Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

И хотя Владимира учили проповедовать мультикультурность, на ухмыляющиеся лица соотечественников он взирал с абсолютным равнодушием, прокладывая путь через горы, сложенные из их документов. Как можно думать об иммигрантах в такой день?

— Баобаб, я познакомился с одним человеком. С девушкой.

— Секс? Или что? — разволновались на другом конце провода.

— Никакого секса. Но, по-моему, мы спали в одной постели.

— Гиршкин, ты — раб предосторожности, — хохотнул Баобаб. — Ладно, расскажи нам все. Какая она? Худая? Рубенсовская?

— Обычная.

— И как отреагирует Хала, когда узнает?

Владимир вообразил неприятное развитие событий. Сдобная Халочка. Плюшевый медвежонок для битья. Снова брошенный. Уф-ф.

— А как прошло с Ласло? — сменил тему Владимир. — Врезал ему, чтоб знал наших?

— Не врезал. Напротив, записался на его новый семинар «Станиславский и мы».

— Ох, Баобаб.

— Таким образом я смогу приглядывать за Робертой. И знакомиться с другими актрисами. Ласло говорит, что, может быть, возьмет нас в новую постановку «В ожидании Годо» в Праве будущей весной.

— В Праве?

Обрывки странного сна прошелестели в памяти Владимира, в калейдоскопической последовательности он увидел мать, Вентиляторного, полый парашют, падающий с неба.

— Что за чепуха, — пробормотал Владимир. Хватит думать о Рыбакове, стану думать только о моей Франческе! А Баобабу он сказал: — Ты имеешь в виду Париж девяностых?

— Именно. Сохо Восточной Европы. Послушай, когда ты познакомишь меня со своей новой подружкой?

— Сегодня вечеринка в Трайбеке. Начало в… Эй! Да, вы, сэр. В кафтане… Поставьте стул на место!

У факса разгоралась мелкая, но энергичная расовая междуусобица. Гаитянская коллега Владимира была уже в гуще событий, увлеченно выстраивая в цепь охранников, словно находилась в давно утраченном отцовском имении в Порт-О-Пренсе. Владимира отправили за мегафоном, на всякий случай хранившимся в агентстве.

— Я из Ленинграда, — сообщил Владимир и склонил голову в знак благодарности, когда Джозеф, отец Франчески, сунул ему в руку бокал с арманьяком.

— Санкт-Петербурга, — поправила Винси, мать Франчески, с излишней наставительностью и сама же громко рассмеялась своему поучительному тону.

— Да, — подтвердил Владимир, хотя ему никогда не приходило в голову называть так родной город, где щедро размноженный ленинский лик выглядывал из каждого киоска и сортира.

Владимир поведал хозяевам семейную легенду: он появился на свет с таким крупным лбом, что директор роддома лично поздравил его мать с рождением нового Владимира Ильича. Родители Франчески отозвались игристой смесью подлинного веселья и вежливости. Еще парочка арманьяков, подумал Владимир, и останется одно веселье в чистом виде.

— Чудесно, — сказал Джозеф, рассеянно взъерошив свои волосы цвета индустриального пейзажа. — И у вас до сих пор огромный лоб!

Владимир не успел покраснеть, за него это сделала Франческа, входя в гостиную, где за книжными полками не видно было стен. Одета она была в черное бархатное платье, облегавшее ее, как вторая кожа.

— Фрэнни, надо же, — завопила Винси, надевая очки в розоватой оправе. — Дай-ка на тебя посмотреть! Я забыла, милая, куда вы сегодня собрались?

— Всего лишь на скромную вечеринку, — оскалилась Франческа. Владимир догадался, что она не любит, когда ее называют Фрэнни, и ему это понравилось: еще один пункт в ее набухающем, как весенняя почка, личном деле в придачу к раствору Для контактных линз, который он обнаружил в ванной (а почему она не всегда носит очки?).

— Так чем же вы занимаетесь, мистер Гиршкин? — спросил Джозеф с преувеличенной важностью, словно давая понять, что сам он настроен скорее шутливо, хотя Владимиру не возбраняется, если он пожелает, ответить со всей серьезностью.

— Оставь его в покое, Dad, — вмешалась Франческа, и Владимир улыбнулся этому ладному американскому словечку дэд. В русском папа ему всегда чудилась какая-то несуразность и уничижение. — Изображая жизнерадостного гегемона, ты иногда бываешь чересчур убедительным, — продолжала Франческа. — Интересно, как бы ты себя чувствовал, если бы мы проиграли холодную войну, а не родина Владимира?

