Каленым железом - Евгений Попов

И мужик стал совать всем в нос какую-то бумагу с гербовой печатью.

– А вот этого ты не видел? – Метус показал, что мог увидеть мужик, и опрометью кинулся по месту работы в столовую, а там выяснилось, что его якобы жена уже уволилась.

– И неизвестно, куда отбыла, – хохотали ее нахальные товарки.

Неизвестно. Это сначала было неизвестно. Телку и по-росюшку пришлось отдать, потому что против гербовой печати не попрешь – можно поломать рога, а мужик в следующий раз привел с собой еще и милиционера. Мужик этот, кстати, оказался ничего. Он имел дом – будку путевого обходчика и решил обзавестись хозяйством. Он сказал, что, может быть, даже и понимает Метуса, но поскольку деньги заплачены, то он тут ничего не может поделать.

Так что пришлось отдать. И только потом обнаружилось мошенничество, а именно что Валька была в сговоре с путевым обходчиком. Выяснилось, что они обо всем уже давным-давно договорились и только ждали, по-видимому, когда подрастет телка. Теперь они стали жить одним домом, в будке, а Васькина любовь, таким образом, кончилась и разбилась, как стеклянный шар.

И Метус, ошалев от всего этого, говорит маме:

– Вот видите, мама.

А старушка ему в ответ одно:

– Это все потому, что ты – дурак.

– Жду любви не вероломной… – запел тогда Метус и стал сажать в поле картошку, поскольку была весна. Он посадил целых десять соток картошки, да и в огороде еще чуть не полный мешок.

Кроме того, он хотел затеять судебный процесс со своей бывшей Валентиной Ивановной по случаю, что она украла у него всю скотину, но та одумалась, испугалась и сама отдала ему по сговору 125 рублей.

На эту сумму Метус купил себе мотоцикл. Мотоцикл был очень старый и весь какой-то ржавый, но обладал одним важным достоинством: сзади для пассажира у него имелось шикарное черное мягкое прекрасное пружинное седло от трофейного мотоцикла БМВ.

Скоро и пассажиры нашлись, потому что Метус опять женился. Как он в этот раз женился – все равно и, пожалуй, даже и не имеет значения. Одно можно сказать, что последняя жена была ничуть не хуже, чем две первые. И не рябая, и не косая, а только чуть-чуть похожая на швабру.

Ну Метус жил себе да жил. И совершенно бесстрашно пел свое «Жду любви не вероломной».

Ну и вот. И настал август месяц, когда падает желтый лист и синеет воздух, когда перелетные птицы собираются домой, когда картошка уже окучена и нужно подумывать о том, как ее убирать и где доставать грузовик, чтобы вывезти урожай с поля.

А на грузовике ездил стройбатовский солдат по имени Рафаил, восточный человек.

Они как-то раз пришли, Рафаил и Метус, к Метусу домой и стали выпивать и договариваться.

Они пили, и жена не вмешивалась, потому что ее не было дома, а старуха молчала, потому что ей было все равно.

Они пили и договаривались, а потом Метус стал жаловаться, что мотоцикл весь ржавый и очень скрипит.

– И выхлопная труба погнутая, – огорчался он.

– Кольца, поршни, аккумулятор – все должно быть новое, а тогда – пускай! – Рафаил рубанул ладонью воздух.

– Не работает машина.Не заводится стартер,Из кабины вылезаетРазободранный шофер, —

спел Метус.

И они еще выпили.

– Кольца, поршни, труба – все это есть, – сказал Рафаил.

– Где? – удивился Метус. – Нигде нету.

– Э-э, бяшка! – восточный человек скривился. – У меня в городе есть земляк, а у него есть кольца, поршни, моршни, чистим, блистим – у него все есть.

– Вот везет же вам, – восхитился Метус. – Везде у вашего брата земляки.

И сразу же стал хлопотать.

– Мама, – сказал он официально, – скажите моей жене, что пусть она не волнуется, а мы едем в центр за запчастями.

Мама молчала.

– Все для вас же. Стараешься, стараешься, – объяснил Василий, вытягивая из комода семейные сорок рублей. – Мы к вечеру будем.

– Мы на машине, – пояснил солдат Рафаил.

И поехали. А к вечеру не вернулись.

Не вернулись и утром.

Тогда новая молодайка старухе Макарине и говорит:

– Мама, может, их ГАИ забрала.

– Нет, доча, ГАИ их не может забрать, потому что Рафка военный человек. Их может забрать только ВАИ, а тогда Ваську бы отпустили, потому что он – штатский, – отвечала мудрая старуха.

И добавила:

– Поди забурились куда, паразиты.

И точно, забурились, да как еще. К вечеру пришел к ним солдат Рафаил. Вот именно что пришел, а не приехал. Он держал в руках гитару с пышным красным бантом и отнесся непосредственно к Макарине Савельевне, сказав:

– Все, мамаша. Не плачьте и не рыдайте, а ваш сына сидит в КПЗ и получит на полную катушку.

