Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

Бочком он выбрался в другую комнату, где его познакомили с приятелем Франчески, славянофилом Фрэнком. Фрэнк был мал ростом, как и Владимир, но еще худее. Однако над костлявым телом возвышалась пухлая, как индийский хлеб пури, голова: мощный красный нос, мясистый подбородок и необыкновенно толстые складчатые щеки.

— Я призываю всю компанию читать этим летом «Записки охотника», — поведал он Владимиру, выжимая с переменным успехом шерри из бутылки в одноразовые стаканчики. — Ни один мужчина и ни одна женщина не могут называть себя культурны, — вставил он по-русски, — если они не читали «Записок охотника». Разве я не прав! Разве это не так!

— Я неоднократно читал «Записки охотника», — сказал Владимир, надеясь, что походы в детстве на Кировский балет и в Эрмитаж сделали его достаточно культурны для его нового друга. По правде говоря, «Записки охотника» Владимир пролистывал один раз в жизни лет десять назад и помнил из них только одно: действие во всех рассказах преимущественно происходит на природе.

— Молёдетс! — похвалил Фрэнк опять по-русски, употребив слово, которым мужчины в возрасте ободряют молодых. А сколько лет самому Фрэнку?

Его коротко стриженные волосы пребывали во второй стадии мужского облысения, стадии, когда два безволосых полумесяца неровными краями вгрызаются в виски, — в отличие от тонких лунных серпиков, проредивших растительность на голове Владимира. Выходит, Фрэнку двадцать восемь или двадцать девять. И он наверняка аспирант.

Неужели они все здесь аспиранты и только Франческа до сих пор нормально учится? Похоже, так оно и есть, судя по возрасту. А также по тому, как они забавлялись: стайка гостей сгрудилась у телевизора; показывали индийский фильм, в котором романтические герои изображали любовные чувства, но упорно избегали поцелуев. И когда они едва дотрагивались друг до друга, кокетничая под звуки ситаров и бренчанье браслетов, толпа орала: «Ну давай же, давай!» или «Употреби рот!» Так развлекались в одном углу чердака…

В другом же царил Тайсон, Адонис из Монтаны, парень под два метра ростом с равнобедренным треугольником светлой копны, повернутым вершиной влево. Он беседовал с миниатюрной девушкой, одетой в прозрачный саронг и вышитые шлепанцы. Беседовал по-малайски, разумеется.

Знаменитый Тайсон торопливо отвел Владимира в сторону.

— Очень рад наконец с вами познакомиться. — Когда он нагнулся, его голова оказалась на одном уровне с головой Владимира; у Тайсона это вышло совершенно естественно, будто опустили стрелу автокрана. Вероятно, он натренировался на многочисленных низкорослых друзьях; например, на той эфемерной девушке из Куала-Лумпур. — И Фрэнк тоже рад… Мы всегда стараемся подыскать для него приличного русскоговорящего.

— Мне нравится здесь, — сообщил Владимир в порыве великодушия.

— Здесь? В Америке?

— Нет-нет. На вечеринке.

— А, вы об этом. Могу я быть с вами откровенным, Владимир? — Владимир приподнялся на цыпочках: рот Тайсона, большой, губастый, вот-вот изречет некое откровение. Но какого рода? — Фрэнк в ужасном состоянии. На грани нервного срыва.

Обернувшись, они посмотрели на слависта, который, впрочем, выглядел вполне довольным в плотном окружении хорошеньких очкастых женщин; они то и дело смеялись, прихлебывая шерри.

— Бедняга! — произнес Владимир, и он не покривил душой. Почему-то озабоченность Тургеневым представлялась не слишком добрым предзнаменованием.

— Он пережил катастрофу в отношениях с одной молодой русской юристкой из семьи настоящих хищников. Хуже не бывает. Сначала она прекратила с ним встречаться. А потом, когда он подстерег ее в ресторане на Брайтон-Бич, официанты вышвырнули его и поколотили черпаками.

— Да, такое случается. — Владимир вздохом засвидетельствовал темпераментность своего рода-племени.

— Вы понимаете, как много значит для него все русское?

— Начинаю понимать, и очень явственно. Но должен сразу предупредить: никаких русских родственниц, достойных внимания, у меня нет.

Ну разве что тетя Соня, сибирская тигрица.

— Тогда вы могли бы время от времени совершать с ним прогулки, — предложил Тайсон, схватив Владимира за плечи, и этот жест напомнил Владимиру дружелюбных, хорошо воспитанных обитателей прогрессивного Средне-Западного колледжа, а также долгие обкуренные прогулки на «народном» «вольво», принадлежавшем его бывшей подружке, уроженке Чикаго, и ночи, когда он упивался вдрызг вместе со студентами-гуманитариями, проявлявшими к нему профессиональный интерес. — Могли бы разговаривать с ним на родном языке, — продолжал Тайсон. — Конечно, лучше бы сейчас стояла зима, тогда вы оба надели бы эти симпатичные меховые шляпы… Что скажете?

