Дом блужданий, или Дар божественной смерти - Виктор Широков

Сыну Эгея предстояла схватка с тремя быками поочередно. Бык земной, бык людской и бык морской. Обманом он проник в лабиринт, обманом из него вышел, не побоявшись ни тьмы, ни огня, ни крови.

Ему помогли боги и бычьи плясуны. Так просто ускользнуть от острых рогов, если знаешь па бычьего танца; надо не выдавать своего страха перед летящими на тебя костяными вилами, острыми рогами и сотворить из смертельного поединка грациозный, исполненный изящества танец. Не сражаться, а играть с быком, танцевать с ним, словно ты его обожаешь, любишь его больше своей жизни...

Минос напрасно носил бычью маску с хрустальными линзами, говорят, он скрывал под ней знаки проказы на лице. В красной длинной ризе он как струя жертвенной крови быстро перетекал по ходам-коридорам своего царского дворца.

Я - его пасынок, перенял лишь внешние царские ухватки, я должен перенять и величавость царской смерти. Боги давно предназначили меня в жертву. Два исхода: свет и тьма, нас сводящие с ума. Два исхода: напороться на бронзовый меч героя-пришельца или же принять сому, выпить крепкий маковый настой, что уносит жизнь во сне, легко и бесшумно, безболезненно.

Посейдон может принять и людской, и конский, и бычий облик. Но я, увы, не Посейдон, я карикатура на водяного царя, пародия на его бычье воплощение. Человеко-бык. Ни рыба, ни мясо.

Мрак. Стук. Шорох. Мрак.

Когда меня заточали в лабиринт, я был пьян. Меня опоили. Я находился в другом измерении. Пьяные сны такие забавные. Мне снилось, что я приехал в Питер и обнаружил, что нет свободных мест ни в одной гостинице, нет другого места для ночлега, нежели Эрмитаж. Правда, я почему-то учитывал такую возможность, и сторожа императорского музея приняли меня благосклонно, ибо я пришел по рекомендации поэта Павла Антокольского, принеся от него записочку, волшебный пропуск в бессмертие, некий пароль. Как же я ошибался, впрочем. Я пытался вспомнить это слово, но во сне воспроизводилось одно мычание. От короля до моли, хоть зрячи, всё - слепы, мы все играем роли по милости судьбы. Приманка ли, обманка трепещет на ветру, и сладко жжется ранка живая поутру. А вечером поглубже уйдя в чужую тень, подумай-ка получше, чем встретить этот день. Зачем я сочинил эти стихи пять лет тому назад? Неужели предчувствовал ролевой зигзаг?

"Мама! Ма-мо-чка!" - пытаюсь я промычать. Но давно отменен матриархат. Надо жить в мире главенствующих мужчин, когда пещера или герой должны быть залиты ритуальной кровью. Звериное число 666 в испуге от миллениума переворачивается с ног на голову, становясь тремя "девятками". Только Пифагор знал тайну данного превращения.

Минос лично довел пятнадцать молодых афинян до входа в лабиринт. Подождал, пока гул их шагов отзвучал в глубине ходов-переходов и ушел, потирая руки. Их даже не придется мыть. Настолько чистые, как и его законотворческая совесть. Шел, посвистывал. Дескать, снова повезло Минотавру. Оторвется, родимый, на славу! Словит кайф.

В действительности же Тесей в своей золотой короне храбро шел впереди. Отсветы золотого литья освещали даже дальние закоулки. И весьма быстро гурьба молодежи оказалась в центре каменной ловушки.

Чудовище дремало на своем волосяном матрасе. Но, почувствовав незнакомый запах молодой свежести и движение воздуха, исходящее от непрошеных гостей, вскочил Минотавр на ноги и потрусил не торопко навстречу пятнадцати голубчикам, плотоядно облизывая массивные надтреснутые губы, привычно выбирая себе первую жертву.

Тесей безжалостно ударил ногой человеко-быка в отвислый живот. Перед Минотавром внезапно как бы зажегся красный свет, он взревел и, выставив рога - копья наперевес, бросился на обидчика.

Тесей ловко исполнил несколько па ритуального танца, уходя от встречного удара, ухватил вражину за рога и легко вскочил ему на загривок. Минотавр растерялся от подобной наглости, заметался, пытаясь сбросить напрошенного седока и растоптать да разорвать его на мелкие кусочки. Но Тесей мертвой хваткой схватил человеко-быка за горло и не выпустил из рук, пока не задушил, не обращая внимания на собственную кровь, фонтанчиками брызнувшую из многочисленных порезов, нанесенных острыми когтями чудовища.

"Ай да Аленький цветочек и хозяин его, чудище заморское!" - подумала бы ключница Пелагея, если бы могла заглянуть через бутылочное горлышко отверстия в куполе лабиринта. А ученый Чихачев-Пропп настрочил бы немедленно очередной том "Историко-метафизические корни богатырского эпоса Древней Мангазеи", да он ещё не родился о ту пору, экая незадача.