И рассказал ужасный случай, как опять подвела Метуса «Жду любви не вероломной».

…Они никаких запчастей, конечно, не нашли, потому что жена земляка, здоровенная бабища, сказала, что он куда-то уехал.

– Да куда же он мог поехать? Зачем ему куда ехать? – засомневались друзья.

– А я скудова знаю, – сказала бабища и не пустила их в дом.

Они тогда стали ждать и пошли в парк культуры и отдыха, где играл духовой оркестр, где читали лекции про Марс и космонавтов, а также продавали стаканами розовый портвейн.

В решетчатой беседочке, увитой плющом.

– Жду любви не вероломной, – вскоре запел Метус и тряс Рафаила за плечо, а тот открыл один глаз и пробормотал:

– А! Отстань, ара. Дай отдохну.

И положил голову на стол.

А Метус тогда вышел на симпатичную парковую дорожку, посыпанную гравием, и стал гулять, любуясь окружающей его культурой, а также отдыхом.

И вдруг – да, вот именно вдруг, а не как-нибудь – ни с того ни с сего он увидел ту, которую ждал, по-видимому, всю жизнь.

– Жду любви не вероломной, – снова запел он, приближаясь к женщине.

– Да? – хрипло спросила та, которая имела под глазом синяк, прекрасные черные волосы, серьги, накрашенные губы и папиросочку в них. Чулок у ней был спущен, а так весьма хороша собой и грациозна, как лань. – Да? – переспросила женщина и сказала: – Ты мне шаньги не крути, понял?

– Ты не лайся, я тебя люблю. Ух ты хорошая, – обнял ее Метус.

– Ишь ты! – женщина захохотала, как залаяла. – Хочется. Хочется, а у тебя шалыжки есть?

– Есть, – сказал простодушный Метус. – Вот.

И показал женщине десятку.

– О! Вот молодец! – женщина стала совсем своя и запела:

Говорит старик старухе:«Ты купи мне рассыпухи,А не купишь рассыпухи,Я уйду к другой старухе»…Э-эх, э-эх.

– А такой большой-огромной, – вторил ей Метус.

Потом они пили рассыпуху в той же беседочке, увитой плющом, где Рафик уже отдохнул и беседовал с какими-то людьми, бешено вращая кистями рук. Он поздравил Метуса, сладко чмокнул, посмотрев на даму, и выпил за их здоровье.

Потом он остался в беседочке, а они шатались по симпатичным дорожкам, обнимаясь, куря и веселя своим обликом отдыхающую молодежь.

И шло время. И упала на землю ночь, усеяв темное небо мелкой сыпью звезд, и месяц светил. Светил, светил и освещал справляемый в центре парка, в кустах, непосредственно за гипсовой статуей оленя, нехитрый праздник любви Василия Метуса и черноволосой гражданки.

Видите ли, милиционер. А ему, очевидно, донесла парковая уборщица. Милиционер помешал. Он подошел, он обнаружил влюбленных, извлек Метуса, поставил на ноги и довольно мирно посоветовал:

– Ты, мужик, лучше вали отсюда подобру-поздорову.

А гражданке сказал:

– А ты, Танька, если еще раз тут появишься, то я тебе, бичухе, остригу голову.

– А что я, – заныла Танька.

Что бы Метусу послушать опытного человека, разыскать Рафаила да и валить, валить, рвать когти.

А он взял да, как дурак, заорал на милиционера, кинулся на него, как бык, и ударил влюбленным кулаком по голове.

Милиционер засвистел, Метус еще приложился. На свистки явился Рафик и удержал Метуса от дальнейших необдуманных поступков.

Но как он ни уговаривал, как ни просил милиционера, как ни сулил ему горы золотых восточных денег, тот был непреклонен, и Метуса повезли.

– Он очень обиделся, – объяснил Рафаил. – Ну а вы, спрашивается, не обиделись бы, мамаша, если вас при исполнении служебных обязанностей шарахнули кулаком по голове за ваш же добрый совет?

Старушка заплакала и сказала:

– Я говорила, что он – дурак. Может, его хоть в дурдом посодят, а не в тюрьму?

– Не знаю. Не знаю. Сушите сухари лучше. Что же делать?

И Рафаил ушел, предварительно добавив и пошутив:

– Не плачьте, мама, а то я вам урюку не пришлю.

Так и пошел куда-то с гитарой. Про свою машину даже ничего не рассказал, куда она у него девалась.

Не плачьте, говорит, а как тут не плакать? А?

И старуха плакала. Она плакала, но уже собирала первую передачу: картошечка, огурчики, сухарики.

– Как ты думаешь, Марья, огурчики разрешат ему? – спрашивала она молодайку.

Но та окаменела. Она, как услышала, что произошло, то сначала вся покраснела, а потом окаменела и замолчала.