилась ко мне та, что говорила со мной: „Если сказанное тобой правда, те стихи, которые ты посвящал ей, изъясняя твое душевное состояние, были бы сложены иначе и выражали бы иное“. Тогда, размышляя об этих словах, я удалился от них почти пристыженный и шел, говоря самому себе: „Если столь велико блаженство в словах, хвалящих мою госпожу, почему иною была моя речь?“ Тогда я решил избрать предметом моих речей лишь то, что могло послужить для восхваления благороднейшей дамы».

Так начался новый период творчества — новой жизни, период восхваления прекрасной дамы. Мучительный самоанализ сменился просветленными гимнами в честь единственной и несравненной. Данте приступил к сочинению большой канцоны о совершенной любви.

«Через некоторое время, — вспоминает Данте, — когда я проезжал по дороге, вдоль которой протекала быстрая и светлая река, меня охватило такое сильное желание слагать стихи, что я принялся думать, как мне следует поступать, и я решил, что говорить о совершенной даме надлежит, лишь обращаясь к дамам во втором лице, и не ко всем дамам, а лишь к тем из них, которые наделены благородством. И тогда мой язык заговорил, как бы движимый сам собой, и произнес: Лишь с дамами, что разумом любви владеют. Эти слова я удержал в моей памяти с большой радостью, решив воспользоваться ими для начала».

Тут нам придется сделать небольшое отступление, чтобы объяснить, каких дам в купеческой и ремесленной Флоренции Данте называет благородными. Быть может, тех, чьи отцы или мужья происходят от феодалов или от верхушек новой городской знати — новых магнатов, воспринявших обычаи и уклад жизни нобилей? В то время, когда Данте писал эту юношескую свою вещь, понятие «благородный» в его словаре не было связано с высоким происхождением. Ни кровь, ни старинное богатство не давали права, по его мнению, на благородство. Для Данте оно было понятием духовным, независимым от рода и происхождения. Благородство посылалось небесами в благоустроенное тело и было редким явлением в грешном мире.

Канцона, написанная тогда, как бы отталкивается от знаменитой канцоны Гвидо Гвиницелли о поэте, который спорит с богом, доказывая всевышнему, что он вправе сравнивать свою даму с небесными ангелами. Данте идет еще дальше — сами ангелы, торжествуя, указуют божественному разуму на совершеннейшую из смертных.

Пред разумом божественным воззвалНежданно ангел: «О творец вселенной,Вот чудо на земле явилось бренной;Сиянием пронзает небосводДуша прекрасной. Чтоб не ощущалНеполноты твой рай без совершенной,Внемли святым — да узрят взор блаженной».Лишь Милосердие наш защищает род.Сказал господь: «Настанет скорбный год.Ее душа с землею разлучится.Там некто утерять ее страшитсяСреди несовершенства и невзгод.В аду он скажет, в царстве злорожденных —Я видел упование блаженных».

Ее узреть чертог небесный рад.Ее хвалой хочу я насладиться.И та, что благородной стать стремится,Пусть по дорогам следует за ней.Сердца презренные сжимает хлад.Все низменное перед ней смутится.И узревший ее преобразитсяИли погибнет для грядущих дней.Достойный видеть — видит все ясней,В смиренье он обиды забывает.Ее привет все мысли очищает,Животворит в сиянии огней.Так милость бога праведно судила —Спасется тот, с кем дама говорила.

«Как воссияла эта чистота И воплотилась в смертное творенье!» Сам бог любви воскликнул в изумленье: «Или творец в ней н о в о е явил»…