Победители Минотавра благополучно выбрались из ужасного узилища, но это, как говорится, другая история. Впереди уже маячила Троянская война, в которой Тесею не удастся поучаствовать из-за вынужденной отсидки в Аиде. Подземелье и через годы не отпустило героя, а только дало отсрочку, передышку.

Естественно, всегда все симпатии зрителей и читателей на стороне победителя, избавителя от урода к тому же. Красавцу Тесею сойдут с рук все последующие выкрутасы, насилия и убийства. Он чуть ли не станет при жизни "Отцом народов", древнегреческим Сталиным, только что не умрет-таки в своей постели, но удостоится, в конце концов, торжественного переноса костей, святилища, маленького мавзолея. Но шанс стать всемирным спасителем от него все-таки ускользнет.

Таким образом, принесение Минотавра в жертву оказалось бессмысленным. И его кровь не очистила мир, не принесла желанного избавления от всеобщей несправедливости, не утвердила повсесердно постулаты добра. Как высказался поэт: "Дело прочно, когда под ним струится кровь!" Так это было непонятно в далеком детстве.

Что ж и мне нечего строить из себя жертву, сетовать на козни Кроликова и Калькевича, новоявленных Розенкранца с Гильдерстерном, они-то, небось, тоже мнят себя невинными агнцами, жертвами рока, хватаются за сердце, отрастив жвала и когти покруче, чем у Минотавра.

Сходи-ка, дружок, на корриду, в крайнем случае, на регби, футбол или хоккей. Кому тавробол, а кому футбол или баскетбол. И пережив эмоциональный катарсис, изгони первобытный стресс. Как и советовал дедушка Фрейд. Меньше будут сниться всякие пакости и мерзости, а если помните, сны - лабиринты проснувшегося подсознания.

Мрак. Стук. Шорох. Мрак.

И так - до очередного пробуждения.

ДИВЕРТИСМЕНТ

Тесей и Минотавр - вот достойная тема для самого изысканного балета. Чем черт не шутит, может уже таковой и имеется. Либретто давно написано, актуальная сценография готова, декорации и малевать не надо: в Греции, как говорится, всё есть.

Впрочем, псевдоаристократы духа и здесь ухмыльнутся, дескать, Миша, не говори красиво, а тем паче серьезно, умствование вредит очарованию. Движениями танцовщика призвано руководить скорее безрассудство, нежели разум.

Не говори, а сделай нам красиво. Хотя бы пируэт. Ведь мы желаем смеяться во время балетов, разговаривать во время трагедий и болтать о галантных свиданиях, автомашинах и ужинах с дамами, присутствуя на комедии. Тем более, когда все почти обзавелись мобильниками.

Так точно, милостивые судари и сударыни. Чувствительность каждого зрителя подвергается со стороны любого представления воздействию, сила которого прямо пропорциональна способности данного зрителя испытывать волнение. Эмоциональность, скажем, поэта и, чувствительность его слушателя весьма редко совпадают. Остается надеяться разве что на чары Аполлона.

Исключение составляет только балет. "Вся наша жизнь - балет", воскликнул самый просвещенный знаток. Торжество действенного танца может превзойти любые ожидания зрителя. Одно па, один жест, одно движение может высказать то, что никак не передать многими словами. "Жест равен для него поступку, и только немота - пароль. Здесь кто-то третий курит трубку и выдувает нам гиньоль. Пропущенный сквозь мясорубку Роден, а может быть, Майоль", - промычал я как-то во время лицезрения скульптур Генри Мура десяток лет тому назад.

Жест - окончательная и выразительнейшая точка языка страстей и эмоций. Что ещё можно собрать с цветов книжных, какую пыльцу? Подлинное искусство, прежде всего, асимметрично и дисгармонично.

Реальная партитура мира додекафонична. Робость нимф и вожделение фавнов несоразмерны. Нимфы, колеблющиеся между желанием и страхом, мужественны не менее фавнов, балансирующих хищной жестокостью и пылкой нежностью. Неважно, что перевесит, важнее сохранить равновесие при дисбалансе. Митра или Христос, прости меня Господи?

Равновесие и устойчивость, противоположения рук и ног, быстрота, легкость, точность движений, непринужденность и блеск отдельных па важны не только в балете, но и на исторической сцене, характеризуя впрочем, опять-таки механическую сторону функционирования человека-машины. Разум, чувство, талант, выразительность - одухотворяют отрепетированную кинетику.

И в наши дни балет явно предпочтительнее оперы. Причем маски давно сброшены (впору вновь надевать!), жесты и мимика фигурантов и фигуранток оживили тривиальный танцевальный сюжет. Впрочем, перечитайте Лукиана, он превосходный специалист не только по разговорам богов, но и по балетологии.