Каленым железом - Евгений Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старые тут деньги имеются в виду… – До «хрущевской» денежной реформы 1961 года, но после реформы «сталинской» (1947).
…комсомольцы-добровольцы… – Из популярной советской песни на слова Евгения Долматовского (1915–1994), имевшей припев:
Комсомольцы-добровольцы,Мы сильны нашей верною дружбой.Сквозь огонь мы пойдем, если нужноОткрывать молодые пути.Комсомольцы-добровольцы,Надо верить, любить беззаветно,Видеть солнце порой предрассветной,Только так можно счастье найти!
Для сравнения – любимая поговорка сибирских бичей (бродяг): «Хулиганом назвать тебя мало, комсомолец ты… твою мать!»
Никишка час назад врезался в двадцатипятитонный самосвал и умер на Енисейском тракте. – Увы, не удалось ему пополнить ряды «новых русских».
ЩИГЛЯ
Собралась тут веселая компания на даче. Отмечать именины, что ли? Или просто так. Доктор Сережа, влюбленный офицер Потапов и один, который писателем себя называл, а сам сторожем работал, да хозяйка дома, разведенная красавица Наташа. Вот и вся компания веселая, собравшаяся на даче в летний день на свежем воздухе под солнцем.
Ели картошку с тушенкой, огурцы, помидоры, колбасу. Беседовали. Тихо так было, хорошо.
И даже девочка не мешала. Маленькая девочка, деточка, дочка Наташи. Звали ее Оленька. И была Оленька в аккуратном платьице синеньком, и с карими глазками, и в пионерском галстучке. Она с гостями, конечно, не сидела. То есть она сначала посидела, скушала свое, выпила газировочки, а потом и закопошилась где-то там далеко, где куклы, домики, тряпочки, лоскуточки.
– Да! Я не отрицаю. Много, много, конечно, у нас бардака, но я надеюсь, я уверен, что рано или поздно все образуется, – сказал офицер Потапов.
Доктор молчал. Красивое лицо его осунулось. Он серый хлебный шарик мял мытыми пальцами. Поблескивал массивный золотой перстень.
Доктор молчал, а писатель ухмыльнулся:
– Во-во! Я тоже так говорил, когда в плагиаторах ходил. В районной газете. Помнишь, Серж, как тогда на меня напали, что я – плагиатор. А я в ответ, что если я и плагиатор, то плагиатор лишь современного газетного языка. Потому как то, что пишется нынче в статьях, в том числе и моих, халтурных, есть ходульный набор бессмысленных фраз. Помнишь, Серж, а?
Но Серж опять молчал. Зато вступила в разговор Наташа:
– Понимаешь, в твоих словах есть, конечно, что-то такое… верное. Я понимаю. Ты имеешь право. Твоя судьба…
и прочее. Но ведь нужно же во что-то верить? Не все же так мрачно вокруг, как ты изображаешь? Вот ты смотри – какие иногда статьи «Литературка» печатает!
– Критикуют вплоть до министра, – поддержал офицер, преданно глядя на Наташу.
– Эх, Наташка! Глупая ты все-таки, Наташка, – сказал писатель. – Впрочем, пардон, – спохватился он. – Пардон, мадам, целую ручки.
И опять ухмыльнулся, обнажив желтые стесанные зубы. Но – устал, сгорбился, затих.
И все что-то замолчали. Жужжали жуки, оса ползла по белой скатерти, на железной дороге прогудело.
– Музыку, что ли, включить? – сказала Наташа.
И тут на веранде появилась Оленька. Она делала рукой какие-то таинственные знаки.
– Играй, играй, лапушонок, – рассеянно сказала мама.
– Мам! – девочка смотрела умоляюще. – Мам, можно я прочитаю про Щиглю?
– Ну уж это по части дяди Толи, – улыбнулась мама. – Это он ведь у нас… писатель, – тонко добавила мама.
– Мам, ну можно? Дядя Толя, можно? Дядя Сережа, можно?
– Можно, можно, – великодушно согласилась мама, и все устроились поудобнее.
Девочка отставила ножку, сделала ручки по швам и звонко продекламировала:
– Стихотворение «Щигля». Посвящается Карлсону, который живет на крыше.
– …сексуальной жизнью, – еле слышно пробормотал писатель, но на него посмотрели строго.
Мы почистим Щигле клетку.Будет Щигля очень рад.И постелим там салфеткуДля его нежнейших лап.Щигля – добрый, Щигля – смелый.Щигля – первый друг ребят.«Щигля – милый и умелый», —Все ребята говорят.
Припев:
Щигля ты наш детский,Детский наш, советский.Катин ты и Олин —Первый друг ребят.Щигля наш любимый,Щигля наш хороший,Щиглю все увидеть,Все хотят.
– Всё! – сказала девочка.
И хотела убежать, но ее остановил обрушившийся шквал аплодисментов.
