Партизаны Е.И.В. - Андрей Саргаев

- Плохо.

Рожь сжигать Лопухину не хотелось, тем более неаполитанцы работали столь бодро и весело, кое-где даже с песнями, что не стоило отвлекать - самим легче, если снопы уже на телегах. Да и не вояки они... так, погулять вышли. Разбегутся после первого же выстрела. Эх, если бы не батарея, развёрнутая жерлами в сторону предполагаемой опасности. И ведь угадали, мерзавцы, кавалерии больше негде наступать. Ну не по болоту же?

- Сволочи.

- Что? - переспросил старший лейтенант.

- Закопались, говорю.

С недавних пор французы переняли привычку окапываться при любом удобном случае, и сам чёрт их нынче из земли не выковыряет: мелькнёт порой кто-нибудь, и снова спрячется как мышка в норку. Научены горьким опытом, однако. Раньше, пока догадаются, что под обстрелом стоят, получалось до половины орудийной прислуги выбить, а сейчас... Ну не штурмовать же их, в самом деле, чтобы вылезли?

Фёдор Иванович наклонился, чтобы поправить завязки плетёных из лозы мокроступов, закреплённых на сапогах. Не самое лучшее средство для передвижения в камышах с точки зрения скрытности, но без них провалишься в болотину по пояс, а вездесущие пиявки постараются воспользоваться моментом. В отношении здоровья, конечно, пиявки пользительны, но ведь норовят залезть в места, природой предполагаемые к особому сбережению.

Пока командир возился с намокшими верёвками, Лопухин продолжал рассматривать в бинокль поле с копошащимися неаполитанцами и артиллерийскую позицию. Хорошо сидят!

- Смотри! Что он делает, сука?

Возглас старшего лейтенанта заставил командира батальона поднять голову и замереть в такой нелепой позе, а повыскакивавшие из окопов французы суетились возле пушек. И гулкий топот множества конских копыт не оставил сомнений в их цели. Из камышей плохо видно, но звонко протрубивший охотничий рожок развеял последние сомнения - лишь в шляхетском ополчении пренебрегали сигнальными горнами в желании жить и воевать по примеру благородных предков.

Мощно бабахнуло и окуталось дымом первое орудие, скорее всего гаубица, за ней затявкали четырёхфунтовки. Семь пушек прямой наводкой на узкой дороге... Картечь визжит, только пролетая рядом на поле боя, а чуть в стороне, откуда наблюдали Толстой с Лопухиным, её не слышно, всё сливается в сплошной рёв, заглушающий иные звуки. Все звуки, включая ржание умирающих лошадей и человеческие крики. Ничего не видно, но они есть, эти убитые и раненые. Не могут не быть. Вот за фашинами перед батареей возник кто-то в кунтуше и шапке с фазаньим пером... исчез... Появился другой... пропал.

- Давай, Ваня! - отдача толкнула капитана в плечо, и человек в синем мундире упал лицом в зарядный ящик. - Дава-а-а-й!

- Даю, чего уж... - старший лейтенант взял на мушку спину размахивающего саблей офицера и мягко потянул спусковой крючок. - Готов, собака!

Теперь рукоятку затвора на себя, повернуть вниз... чавкнула упавшая в воду дымящаяся гильза... поднимать некогда... Воткнуть следующий патрон... Выстрел. Опять зарядить. Выстрел.

- Ванька, справа!

Тело разворачивается само, независимо от команд головы. Застывшее удивление на лице бегущего с поля неаполитанца. Выстрел. Кивер с жёлтым ромбиком вместо карды покатился по траве, подпрыгнул на кочке, и упал в свободное от тины и камышей оконце. Закачался... этакий корабль спокойствия среди житейских бурь. Кстати, а почему фуражир побежал не к артиллеристам, где сложены ружья[6], а в болото?

Ага, вот и причина - рубка уже на самой батарее, и французам ничего не светит. Вообще ничего, так как польское ополчение не в состоянии кормить пленных. Просто не берут, и, будучи частными лицами, не несут за это никакой ответственности. Из свалки вылетел пан Пшемоцкий на вороном жеребце - саблей машет картинно, весь в чужой крови, хоть сейчас переноси его на батальное полотно...

- Убью, суку! - сшибая с ног улепётывающих от поляка неаполитанцев, капитан бросился к шляхетскому предводителю. - Расстреляю!

Не добежал, помешали моркоступы. Толстой упал, выставив винтовку, а рука потянулась за патроном. Старший лейтенант навалился на командира:

- Фёдор, ты сдурел?

- Я сдурел? - Толстой повернул искажённое злобой лицо. - Он сколько народу под картечью положил?

- Своих?

- Нет, твою мать, обезьян заморских!

- Имею ли я видеть перед собой пана Сигизмунда Пшемоцкого герба Радом?

Гордый и надувшийся от осознания собственной доблести предводитель ополчения повернулся к младшему лейтенанту Нечихаеву, по важности случая надевшему извлечённые из походного мешка награды:

- Михаил Касьянович, зачем такая официальность? Сегодня празднуем замечательную победу!

