Королева двора - Лариса Райт

Она вышла, встала на пуанты и поплыла. И пока ее лебедь умирал под бессмертную музыку Сен-Санса, публика просыпалась и оживала. Дина не чувствовала затаенного дыхания зала. В тот день она танцевала только для двоих на всем белом свете. В первую очередь для себя, потому что снова на первом плане, потому что опять сольная партия, потому что после бесконечных двухнедельных репетиций в холодном мрачном подвале, куда Марк по договоренности с ЖЭКом привинтил станок, потому что она хотела, она заслужила, она могла… И еще она танцевала для него – для того, кто сидел в центре третьего ряда, на самом хорошем месте, откуда уже не требовалось задирать голову, а можно было наблюдать за каждым ее движением, каждым жестом. И он наблюдал, смотрел восхищенно, и она хоть и не способна была видеть этого восхищения из-за света рампы, ощущала его, и только ради него, ради этих влюбленных глаз, ради его умиления и восторга она умирала на сцене.

И были аплодисменты, и был триумф, и было счастье и от рукоплесканий, и от оваций, и, самое главное, от скромного букетика маленьких белых кустовых роз, который он купил вместо масла или сыра.

– Это только начало, – гордо заявил ей Марк за кулисами.

– Это только начало, – поддержал его даритель букета, крепко прижимая к себе жену.

– Я знаю, Мишенька, – откликнулась она, совершенно умиротворенная, утопая в его объятиях.

И ни он, ни она не подозревали тогда, что было это действительно началом. Началом конца.

– Ты закончишь когда-нибудь? – Марк кивнул на недожеванный бутерброд.

Дина сунула остатки булки в пакет, аппетит пропал без следа.

– Уже закончила.

– Будешь здесь?

Дина взглянула на себя в зеркало, оценила время, необходимое гримеру для полного удовлетворения ее запросов:

– Еще минут двадцать-тридцать.

– Ладно, я тогда рассадку сделаю и покажу тебе.

– Говорю же, не надо. Я никого, кроме своих, не приглашала.

Марк вышел из гримерной, плотно закрыл за собой дверь, задумчиво посмотрел в перечень контрамарок с незнакомыми фамилиями и чуть слышно пробормотал:

– Никого ли?

Дина осталась сидеть за трельяжем, напряженная и задумчивая. Она отстраненно разрывала остатки лежащего в пакете бутерброда на мелкие крошки. Мысли ее были далеки и от грима, и от Марка, и тем более от контрамарок. Ее интересовало только одно: окажется ли занятым место в центре первого яруса и почувствует ли она сегодня струящийся оттуда свет восхищенных глаз.

7

– Ты что, плакала? – Верочка сочувственно смотрела на подругу.

– Да ну, ерунда, что-то в глаз попало.

– А… А мы сейчас в подъезд входили, из него Мишка, как оглашенный, выскочил. Костика едва не зашиб. – Верочка погладила по голове трехлетнего племянника.

– Угу, – мрачно отреагировала Ксанка. Маленький крикливый балбес, с которым подруга носилась с самого момента его рождения, не вызывал в ней ничего кроме брезгливости и неприязни. Во-первых, он был совершенно бесполезным, во-вторых, абсолютно бестолковым. В общем, этаким клоном своей такой же никчемной мамаши, вздумавшей родить от заезжего иностранца и вместо хорошей должности в больнице и места в ординатуре получить сопливого младенца с последующей перспективой выхода из декрета в лучшем случае на ставку фельдшера, а вероятнее всего, на скромную зарплату медсестры в ближайшей к дому поликлинике. Конечно, сама Ксанка до этого не додумалась бы, подсказали дворовые сплетницы и охочая до разговоров с ними мамаша.

– Главное, здоровенький, – изрекала Верочка, качая коляску с запеленутым Костиком, ту бесспорную истину, которой как бы защищались в их семье от необдуманного и недостойного советской девушки поступка Надежды.

– Хорошо, что не черненький, – заявляла Ксанка то, что слышала от матери.

– А хоть бы и черненький, все одно наш, – беззлобно откликалась Верочка, не сводя с младенца влюбленных глаз.

Ксанку пеленки, соски и погремушки, на которых просто помешалась подруга, сначала просто не интересовали, но вскоре стали раздражать и даже бесить. Маленький, невзрачный, постоянно орущий и требующий непрестанного внимания, Костик прочно занял в Верочкиной жизни первое место, отодвинув без каких-либо усилий Ксанку на совсем не почетное второе. Вопреки болтовне и предположениям местных кумушек, Надежду из института не отчислили и места в больнице не лишили. Видно, хоть и «непутевая» она была, и «слабой на передок» оказалась, специалистом все же обещала стать хорошим. То же самое, только, безусловно, другими словами, объяснила Верочке и мама: «Надюшу осудить всякий может, а необходима в данной ситуации только помощь». Верочку же ни о чем и просить не требовалось, она счастлива была в этой своей полезности и незаменимости. Всю первую половину дня до школы (учились они с Ксанкой во вторую смену) была она Костику и мамой, и папой, и нянькой. Ласкала, агукала, давала бутылочки, меняла пеленки и, отправляясь в класс, с неохотой оставляла свое дитя на попечение старенькой бабушки.