Да, Владимиру нравились эти Руокко, вне всяких сомнений. Оба профессорствовали в Городском колледже; Владимир достаточно хорошо узнал эту породу, отбывая срок в научно-математической школе, где профессорские отпрыски кучковались вместе, образуя интеллектуальную элиту. Все вдохновляющие признаки были налицо: номер «Новых левых» на журнальном столике, нескончаемые запасы выпивки на кухне, нескрываемое удивление от знакомства с умным молодым человеком, что особенно приятно, когда изо дня в день читаешь лекции сотням спящих тел, а в перерывах отражаешь наскоки чрезмерно активных типов вроде Баобаба.

— Я помогаю иммигрантам освоиться, — сказал Владимир.

— Правильно, ведь он говорит по-русски, — обрадовалась Винси своей догадливости и улыбнулась потрескавшимися губами.

— Нам пора идти, — заметила Франческа.

— Лишний глоток арманьяка никому не повредит. — Джозеф покачал головой, не одобряя чопорности своей дочери.

— Ты их упоишь еще до вечеринки! — засмеялась Винси и протянула свой бокал за добавкой.

— А где работают ваши родители? — Джозеф налил Владимиру до краев.

Владимир приподнял брови и сложил руки на груди — таким жестом он всегда реагировал на упоминание о своей семье. Джозеф забеспокоился, не коснулся ли он болезненной темы; Франческа, судя по ее виду, готова была придушить отца или, по меньшей мере, вновь употребить слово «гегемон». Но Владимир, выдержав паузу, сообщил им об элитарных профессиях родителей, тогда все заулыбались и выпили за иностранцев.

Припоминая то лето — что он не раз и скрупулезно проделывал в последующие смутные годы, — Владимир думал, что первый вечер, целиком проведенный с Франческой, стал квинтэссенцией той поры, хотя ничего особо примечательного на самом деле и не произошло. Просто этот вечер стал первым. Задал тон. Сначала очаровательные интересные родители. Потом очаровательная интересная дочка. Потом очаровательные интересные друзья. А потом опять, как и положено, очаровательная интересная дочка, и в постели не утратившая вышеназванных качеств.

Очаровательная? Не глянцевая красотка: нос крючковат, бледность, которую можно было принять за болезненность в эпоху, когда на каждой особи играли хоть какие-то краски, а кроме того, легкая неуклюжесть походки, та неровность, когда ноги ступают по земле так, словно одна короче другой, но их обладательница постоянно забывает, какая именно. Но в остальном — высокий рост, длинные волосы, капюшоном падавшие на плечи, маленькие глаза идеально овальной формы, как на миниатюрах Фаберже, и того же отрезвляюще серого цвета петербургского неба, висевшего над мастерской ювелира. К вящему удовольствию Владимира, на вечеринку в Трайбеку Франческа оделась в минималистское бархатное платье, открывавшее ее маленькие круглые плечи, чуть ли не блестевшие под резким светом фонарей на Пятой авеню (не говоря уж о гладкой белизне прямой спины, перекрещенной бархатными бретельками).

И наконец вот они, очаровательные интересные друзья. В тот вечер они собрались под звуки черного джаза, легкого и шумного, на последнем этаже высоченного здания в Трайбеке. До того как его привели в порядок, помещение, наверное, напоминало вагон для перевозки скота, теперь же было почти пустынным — пара диванов, стереоустановка, открытые бутылки со спиртным, через которые следовало перешагивать, поднимать с пола и использовать по назначению.

Это была продвинутая компания, одетая в новом стиле «шикарный лох» — словосочетание, быстро отвоевавшее себе место в центровом лексиконе. Некий представитель нового течения в узкой рубашке с широким воротником — клетка в горошек — кричал поверх голов:

— Слыхали? Сафи получила грант Европейского сообщества на изучение дикого лука в Праве!

— Опять эта долбаная Права, — буркнул другой, упакованный в коричневые мешковатые штаны и «грошовые» полуботинки с прорезями для монеток, в которые, конечно же, были вставлены настоящие пенсы. — Незамутненное сознание умственно отсталых советских мутантов, и больше вы там ничего не найдете, вот мое мнение. Лучше бы Берлинская стена никогда не падала.

Владимир загрустил. Он не только за всю жизнь не получил ни одного гранта Европейского сообщества, но и все те жалкие тряпки, от которых он старательно избавлялся в эмиграции, теперь оказались золотым запасом последней моды! «Грошовые» ботинки! Что за дурной тон. И каким старым он чувствовал себя среди этих гламурных хлыщей, ведь, кроме тощей бороденки и благоприобретенного титула Иммигранта, ему нечем было сгладить впечатление от собственного замшело-буржуазного гардероба.