— Э-э… — Владимир отвернулся, настолько он был польщен. Не прошло и получаса, как он явился на вечеринку, а его уже просят помочь другу в беде. Его уже считают другом. — Почему нет. Я хочу сказать, с удовольствием.

Стоило ему произнести эти слова, эти искренние, прочувствованные слова, как над Владимиром засиял ореол. Ни по какой иной причине остальные гости не покинули бы внезапно чердачные закоулки и не столпились вокруг него, задавая вопросы, а иногда дружелюбно касаясь его плеча. Любопытствующие желали знать: каков его прогноз относительно России после распада Советского Союза? («Неутешительный».) Огорчает ли его возникновение нового однополярного мира? («Да, очень».) Кто его любимый коммунист? («Бухарин, кто же еще».) Существует ли способ остановить ползучее распространение капитализма и глобализации? («Мне такой неизвестен».) Что он думает о Румынии и Чаушеску? («От ошибок никто не застрахован».) Встречается ли он с Франческой, и если да, то как далеко у них зашло?

В этот момент Владимир пожалел, что не успел напиться, тогда он был бы обворожительным и остроумным с этими приятными, красивыми мужчинами и женщинами. А так он сумел лишь выдавить смущенный смешок. О, как бы ему хотелось иметь меховую шапку, настоящую астраханскую. Впервые в жизни он осознал полезную аксиому: пусть лучше к тебе относятся покровительственно, чем вовсе не замечают. Он и дальше продолжал бы в том же духе, но Франческа вызвала его на кухню.

Там стоял страшный шум; совсем иная разновидность людей клубилась вокруг креветочного салата на столе, Франческа же стояла под кухонными шкафчиками из рифленой стали, приятно выделяясь на общем фоне бархатным королевским нарядом, и смеялась над пьяным индийцем, не уступавшим ей в щегольстве (на нем был смокинг). Индиец колотил ее по голове надувными оленьими рогами.

— Привет, — неловко приветствовал Владимир рогатого индийца.

— Ну хватит, Раджив. — Франческа подняла руку и схватила парня за рога. Владимиру бросился в глаза темный пучок волос в ее подмышке.

Индийский джентльмен обернулся к Владимиру, осклабился, затем выскользнул вон, протиснувшись меж едоков креветок. Выходит, у Владимира есть конкурент. Как это возбуждает. Владимир чувствовал себя сегодня весьма конкурентоспособным, несмотря на то что индиец мог похвастаться классическими чертами лица и трогательной печалью в глазах.

— Надо выпить! — объявила Франческа. — Я сделаю тебе «Роб Роя». Люблю горькие напитки, наверное, потому, что мать родила меня с этой горечью в крови. — Она открыла ближайший шкафчик и вынула стакан для коктейля с изображением цапли, заботливо склонившейся над ракообразным существом, пускавшим пузыри из болота. В другом шкафчике Франческа нашла лайм и пыльную бутылку дорогущего «Гленливета». — Ты должен непременно познакомиться с сестрами Либбер.

— А не пойти ли нам прогуляться после коктейля? — предложил Владимир.

Холодными пальцами, пахнувшими виски, Франческа похлопала его по щеке, будто намеревалась вытрясти из него столь глупые мысли.

— Ты слыхал об их отце, Шмуэле Либбере? Он обнаружил самую старую в мире прялку.

И словно по команде, из-за фикуса выплыли сестры Либбер — две белокожие идентичные красавицы слегка азиатского типа, носительницы информации о древнем еврейском прядильном инструменте.

— Я слышал о работе вашего отца… — начал Владимир, но тут на кухню ворвался Тайсон, отрывисто кашлянул и со значительным видом уставился себе на ноги.

— Владимир, пришли твои друзья. Ты не мог бы… пожалуйста… поздороваться с ними?

В большой комнате Владимир обнаружил Баобаба. Закадычный друг был одет в колониальное хаки от-кутюр, на пробковом шлеме развевалось страусовое перо. Баобаб держал за руку крошечную малазийскую студентку, которая вежливо кивала его речам, но свободной рукой судорожно щупала воздух, будто искала вслепую путь к спасению.

— Я считаю сифилис почетной наградой, — ревел Баобаб, перекрывая вибрирующий звук ситаров из телевизора. — Я подцепил его в Париже, на его культурной родине. Сочинения Ницше, если хотите знать, насквозь сифилитичны.