– Ну ты даешь, мать! Даешь, старая! – хохотал писатель. – Ну даешь! – растрогался он. – И самое главное – Щигля-то, он у нас, оказывается, советский! Верно? Да? Олька, да?
– Действительно, очень интересно, – искренне сказал офицер. – Это прямо творчество. Вы, Наташа, отдайте ее в какой-нибудь кружок. Обязательно отдайте!
– И так уж вся избегалась, – сурово отвечала польщенная Наташа. – И в балетный ходит, и на испанский язык записалась.
– И самое главное – советский! Верно? Да? Олька, да? – не отставал писатель. – А только вдруг он не советский, а немецкий? А? Олька, а?
– Нет, советский! – Глаза девочки налились слезами. – Он – хороший. А ты – дурак! А вы – плохие! – крикнула девочка, вырвалась и убежала.
– Совершенно от рук отбилась, – покраснела Наташа.
– Ничего. Это – временное. Она же растет, – убеждал офицер.
– Отцы и дети. Акселерация. С печалью я гляжу на наше поколенье… – веселился писатель.
– Да перестаньте же вы паясничать! – разгневался офицер.
А доктор все молчал. И тут, как это бывает порой, вдруг тучи налетели, молния разорвалась, загрохотало, и хлынул тугой ливень.
Ливень обрушился внезапно, ливень бил точно. Гнулись кусты.
– Быстро! У кого что под рукой – хватайте! – приказала Наташа и ринулась в дом.
Шумные, вымокшие, все внезапно оказались в доме, где на стенке тихо тикали ходики, кот вытянулся в плюшевом кресле и было тихо, спокойно – высохшие цветы стояли в хрустальной вазочке.
– Это называется – божье знаменье, – писатель отряхивал воду с длинных кудрей.
– А что вы не стрижетесь? – спросил офицер. – Под хиппи работаете, что ли? Зарос весь волосами, понимаешь, а считает себя интеллигентным человеком.
– Зря стараешься, – писатель смотрел весело. – Зря стараешься. Ни ты, ни я ей не нужны.
– Это в каком смысле? – насторожился офицер.
– А впрочем, может быть, и не зря. Такие, как ты, то есть «вы», вы – всегда победители. Понял? Не понял? А давай-ка лучше выпьем, брат, что ли? Эх, загулял, загулял, загулял!..
Офицер побагровел, но выпил.
– Оленька! Оленька! – кричала в это время Наташа, бродя по комнатам и скрипя половицами. – Куда ты спряталась, чертовка?!
И наткнулась на доктора. Доктор прижался лбом к оконному стеклу. И дышал на стекло. Снаружи стекали мутные дождевые струи.
– Сережа, что с тобой? – прошептала Наташа.
Доктор молчал.
– Сережа, ну что, что с тобой? – крикнула Наташа.
– Отстань, надоела, – сказал Сережа, не оборачиваясь.
Наташа закурила сигарету.
– Олька такая противная стала, – пожаловалась она. – Слова ей не скажи.
И тут засияло солнце. И мокрая тьма рассеялась. Открылась дверь, и на пороге появилась маленькая сгорбленная старушка.
И что-то странное, жутковатое было во всем ее облике. Клянусь! Маленькая сгорбленная старушка с палочкой, промокшая до нитки, покрытая рогожным мешком. Поклонилась в пояс и сказала:
– Я старушка-побирушка. Подайте копеечку, добрые люди, а я вас уму-разуму научу.
И вдруг сбросила мешок, расхохоталась и кинулась к Наташе:
– Мам, а здорово я вас разыграла? Ну мам, ну мам, правда, здорово? Ведь, правда, здорово?
Потом Наташа много плакала, а офицер велел растереть девочку махровым полотенцем и научил как, а писатель все глотал и глотал водку, а доктор все молчал и молчал.
И было еще довольно светло.
* Щигля ты наш детский, детский наш, советский. – Слово «щигля», равно как и эти стихи, изобрела моя племянница Ксения Д. (р. 1963), ныне проживающая в г. Екатеринбурге и зарабатывающая на жизнь журналистикой.
Наташа закурила сигарету. – А ведь тогда многие, даже интеллигентные дамы курили папиросы «Беломорканал» (См. антисоветский роман Владимира Кормера (1939–1986) «Наследство» (М.: Советский писатель, 1991)).
КАК СЪЕЛИ ПЕТУХА
Николай Ефимыч долгое время проживал с женой у моей тети Иры в деревянном домике на улице Засухина. В качестве постояльца, платящего за жилплощадь наличными деньгами раз в месяц.
Грустна, тревожна, зыбка и неясна жизнь людей, не имеющих квадратных метров собственной или какой другой площади. Их гложут неясные стремления и подозрения, им хочется переезжать с места на место, меняя род занятий и деятельности. Им хочется счастья, а они идут в кино, и им опять хочется счастья.