СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, с разбегу и очутился в зале.
И сразу увидел всю семью. Шел обед, все сидели за обеденным столом. И семья увидела его — высокого, румяного, с безмерным счастьем в голубых глазах.
— Ах!
Все повскакали с мест, объятья, слезы, поцелуи. Что тут началось! Мишель подошел к отцу.
— Здравствуйте, папенька!
— Ты вернулся, — дрожащим голосом заговорил отец, всматриваясь и обнимая сына. — Взрослый мужчина. Я рад, я рад.
И еще один человек, помимо всех родных, улыбался ему. Троюродный брат Николай Муравьев. Мишель запнулся.
— Постой, постой… сейчас… Коля? Из детства, сквозь время, ей-богу.
— С приездом. Мишель! С возвращением.
Они хлопали друг друга по спинам. Николай видел взгляды сестер.
— Ну… не стану отнимать у красавиц-сестер любимого брата.
Мишель был на верху блаженства. Пять лет он мечтал об этой минуте! Пять лет! Сколько раз за эти годы, загнанный, одинокий, он сжимался под одеялом в огромной казарме, плача в подушку о тесном теплом безопасном братстве, о потерянном рае! Как больно томилась душа в толпе ровесников, чуждых малейшей духовности!
Зато теперь!
О, теперь его окружали прекрасные незнакомки — Любовь, Варвара, Татьяна, Александра и целый выводок братьев. Он был ошеломлен. В одну минуту вновь получил он то, что потерял, кажется, целую вечность назад, о чем тосковал в казенных стенах. Что? Теплое безопасное братство людей, близких не только по крови, но и по духу. О, счастье! Эти минуты обретения он запомнит на всю жизнь.
Всей гурьбой они обошли дом, сад, пруды, излучины Осуги, Кутузову горку, все места, милые сердцу.
— А помнишь, Мишель, как ты спрятался, а мы искали, искали? А помнишь, как Варенька провалилась в снег, и ты ее вытаскивал? А помнишь, а помнишь… О, Мишель, как чудесно, что ты опять с нами! А знаешь, папенька уже много ушел в поэме за этот срок, мы научим тебя, когда станем петь. Скоро начнутся балы в Твери, ты станешь сопровождать нас?
И Мишель не верил самому себе.
Как прелестны его сестры! Как смышлены мальчики, как им нравится старший брат и его военный мундир! Как велика семья! Неужели все они любят его?
— Безумный, я искал мнимого счастья вне моего семейства! Я люблю вас более, чем когда-либо. Мы все созданы для счастья высокого, основанного на любви. Наконец-то я нашел верных друзей, которые меня понимают.
А вскоре, к изумлению и радости восхищенной родни, у старшего брата обнаружился поразительный дар слова.
Такого в Премухине еще не слыхивали. Размахивая длинными руками, словно загребая ими, Мишель брался рассуждать обо всем на свете, и делал это с таким блеском, что заслушивался сам себя и увлекал за собою свое окружение. Он и выстраивал многосложную логическую цепочку, и замыкал, и размыкал ее, и делал скидки в сторону, отступления, переходы, он далеко уходил от темы и вдруг возвращался к ней с новым взглядом.
Высокий металлический голос его отдавался в воздухе, словно серебристый колокольный звон.
Конечно, строгий логик нашел бы в его речах и несообразности, и полет воодушевления, и обычную хитрость, но благодарной стайке сестер и братьев все было в новинку, они потрясенно внимали необычному воздействию его слов, отдавались хаосу и пропасти чувств, искрами воспламенявших сердце и голову, с восторгом давали увлечь себя в лабиринты без руководящей нити.
Воистину, Мишель был вознагражден за все.
Он сам не чаял свалившегося на него богатства. Его превосходство было бесспорно, влияние неограниченно. Чистая молодежь Премухина с восторгом предалась старшему брату. И сильный ум его коварно обежал свои необыкновенные владения, полученные в одночасье, ни за что и даром: восхищение сестер и братьев, почти богомольный порыв любви, свежий ток их светлой духовной энергии, неизмеримо усиливающий мощь его собственного существа.
Это было ново. И это понравилось. И прогулки с троюродным братом, столь близким по духу.
— Где воевал, Коля?
— На Кавказе, где еще. Усмирял, покорял. Рука прострелена. В отпуске по лечению. А тебя поздравляю, гвардеец! Лихо!
Наутро Николай прощался с семейством. Он был в форме, с саблей и даже пистолетом. Этот предмет почему-то заинтересовал Вареньку.
— А можно стрельнуть?
— Нет, нет. Увы.
— Хоть в руках подержать?
— Он заряжен. Дотронуться можно. Ах, девушки! — и залюбовался Варенькой.
И тут ревниво вмешался Мишель.
— Нажмешь вот тут и все. Я тебя научу.
Почтенный Александр Михайлович преподнес племяннику прощальный подарок.
— Жаль, Николушка, мало погостил. Поклон родителям. Прими в подарок книгу.
Муравьев тут же открыл ее. Ахнул.
— «Высказывания Наполеона»! Лихо! «В ранце каждого солдата лежит жезл маршала»! Крепко!
Мишель тоже впился в страницу.
— «Если бы у меня были казаки, я бы завоевал весь мир». Размечтался!
Николай прочитал на прощанье.
— «В России нет дорог, одни направления». Ковров персидских ожидал, что ли?
Он бережно уложил книгу в сумку садясь в коляску. И вскоре скрылся за поворотом.
Все казалось столь благостно, что сам седой патриарх Александр Михайлович, поддавшись общему настрою, с умилением взирал на семейную идиллию.
— Может быть, все образуется, — вздыхал он, имея в виду тяжелые события, предшествовавшие приезду Мишеля. — Дай-то бог.
Не ведал премудрый Александр Михайлович, какие беды и потрясения обрушит на его голову старший сын! Предчувствия тридцатипятилетней давности сбывались неотвратимо.
Бакунин-старший приближался к семидесяти годам, глаза его слабели, но созидающий дух был ясен по-прежнему. С помощью жены он властной рукой вел многосложное хозяйство и воспитывал подрастающих сыновей. О дочерях говорить было нечего, они выросли, они ожидали достойных женихов.
О том, что происходило здесь несколько месяцев подряд, никто вслух не упоминал, тем более при Мишеле. А он, упоенный блаженством всеобщей любви к нему, не видел, не замечал тревоги в глазах Любиньки, не слышал невольных обмолвок. Словно глухарь на току, он был поглощен лишь своим собственным нежданным счастьем.
Точно волшебный сон, пролетел месяц отпуска. Мишель прощался с семейством, уезжая в офицерские классы. Не на долго! Через месяц-другой он заедет на побывку перед назначением. Он окрылен. Теперь у него такая поддержка, какой нет ни у кого на свете! Он счастлив и силен ею.
В Премухино вновь полетели его письма. Но что это? Они превратились в длинные диссертации-поучения с требованием отчета обо всех движениях души, обо всех помыслах сестер и братьев. Он требовал полной искренности, и сам разливался соловьем, исповедуясь перед сестрами до самого донышка. Он звал вперед, к
