Вдоль по радуге - Лора Брантуэйт

— Сейчас, Элли, я переоденусь!

— Да, доктор Данс!

Никогда в жизни Кэтрин не переодевалась в такой спешке. Она корила себя за внезапно проснувшееся внимание к собственной внешности. Если бы не это, она уже успела бы сменить блузку и брюки на форму и настроиться на рабочий лад… А ведь день так чудесно начинался!

Ладно, она справится. Обязательно справится. Она талантливый врач, общую хирургию она знает хорошо, нужно только успокоиться и довериться себе. Вдох — выдох. Только как тут успокоиться, когда сердце глухо стучит, кровь бросилась в голову, и больше всего ей хотелось бы сейчас вновь стать практиканткой на операции у гениального хирурга доктора Гарольда Симпсона… Учиться, внимать, но ни за что не отвечать.

Это малодушие.

Хватит уже бояться ответственности. Она взрослая женщина. Может, опыта экстренных операции ей и недостает, но у нее ясный ум и послушные мозгу и сердцу руки.

И больше всего ее пугает неизвестность. Страх — это отсутствие информации. Значит, нужно бежать скорее!

Давно она не бегала по больничным коридорам…

К чести Кэтрин нужно сказать, что, когда она распахнула дверь приемного покоя, она уже взяла себя в руки и паника в ее душе совсем улеглась.

Однако тут же накатила новая волна, и Кэтрин с трудом проглотила большой неудобный ком, подступивший к горлу.

На каталке лежал мужчина с очень бледным лицом, его возраст она не сумела определить: то ли двадцать пять, то ли сорок… Черты лица обозначились резкими, изломанными линиями. Он был без сознания, но, несмотря на это, на лице отпечаталось выражение сдерживаемой боли, и от этого он выглядел необыкновенно серьезным. У Кэтрин мелькнула мысль, что он очень красив, и она поразилась сама себе: надо же, какие глупости в такой ответственный момент!

Потом она поняла, что весь смысл этого «трюка сознания» сводился к тому, чтобы отвлечь ее внимание от того страшного, что было в его облике: залитая кровью чуть пониже сердца рубашка, вывернутая под неестественным углом рука. Судя по тому, как в месте слома набрякла от крови ткань рукава, открытый перелом.

Кэтрин привиделись обломки кости, которые придется извлекать из раны.

Конечно, будь она просто девушкой с улицы, на нее это произвело бы куда большее впечатление. Она же была врачом-хирургом, и ей приходилось извлекать из человеческого тела вещи пострашнее костяных осколков, кость, по крайней мере, это естественно и необходимо в организме, а вот раковая опухоль, которая поселяется в человеке и, как тупое, жадное и злобное животное, хочет его пожрать изнутри, — это совсем другое, чужеродное, противоестественное.

Воспоминания о том, что она по-настоящему привыкла работать с этой мерзостью, придали ей сил. Не впервой ей видеть кровь и раны, пусть они и не такие аккуратные, как бывают от скальпеля…

— Что? — отрывисто бросила она медсестре, которая вынырнула из операционной палаты, сообщающейся с этой приемной.

— Открытый перелом предплечья, тяжелый перелом ребра: осколок прошил кожу и предположительно вонзился другим концом в левое легкое, возможно внутреннее кровотечение. Состояние пациента тяжелое…

— Готовьте его к операции! — сказала Кэтрин каким-то чужим голосом и будто услышала себя со стороны. Это не ее слова, так говорит какая-то незнакомая, хладнокровная, уверенная женщина, может быть, с большим опытом работы в экстремальных условиях…

«Успокойся, — одернула она себя. — Экстремальные условия — на Северном полюсе или в горячих точках на Ближнем Востоке, а здесь всего лишь неожиданная операция. Да, ты не готовилась, но тебя не зря считали одной из самых талантливых на курсе, и даже заядлые женоненавистники от хирургии мало-помалу стали тебя уважать».

И все же она порадовалась, что рядом Стейси — опытная медсестра доктора Филипса. Ее помощница Марджори только что окончила колледж, она до сих пор бледнеет при виде крови, хотя, надо признать, вообще держится молодцом.

Дальше все было как во сне, странном сне из тех, что помнишь всю жизнь.

Кэтрин отдавала команды, брала инструменты, что-то делала руками, заглядывала туда, куда человеку вообще-то и заглядывать не положено, смотрела на то, на что человеку лучше бы не смотреть: ведь слишком сильно похоже это тело на ее собственное, пусть она женщина, а перед ней лежит мужчина, но если бы ее изувечило в автокатастрофе, она выглядела бы примерно так же.

Смотреть на развороченные костью мышцы — страшно. Страшно вообще смотреть на тяжело раненного человека. Внутри собственного тела, в животе, что-то туго сжимается от первобытного ужаса. Тело твое смутно догадывается, что так же легко уязвимо… и смертно. И сколько бы ты ни гнал от себя подобную мысль, как бы истово ни веровал в бессмертие собственной прекрасной души, это не помогает, когда видишь, что могут сделать с человеческим телом, в том числе и твоим, несколько тонн взбесившегося металла.

Она делала десятки вещей, которые оставляли у нее ощущение дежавю. Будто что-то подобное уже было — хотя Кэтрин готова была поклясться, что никогда не проводила подобных операций. Впрочем, клясться не стоит, первый год практики в больнице открыл ей жизнь с новой стороны в буквальном смысле слова — со стороны поврежденного человеческого тела. Может быть, тогда ее и вызывали на похожие операции… Сейчас это уже не важно, важно лишь то, что ее глаза, руки и мозг помнили то, чего она вроде бы даже не знала. Или это дух доктора Симпсона не оставил ее своим заступничеством?

Так или иначе, а операция прошла успешно. Кэтрин поняла это по удовлетворенному взгляду Стейси, по долгому выдоху Марджори и по лучезарной улыбке Робин — третьей медсестры, которая помогала в операционной.

Она раздала последние указания и на почти негнущихся ногах вышла за дверь.

За дверью был воздух, мягкий свет и прочие прелести жизни-не-на-грани-смерти. Кэтрин в очередной раз убедилась, что, когда смерть близко, становится не важно, своя или чужая. Нервы звенят одинаково, и одинаково бесятся мысли в голове.

Она вышла из предоперационной приемной в коридор. Там кроме «живого» света были еще и запахи, и это было восхитительно. Конечно, специфический запах больницы доминировал, но Кэтрин улавливала еще тонкие нотки духов — здесь прошла какая-то женщина с очень изысканным вкусом, а тут совсем недавно кто-то пронес пончики.

Она дошла до своего кабинета, повалилась на кушетку и взмолилась всем святым, чтобы никто не трогал ее в ближайшие пятнадцать минут. Ну хотя бы десять…

Марджори впорхнула как птичка. Она выглядела очень довольной. Неизвестно, чему она больше радовалась: тому, что с пациентом, вероятно, все будет хорошо, — или же тому, что закончилось то страшное, что она так не любила, и больше не нужно смотреть на кровь и делать вид, что тебе она безразлична.