Через год Костика отправили в ясли, и Верочка теперь неслась из школы туда, чтобы скорее забрать малыша, пока его «не уронили, не простудили, не запачкали» и еще миллион всяких других «не», появлением которых в жизни «драгоценного мальчика» она была заранее напугана. Даже ее влюбленность в Мишку на фоне новой всепоглощающей любви перестала быть такой яркой и мучительной, а тихонько тлела себе где-то в потаенном уголке души. Да и знакомое, не желающее отлипать от нее прозвище «Колобок» перестало казаться обидным и унизительным. Верочка уже не рассматривала себя в зеркале с тоской, она могла сама весело подмигнуть и этим поросячьим глазкам, и коротким ножкам, и толстенькому выпяченному животу, и крысиному хвостику, свисающему с макушки несколькими сосульками, и махнуть рукой, прокричав: «Привет, Колобок!»

– Я наконец-то кому-то нужна, понимаешь, Ксанка? – вдохновенно вопрошала она, стуча совком по ведерку для выпекания очередного песочного кулича.

– А то ты родителям не была нужна? – огрызалась Ксанка, которой до смерти надоело сидеть у песочницы и хотелось в кино, кафе и на танцы. Но без подруги было скучно, да и денег не было. Вот если бы Верочка собралась, то могла бы стрельнуть рублики и у родителей, и у вечно брюзжащей, но исправно получающей пенсию бабаньки, и у той же Надюшки, с паршивым отпрыском которой она мучилась совершенно бескорыстно. Однако подруге больше нравилось торчать среди совков и формочек, и Ксанка от нечего делать протирала узкими шортами висящие рядом качели и слушала Верочкино воркование:

– Родителям – это другое, Ксан. В этом же ничего волшебного, ничего магического. Родили меня и любят. Это закономерно, понимаешь?

Ксанка кивала механически, хотя на собственном опыте эта закономерная любовь ей казалась противоестественной.

– А это маленький человек, – Вера вдохновенно стучала лопаткой по ведру, – ничем тебе не обязанный, но полностью зависимый. И ты чувствуешь себя нужной, необходимой. И, знаешь, я когда вижу эти протянутые ручки, слышу его корявое «Веля», у меня просто все внутри переворачивается от умиления. Я ему нужна, представляешь?

– Мне ты тоже нужна, – нехотя признавалась Ксанка.

Верочка с сомнением качала головой:

– Тебе только так кажется. Ты от меня не зависишь.

Зависела Ксанка и правда исключительно от своих желаний. А хотела она тогда немногого: чтобы мама принадлежала только ей, а не деспоту с вкрадчивым голосом, периодически ласково приглашающим: «Пойдем домой, Ксаночка», хотела безраздельно владеть Верочкой, но та помешалась на племяннике и перестала смотреть подруге в рот и бежать туда, куда она скажет. А еще желала она владеть Мишкой, но и у того была уже счастливая обладательница.

– Значит, не знаешь, откуда Мишка так сиганул? – Верочка испытующе смотрела на подругу, не выпуская из рук ладошки трехлетнего Костика.

– Да я почем знаю? – окрысилась Ксанка, которая никак не ожидала от доверчивой Верочки и намека на проницательность. – Ты вон у Динки спроси, куда и откуда он бегает.

– Так они же поссорились.

– Поссорились – помирятся, – с болью процедила Ксанка.

– Точно, – улыбнулась Верочка, – милые бранятся, только…

– Тьфу на тебя, – раздраженно махнула рукой Ксанка, – тетеха! И как только можно быть такой…

– Какой? – Верочка улыбалась.

У Ксанки в голове вертелось «доброй», но сказала она, фыркнув, совсем другое:

– Дурищей. Ей парень нравится, а она и пальцем о палец не ударила, чтобы его заполучить, да и еще и умиляется его счастью с соперницей. Ну, не дурища ли?

– А ты бы ударила?

Теперь Ксанка, как ни старалась притвориться безучастной, залилась краской и отвела глаза, вспомнив и смятые простыни, и жаркое дыхание Мишки, и его неумелые руки на своем теле, и требовательные мужские движения внутри себя, и его поспешное бегство. Но Верочка отвлеклась на поиски платочка для чихнувшего Костика и не обратила внимания на замешательство подруги. А та, справившись с эмоциями, только буркнула в ответ: