Пассажир - Жан-Кристоф Гранже

— Я видел убийство. И не раз запечатлел его на своих полотнах. Как я мог стать свидетелем этой бойни?

— Я назначил тебе встречу и глаз с тебя не спускал. Впрыснул тебе анестезирующее средство. Я убил бродягу и вызвал полицию. Но все пошло наперекосяк. Ты слишком поздно заснул и все видел. А эти придурки так и не приехали.

— Все могло бы сработать, но потрясение от убийства спровоцировало у меня очередное диссоциативное бегство. Я очнулся в Каннах, потом в Ницце и помнил только убийство.

— У Корто. Психиатра художников. — Он удрученно покачал головой. — Лечить безумие живописью… — Выражение его лица изменилось. — Хотя почему бы и нет? Он тоже — истинный продукт семидесятых…

Кубела безучастно продолжал:

— Не знаю, перенес ли я очередную душевную травму, но я снова потерял память. Очнулся бродягой в Марселе и стал Виктором Янушем. В ноябре две тысячи девятого.

Туанен мгновенно загорелся:

— Ты был нашим лучшим испытуемым! Каждые два месяца — новое бегство! Я не уставал им повторять: препарат производит на тебя совершенно потрясающий эффект. — Он поднял указательный палец. — Ты был идеальным объектом, позволявшим нам изучать ход расщепления. — Голос его угас. — Но было слишком поздно. Об испытаниях, о программе речи уже не шло.

— Убийцы, которые шли по моим следам, на этот раз заплатили за мое устранение каким-то отморозкам.

— Не знаю подробностей, но мне вновь пришлось вмешаться, чтобы тебя спасти.

— И тогда ты убил Икара?

— Не хотелось отходить от мифологической тематики. Я все устроил, чтобы тебя арестовали.

— Снова назначил мне встречу?

— Я разыскал тебя и договорился о встрече в каланке Сормью, пообещав сообщить важные сведения о твоем происхождении. Я и на этот раз позвонил в полицию. Но безо всякого результата. Зачем только мы платим налоги?

— А я снова потерял память. Какое-то время спустя я стал Матиасом Фрером.

— Ты поднакопил кое-какой опыт диссоциативного бегства. Твоя очередная личность была безупречна. С поддельными документами тебе удалось устроиться в ту больницу в Бордо. Людям, которым было поручено твое устранение, понадобилось больше месяца, чтобы тебя найти. Мне сообщили о твоей новой личности. Хотели узнать, возобновил ли ты свое расследование, расспрашивал ли других психиатров, ну и все в таком духе. Я сделал пару звонков. Был конец января. Ты полностью вжился в свою новую роль. В конечном счете она оказалась ближе всего к тому, кем ты был на самом деле. Я объяснил, что ты не представляешь никакой опасности, но они хотели замести все следы.

— И ты задумал убийство в Бордо?

— Я решил сыграть по-крупному. Минотавр! На этот раз я оставил твои отпечатки в ремонтной яме. Думал, полицейские в конце концов свяжут это убийство с Виктором Янушем. Ведь прежде тебя задерживали в Марселе. Там наверняка вспомнили бы об убийстве Икара. Тебя бы взяли за мифологические серийные убийства. Провели бы психиатрическое освидетельствование. И, учитывая состояние твоей памяти, признали бы невменяемым.

— Разве нельзя было придумать что-нибудь попроще, чтобы отправить меня в психушку? Обвинить в незначительном преступлении? Госпитализировать как душевнобольного?

— Нет. Тебя следовало поместить в одну из психиатрических больниц тюремного типа. Там бы убийцы тебя не достали. Я бы что-нибудь придумал, чтобы получить к тебе доступ и продолжить наблюдения. В твои бредни никто бы не поверил. Понемногу дело бы забылось. А я продолжил бы эксперименты над твоим разумом.

В безумии Туанена прослеживалась какая-то извращенная логика. Когда же наступит развязка? Быть может, прямо сейчас. Вне времени и пространства, в глубинах бункера. Но каким бы ни был исход, Кубела хотел получить ответ на каждый свой вопрос.

— Ты убивал своих жертв большой дозой героина. Где ты взял наркотик?

— Я сам его приготовил. Героин — производное морфина, а его у меня в клинике сколько угодно. Вот уже тридцать лет, как я создаю лекарства. Очистить героин для меня детская забава.

— Расскажи мне о Патрике Бонфисе. Как он оказался на вокзале в Бордо?

— Издержки нашей работы. Бонфис — из первого поколения испытуемых. Он стабилизировался в своей личности рыбака, и все о нем забыли. Но ему хотелось узнать о своем прошлом. Хотелось понять. Предпринятые им шаги привели его в мою клинику в Вандее, где он лечился уже не впервые. Я запланировал операцию, чтобы извлечь имплантат, предварительно введя ему большую дозу препарата. Таким образом я спасал ему жизнь.

— Но при этом он терял все. Свои воспоминания. Подругу. Работу.

— И что с того? За несколько часов до операции он впал в панику и сбежал, ранив нескольких санитаров.

— Телефонным справочником и разводным ключом.

— Дальше — почти смешно. Бонфис спрятался в грузовичке, том самом, которым я пользовался для своих жертвоприношений. И так, сам того не зная, я привез его в Бордо. Он гнался за мной по рельсам. Мы схватились в яме, мне удалось его уколоть. Я оставил его в смазочной, возле железнодорожных путей.

Все складывалось в более-менее связную картину, но недоставало главного звена.

— Почему ты во что бы то ни стало хотел спасти мне жизнь? Только потому, что я был твоим лучшим подопытным?

— Раз ты задаешь подобный вопрос, главного ты так и не понял. По-твоему, почему я выбрал мифы об Уране, Икаре и Минотавре?

— Понятия не имею.

— Каждый из них — это история сына. Сына-чудовища, разрушителя, неудачника.

Рев океана стал еще оглушительнее. Волны вздымались все выше, все сильнее. В конце концов они разнесут бункер. Из этого вихря вдруг возникла ошеломляющая истина.

— Ты хочешь сказать…

— Ты мой сын, Франсуа. В те времена, в диспансере, я был еще тот бабник, уж поверь мне. Не пропускал ни одной пациентки. Иногда я делал им аборты. А бывало, ставил опыты над зародышами. Вводил им свои препараты и смотрел, что получится. Хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, — сделай его сам!

Кубела уже не слушал. Последняя матрешка разломилась у него в пальцах. Он предпринял отчаянную попытку ускользнуть от самого страшного из кошмаров:

— А почему я не могу быть сыном Анджея Кубела?

— Посмотри на себя в зеркало, и получишь ответ. Потому-то Анджей и порвал со мной, когда тебе было восемь. Из-за нашего сходства. Думаю, он все понял, но воспитал тебя как родного сына.

Теперь вся история приобретала иной смысл. Жан-Пьер Туанен считал себя богом. В сыне он видел полубога, наподобие Геракла или Миноса. В сыне, который постоянно от него ускользал, который пытался разрушить его творение. В сыне-разрушителе и неудачнике. Он был Минотавром Туанена, его тайным и чудовищным отпрыском. Его Икаром, захотевшим вознестись слишком близко к солнцу. Кроном, возжелавшим убить его, лишив силы…

Старик приблизился и схватил Кубела за затылок:

— Эти убийства — вроде жертвоприношений, сынок. У меня есть уникальные снимки…

Он замолчал: Кубела выхватил пистолет и ткнул дулом в складки его дождевика.

Туанен снисходительно усмехнулся:

— Если ты это сделаешь, она умрет.

— Мы и так все умрем.

— Нет.

— Нет? — Кубела снял палец со спуска.

— Я не собираюсь вас убивать. Вы можете спастись.

— На каких условиях?

— Если будете играть по правилам.

— Остался один выход, чтобы выбраться отсюда. На том конце базы, с южной стороны. Чтобы туда попасть, придется пересечь все десять ячеек, построенных немцами во время войны.

— Каких еще ячеек?

— Доков для немецких подводных лодок. Для знаменитых «U-boot».

Туанен потянул на себя дверцу, вырезанную в высоких металлических воротах. И тут же язык морской пены хлестнул ему в лицо. Не обращая внимания на брызги, он распахнул дверь пошире. Кубела увидел длинный водоем с платформами по краям. Над ним на десятиметровой высоте тянулся выкрашенный в белый цвет бетонный мостик, а чуть выше скрещивались металлические конструкции, поддерживающие крышу.

— Вы пойдете прямо по этому мостику, никуда не сворачивая. Он проходит над каждым доком: если вам хоть немного повезет, вы достигнете противоположного края бункера.

— Вы?

— Ты и Анаис. Единственная трудность — это море. Сегодня ночью волны заполняют доки почти целиком, но, как видишь, здесь есть поручень, за который можно держаться.

— Ты дашь нам уйти?

— При одном условии. Ты пойдешь впереди, Анаис — за тобой. Если ты хоть раз обернешься, чтобы убедиться, там ли она, ей конец.

«Я называю ее Эвридикой». Ему и в самом деле выпала роль Орфея. Он мгновенно припомнил историю музыканта и его жены, погибшей от укуса гадюки. Орфей, вооруженный лишь своей лирой, перебрался через Стикс, очаровал Цербера и уговорил Аида, владыку подземного мира, отпустить Эвридику. Бог согласился, но при одном условии: на обратном пути Орфей будет идти впереди Эвридики и ни разу не обернется.