Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

передать, что всякого, кто попытается варить дурман, постигнет та же участь. После этой выходки Владимир, конечно, взъярился не на шутку и потребовал объяснений от главы клана Княжьего острова. Тот назвал убийцу Предателем и сказал, что давно сам ловит этого скота, за какие-то внутриклановые нарушения, хотя, по-моему, йок был благодарен чернявому за эту его проделку. После этого князь объявил охоту на нелюдя и позвал меня. А я на тот момент возгорелся сильно. Былая страсть во мне пробудилась, да с такой силой, что раньше не случалась. Сидел я, значит, и ждал, когда же Учитель ко мне явится. Меч вострил, думал сразиться в честном поединке. А он, как вор, пролез ко мне ночью, с постели супружеской поднял, в одних портках на пол бросил, да портки-то и укоротил. Уж не знаю, почему он мне жизнь сохранил, вот только пообещал, что коли за старое возьмусь, он мне руки повыдергает, а болтать буду, так и языка лишит. А перед этим отца да жену в могилу уложит.

— Так что ж ты творишь тогда? — воскликнул Олга, не веря собственным ушам. — Жену не любишь, отца пожалей!

Бледное лицо воина исказила страшная безумная ухмылка, более похожая на оскал мертвеца.

— Некого жалеть больше. Полгода, как умер отец. А жена ушла. Впрочем, я ее не сужу.

Змея поджала губы, хмурясь.

— Свел-таки Илью в могилу.

Белослав, буйный и несдержанный в речах мужчина, ничего не ответил на этот жесткий выпад.

— Значит вот ты как решил… с жизнью покончить.

Ловчий, вскинув седую голову, засмеялся недобрым смехом.

— Покончить? Нет. Разве что с его жизнью.

— Думаешь, осилит твоя Стая Учителя? — недоверчиво спросила Змея.

— Оо, не сомневаюсь! — речь его стала увлеченной, глаза полыхали нездоровым огнем, губы подрагивали. — Я так долго ждал такого идеального случая для мести. И вот оно! Два месяца назад этого гада нашли в лодке, полумертвого. Какие-то сердобольные людишки подобрали его, выхаживали. Это такую-то мерзость в дом принесли, уму непостижимо! Я, как только узнал от Нюхача про этот след, сразу сюда двинулся. Теперь настал мой черед выдернуть его из постели. Мои воины — лучшие. А если и они не справятся, то им подсобят враги их, что в этой охоте вышли друзьями — пресловутые “сыны смерти”, волки стада человеческого.

Он вдруг осекся, с удивлением глядя в окаменевшее лицо своего бывшего наставника, потом понимающая улыбка покривила его губы.

— А ты что тут делаешь? Может, сама придушить его хочешь? Или вдруг вызволять его приехала? Только вот поздно спохватилась. Стая еще на рассвете в деревню выдвинулась.

Последние слова он уже кричал в спину убегающей Олге, в чьей голове еще выли взбудораженные голоса: “Умер! Ушел! Исчез! Убит! Кто? Кем? Не важно! Не важно! Не важно! Теперь все иначе. Убийца! Чужой! Зачем? Проклятье! Горе! Плохо! Плохо! Плохо…” Кто на этот раз? Добежав до развилки, она вырвала из рук опешившего Дарима вожжи, и, взлетев в седло, понеслась в деревню, кинув мужу:

— Останься с братом.

Конь, что, несмотря на старость лет, без всякого понукания мчал вровень с ветром, видимо, чуя настрой седока, долетел до деревенской заставы в считанные минуты, умерив шаг, прошел еще несколько дворов и остановился, всхрапывая и приплясывая на месте от страха. Умный мерин не желал идти дальше, и Олга, кажется, понимала, почему. Она сошла на землю и побрела вдоль улицы, чувствуя на себе прикосновения испуганных взглядов людей из-за приоткрытых ставен. Тишина стояла кладбищенская, даже собаки попрятались и не решались подать голос. Ворота одного дома были гостеприимно распахнуты, и Олга вошла, надеясь не увидеть то, что увидела. Двор, широкий и богатый, был усеян трупами. Человек десять-пятнадцать, все мужчины: здоровые, крепкие, сильные и… мертвые. Кровь хлюпала под ногами, когда она перешагивала отрубленные ноги, руки, головы. Мясо! Настоящая скотобойня! Она остановилась, зажав рот ладонью. Короткая с проседью шевелюра, печальные карие глаза, отражавшие небо — Барсук. Змея наклонилась, дрожащими пальцами опустив веки добродушного воина, если так можно сказать о йоке, огляделась в поисках тела, что еще недавно носило эту голову, и увидела их. Двое мужчин, не молодых, но и не старых, стояли у ворот и совершенно равнодушно наблюдали за нею, точно ждали, когда она закончит, освободив им место. Белые, будто прозрачные тела их в легких одеждах были совершенно нереальны, да и двигались они так, словно плывут по течению воздуха, а не ступают по земле. Точно призраки, белые в белом, эта жуткая пара устремилась навстречу попятившейся Олге, а вокруг них клубилось чуть видимое марево света. Творец всемогущий, да что же это! Неужели я опоздала? Но ведь они могли уйти, спрятаться? Ведь они ни при чем! Ведь… о Бог мой! Милад, бездыханный, напичканный арбалетными болтами, как игольница иглами, лежал ничком у самых дверей в луже собственной крови. Он был уже мертв, как и маленькая девочка, которую он прижимал к груди. Дочка! Олгу начало мутить. Дальше — хуже: в просторных сенях, раскинув руки, лежал разрубленный поперек живота Ждан, за ним Милёна — на сносях и с перерезанным горлом, и рядом, тяжело опершись о стену, сидел обезглавленный Кабан. Щетинистая, вечно небритая рожа его удивленно скалилась в потолок. Чему так дивился йок перед своей смертью, было неясно. То ли тому, что женщина, которую он по ошибке принял за Змею, ею не оказалась, то ли тому, что хлипкий мужичонка полез поперек его ножа защищать, как думал Клыкач, Великого Духа. Олга ступила в следующую комнату, потом в следующую и так далее, прикрывая лицо рукавом: в нос набивался тошнотворный запах выпущенных кишок и крови. Она сама не знала, чего искала в мешанине тел. Живых? Вряд ли кто-то мог уцелеть в этой бойне. Лиса? Его она не надеялась найти, решив про себя, что он сбежал, как только избавился от тех, кто смог бы догнать его. Так что же заставляло Змею делать очередной шаг? Она прислушалась к себе и нашла только один ответ, показавшийся ей правдивым из-за сильного чувства неприятия, что он вызвал. Она жадно искала подтверждений своему мнению об Учителе, о том, какой он безжалостный мерзавец, искала в каждой мелочи, и находила. Ум строил все новые и новые представления о его подлости, подкрепляя ее пошатнувшуюся ненависть. Давал ей обоснованное, логически выверенное право обвинять нелюдя во всех своих несчастьях, и особенно в том, что втянул в их распри ее род. “Он лишь твоя боль, твое проклятие”. Ха, матушка-Ара, ты все-таки ошиблась! И вот теперь она