СОКОЛ и ЛАСТОЧКА - Борис Акунин

– Хотелось бы выслушать мнение на этот счёт нашего нового партнёра. – Миньон испытующе смотрел на Фандорина. – Сомнение при взятии на себя соответствующих обязательств может трактоваться как неуверенность в реальности их осуществления.

– Нет у меня никаких сомнений, – хмуро молвил Николай Александрович.

Куда было деваться? Во что может вылиться «моральный ущерб», предположить он не брался. Судя по казуистической физиономии француза и хищным повадкам джерсийца, скромного имущества магистра истории на удовлетворение их нравственных страданий никак не хватит. Оставалось лишь надеяться, что мисс Борсхед не бросит племянника в беде.

– Если стороны пришли по данному вопросу к полному согласию, вызываю нотариуса. С вашего позволения, мадам.

Миньон снял трубку с аппарата внутренней корабельной связи, натыкал четырёхзначный номер.

– Это мистер Миньон. В люкс-апартаменте номер один вас ждут, сэр.

Через пару минут явился нотариус, манерами и костюмом напоминающий мажордома из Букингемского дворца. Устрашающий документ был зачитан вслух и подписан с соблюдением всех формальностей.

Выписав счёт за оказанные услуги, нотариус удалился, пожелав леди, джентльменам и даже попугаю приятнейшего вечера.

Попугай на пожелание не откликнулся. Последние минут пять он сидел в кресле напротив телевизора и увлечённо долбил клювом по сиденью.

– Обсудим план дальнейших действий, – предложил Делони. – У меня всё продумано. Только сделайте что-нибудь с вашей птицей. Она уже достала своим долбежом.

– Иными словами, нельзя ли призвать вашего пернатого питомца к порядку, – поддержал его Миньон.

– Это не наш питомец. – Он прилетел из библиотеки.

– Плевать, откуда он прилетел. Он меня отвлекает! – Делони раздражённо вскочил. – Я знаю, как их угомонить, у меня в детстве был волнистый попугайчик. Надо просто накрыть его салфеткой, и он притихнет.

– Тогда это лучше сделаю я.

Если нервный попугай оцарапает или клюнет джерсийца, грубиян может накинуться на бедную птаху, подумал Ника.

С большой салфеткой в руках он приблизился к креслу – и остановился как вкопанный.

Попугай тащил из-под обивки что-то тонкое, чёрное, длинное. В первое мгновение магистру показалось, что это червяк.

– Что это? – спросила тётя. – Зачем в кресле провод?

Ника уже держал в руках крошечную металлическую коробочку. По роду занятий ему доводилось сталкиваться с подобными устройствами.

– Это миниатюрный «жучок», – сказал Николас, холодея. – На литиево-ионном аккумуляторе. С флэш-памятью. Реагирует на частоту человеческой речи, в остальное время отключается.

Что тут началось!

Мисс Борсхед заохала, не в силах произнести что-нибудь членораздельное. Француз стал кричать о нарушении закона и об исках, которые следует предъявить «физическому либо юридическому лицу, совершившему это противоправное действие». Но яростней всех бушевал экспансивный Фил, обрушившийся на «сукиных сынов», Он желал знать только одно – кто именно приложил к этому руку: британская MI-6, американское ЦРУ или «русские Кей-джи-би».

– Вряд ли тут замешана спецслужба, – возразил Ника. – Я немного разбираюсь в технике этого рода. Такой «жучок» может купить кто угодно. Профессионалы обычно пользуются более сложной аппаратурой.

Вдруг тётя перестала охать и прошептала:

– Если аппаратура любительская, это ещё хуже. Значит, кто-то нас подслушивает не в казённых, а в личных интересах…

Все умолкли, нервно озираясь. Компаньонам пришла в голову одна и та же мысль: что если за ними ещё и подглядывают?

– Первое, что я сделаю в порту – куплю прибор для выявления шпионской аппаратуры, – пригрозил Делони, обращаясь к люстре. – И пройдусь с ним по всем трём нашим каютам. Тому, кто устроил эту гнусность, не поздоровится! Это будет скандал на всю Англию!

– И Францию, – пообещал мсье Миньон, воинственно погрозив всё той же люстре. – Несанкционированное вторжение в частную жизнь является нарушением целого ряда законов. А именно, согласно законодательству Французской республики…

Он стал перечислять какие-то статьи и параграфы, а мисс Борсхед шепнула Николасу:

– Выкати меня на террасу. Я должна тебе что-то сказать.

Когда они оказались снаружи, где дул ветер и шумели волны, тётя взяла его за руку. В её глазах стояли слёзы.

– Просто меня, Ники. Я старая азартная дура! Думала: какое увлекательное приключение, а это, оказывается, совсем не игрушки. Я втравила тебя в скверную историю. Кто мог засунуть в кресло эту мерзость?