Мишка остался невозмутим:

- Вы арестованы, господин Пшемоцкий.

- Я?

Громкий стук выпавшего из руки стакана.

- Извольте сдать оружие. Ну?

Лязг винтовочных затворов.

- Да, конечно... В чём меня обвиняют?

- Вам объяснят. Позже. И не здесь.

Глава 7

Два всадника неторопливо ехали по лесной дороге. И правда, куда торопиться? Ведь это не Санкт-Петербург с его стремительным течением столичной жизни, и не Париж с вечным желанием успеть вкусить все запретные плоды и понадкусывать плоды разрешённые. На войне хочется растянуть вдруг выпавшее мирное мгновение до бесконечности, потому что не так уж часто оно случается.

Серая белка, сидящая на ветке у самой обочины, сердито зацокала. То ли на самом деле возмущается появлением непрошеных гостей, то ли требует пошлину. Один из всадников, молодой, но бородатый, рассмеялся и достал из кармана ржаной сухарик.

- Держи, попрошайка!

Зверёк выхватил угощение прямо из рук, и скрылся в густой кроне. Наверное, решил съесть втихаря, чтобы не делиться с соплеменниками. Или наоборот, в гнездо детишкам понёс?

- Балуете вы их, Денис Васильевич, - покачал головой второй путник, пряча улыбку в роскошные, опускающиеся чуть ли не на грудь усы. - Сейчас весь лес сюда сбежится.

- А не жалко, пан Сигизмунд, - бородач поискал взглядом следующую потешную мордочку и бросил сухарь в кусты, где сразу же послышалось шуршание. - Всё же божьи твари, не какие-то там французы приблудные. Нешто своим сухую корочку пожалеем?

Белки больше не попадались, и некоторое время всадники сохраняли молчание. О чём говорить, когда вокруг такая красота? Начало осени, бабье лето... Ещё птички поют вовсю, солнце светит настолько пронзительно и ярко, что окружающая природа кажется чуть нереальной, будто сошедшей с холста гениального живописца. Паутинки летают неторопливо, собираясь на лесных полянах в затейливые хороводы, дятлы стучат где-то вдали, грязные босые ноги с объеденными пальцами из-под ёлки выглядывают... Тьфу, испортили идиллию!

Нет, определённо у крестьян Смоленской губернии отсутствует чувство прекрасного. Ну убили француза, эка невидаль, так хоть подальше от дороги оттащить можно? Учит-учит их государь Павел Петрович грамоте, культуре и политесу, школы в каждой деревне открывает, да не в коня корм оказывается. Как были пеньки пеньками, оглоблей опоясанные, такими и остались. А ведь человек - это звучит гордо!

Пан Пшемоцкий на покойника внимание не обратил, ну лежит и лежит, мало ли сейчас таких по лесам, а с грустью задумался о своей дальнейшей судьбе. А ехал он на суд, причём добровольно и без всякого принуждения. Слово дал шляхетское, что явится пред светлы очи фельдмаршала Кутузова, и предоставит тому все бумаги по делу, включая опросы свидетелей и чистосердечное признание вкупе с раскаянием. Как же не хочется... Но не явиться нельзя - честью поручился.

Капитан-лейтенант Давыдов отправился в Смоленск по своим делам, и пану Сигизмунду приходился попутчиком, а не конвоем. Вдвоём всяко веселее, да и значительно безопаснее. Оружие поляку вернули сразу после клятвы на Библии, так что он не обуза в путешествии, а верный товарищ. А что на суд... В жизни всякое случается, и от тюрьмы да сумы зарекаться не стоит.

- Денис Васильевич, - пан Пшемоцкий прервал раздумья. - А суров ли трибунал у Светлейшего князя Кутузова?

- Как и везде, - пожал плечами Давыдов. - Российское правосудие не зависит от географического положения или состава суда, оно просто есть. Поверьте, пан Сигизмунд, и в Смоленске и на Камчатке вы встретите одинаково беспристрастное разбирательство.

Упоминание о далёкой Камчатке ввергло поляка в тоску. Так уж получилось, что в одном из взятых на саблю французских обозов был найден великолепный иллюстрированный атлас мира, и об оной земле там сказано мало приятного. Одно хорошо - не жарко. А ведь как всё прекрасно начиналось!

Начиналось и в самом деле неплохо. После заключения соглашения с партизанским отрядом Дениса Давыдова, пан Сигизмунд в кои-то веки почувствовал себя человеком. Бедность унизительна, а для потомка славного рода герба Радом она унизительна вдвойне. Жил себе жил, и тут на тебе - война! И появились деньги в пустых доселе карманах, солнце засветило ласковей, небо стало голубее, трава зеленее, паненки сговорчивей... Раньше годовой доход с имения бывал меньше, чем сейчас за неделю боёв. Да имения-то того... вошь на аркане, и блоха на цепи. Подумывал при оказии сдать экзамен на офицерский чин. И всё разом рухнуло.