На этот счёт у Фандорина было несколько версий, но в данный момент его больше занимало другое.

– Кто бы это ни был, ясно вот что. Во-первых, этот человек или люди – знают о сокровище и живо интересуются его поисками. А во-вторых, тому, кто прослушивал наши разговоры, известно, что мы с вами самозванцы и никакого ключа к тайнику у нас нет. Игра окончена. Нужно признаваться.

Синтия подумала немного, затрясла головой.

– Ничего подобного. Первое письмо, вспомни, ты читал глазами. А из второго прочёл вслух лишь самое начало. Потом батлер привёз чай и мы переместились на террасу. Тот, кто нас подслушивал, не может знать, что мы блефуем. Когда мы вернулись в каюту, говорил в основном Делони, а мы с тобой больше слушали и демонстрировали, будто нам всё известно…

Она права, подумал Ника. Так и есть.

– Во что я тебя впутала! – пролепетала тётя. – Мне это не нравится, совсем не нравится! Я ладно, у меня никого нет, но у тебя семья… Хочешь, я вернусь в каюту и во всём сознаюсь? К чёрту сокровище! Тем более ты прав: мы всё равно не знаем, как его искать. Вези меня к ним! Мы сходим с дистанции.

Магистр истории смотрел на линию горизонта, над которой розовыми перьями пушились облака, и не спешил соглашаться.

– …Нет, сказал он наконец. – Если я сойду с дистанции, это будет терзать меня всю оставшуюся жизнь.

– Меня тоже! – прошептала старая леди. – Будь что будет, Ники. Британцы не отступают.

Она протянула ему свою костлявую, морщинистую руку, и Фандорин пожал её.

– А русские не сдаются, – с тяжёлым вздохом молвил он.

ЛЁГКИЙ ФРЕГАТ «ЛАСТОЧКА»

(весна 1702 г.)

Глава первая

Жизнь и суждения Андоку-Минхера-Каброна-Трюка

Меня зовут Трюк. Бóльшую часть своей долгой и грустной жизни я провёл в странствиях.

Это имя я носил не всегда. «Трюком» нарёк меня штурман Ожье, грешную жизнь которого я опекал как умел последние одиннадцать лет. До того я жил с лейтенантом английского флота Бестом и звался «Каброн». Бест был неплохим малым, но очень уж азартным, никогда не умел вовремя остановиться. Я заботился о нём, как о родном, а он проиграл меня французскому штурману в карты, наврав, что я умею ругаться. Вот уж чего бы я ни в коем случае себе не позволил, даже если б устройство моей гортани позволяло имитировать человеческую речь! Учитель говорил: «Произносящий бранные слова отягощает свою карму».

О чём бишь я? Ах да, об именах.

До Каброна я был Минхером и жил на голландском бриге «Святой Лука». Он погиб со всей командой во время жестокого шторма близ Минданао. Никогда не забуду ужасной картины: обломок мачты среди вспененных гребней; несколько прицепившихся к нему людей. Один за другим, обессилев, они разжимали пальцы и уходили в пучину – кто с именем Господа на устах, кто с проклятьем. Первый из моих питомцев, капитан Ван Эйк, да упокоят его бедную душу Всеблагий Будда, Иисус Христос и духи предков, утонул молча. Потом ещё два дня я просидел на куске дерева, готовясь к встрече с Вечностью, но судьба распорядилась иначе. Буря стихла, и меня подобрал английский корвет. Человек в синем камзоле протянул ко мне руки с кормы ялика и не рассердился, когда я из последних сил клюнул его в висок. «Cabron! – воскликнул он. – Да ты с характером, райская птица!». Но лейтенанта Мортимера Беста я, кажется, уже поминал.

Осталось сказать, что первое моё имя было Андоку.

Конечно, я его носил не с самого рождения. Откуда взяться имени у птенца? Бедные мои родители были обыкновенные, скромные попугаи. Если б они обладали способностью мыслить, нипочём бы не поверили, какая страшная участь уготована их круглоглазому малышу, которого выдул из гнезда ураганный ветер, нередкий в моих отчих краях.

Будучи крохой, я, разумеется, ничего этого не запомнил, но Учитель потом рассказал мне, как всё произошло.

Он сидел под деревом гинкго, не обращая внимания на ярящийся тайфун, и размышлял о глубинной сути вещей, когда на голову ему вдруг свалился маленький пищащий комочек. Учитель положил меня на ладонь и испытал сатори.

Вот она, глубинная суть вещей, не подумал, а ощутил Он, бережно касаясь пальцем взъерошенных мокрых пёрышек и разинутого клюва. Этот плевочек, жаждущий жизни, такая же часть вселенской энергии, как я. Учитель наполнился праной и стал ещё сильнее.