ЗАГОВОР ГОРБАЧЕВА И ЕЛЬЦИНА: КТО СТОЯЛ ЗА ХОЗЯЕВАМИ КРЕМЛЯ? - Александр Костин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ходит и такое: я, мол, знал о предстоящем путче. Следствие покажет все. Также как и цену запущенного слуха, будто Горбачев имел ненарушенную связь, но устранился, чтобы отсидеться и приехать «на готовенькое». Так сказать, беспроигрышный вариант. Если путч удался, то президент, давший ГКЧП шанс, выигрывает. Если путч проваливается, он опять прав»[430].
Все так. Лучше не скажешь. И неважно, что Горбачев не сумел собрать урожая с августовских полей: все в одиночку присвоил Ельцин. Но откуда Президент СССР мог предположить, как поведет себя Президент России? Нейтрализуй его путчисты в первый же день мятежа, и не было бы никаких баррикад, «живого кольца», развивающихся бело-сине-красных полотнищ и жертвоприношения в качестве жизни трех юношей.
Сами гэкачеписты, оправившись от шока, вызванного предательством Горбачева, и осознав, что пути их разошлись навсегда, понемногу разговорились. Так, В. Болдин, один из самых доверенных Генсеку людей, напишет:
«Горбачев в начале 1990 года пригласил к себе группу членов Политбюро и Совета безопасности — всех тех, кто впоследствии вошел в ГКЧП (среди них были Крючков, Язов, Бакланов) — и поставил вопрос о введении чрезвычайного положения. Все, кого Горбачев тогда позвал, идею ЧП поддержали, особенно учитывая нарастание националистических, центробежных тенденций в Прибалтике и Закавказье. И у нас, в аппарате Горбачева, начали готовить концепцию ЧП.»[431]
Дальше, если следовать логике Болдина, события развивались так. Генсек окончательно осознал, что сепаратные переговоры Ельцина с лидерами республик приведут в итоге к его полному низложению и «вызвал тех, с кем уже обсуждал вопрос чрезвычайного положения, отдал им необходимые распоряжения и ушел в отпуск. Горбачев не хотел присутствовать при той драке, которая должна была разгореться. Он знал (а возможно, и сам дал команду), что во время его отпуска случится то, что случилось».
Болдин знает о чем говорит, и оснований не верить ему нет абсолютно никаких. Это был честнейший человек. А вот воспоминания другого путчиста, бывшего секретаря ЦК КПСС О. Бакланова:
«Я узнал о создании комитета от Горбачева, который еще за год или полтора до августа 1991 года, почувствовав, что его политика приходит в тупик, на одном из совещаний высказал мысль о создании некоего органа, который в случае чрезвычайной ситуации мог бы вмешаться, чтобы поправить положение в стране. Я знаю, что и Верховный Совет обсуждал и даже принял статус ГКЧП»[432].
Очень интересные наблюдения приводит Евгений Примаков, на тот момент член Президентского совета. Когда утром 20 августа он пришел к Янаеву и посоветовал немедленно вывести войска, вице-президент виновато потупился: дескать, сам все понимаю, но не могу, выкрутили руки.
«Потом, анализируя разговор, — замечает Примаков, — я особо выделил сказанное им: «В апреле я не поддался. А в этот раз не выдержал…» Значит, они собирались сделать это еще в апреле»[433].
Не менее конкретно формирует задачи созданного ГКЧП О. Шенин:
«ГКЧП — это несформированная структура, созданная с подачи Горбачева. Это он нас всех ранее не раз собирал в таком составе. Горбачев акцентировал внимание на том, что в стране ситуация может складываться не самым лучшим образом. Видимо, он имел в виду какие-то свои цели, а мы полагали, что речь шла о защите конституционного строя»[434].
Бессмертны слова Виктора Степановича: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда».
Все меньше и меньше остается вопросов об участии Горбачева в организации ГКЧП, но рано или поздно на все эти вопросы будут найдены ответы, в том числе и на эти два. Во-первых, зачем понадобилось генсеку и президенту страны — вполне здоровому и бодрому — оставлять Москву под предлогом надуманной болезни, когда под угрозой срыва находилось подписание Союзного договора — его же детища! И, во-вторых, что означает его загадочная фраза, брошенная журналистам сразу же после возвращения из форосского «заточения»: «Всего я вам все равно никогда не скажу…»
«На следующий день, осознав, что за двадцать дней отсутствия в Москве власть стремительно ускользает из его рук, Горбачев признался одному из западных корреспондентов: «Я приехал из Фороса в другую страну и сам уже не тот, кем был, другой человек». На этот раз он сказал чистую правду.
Как Ельцин после возвращения из Америки, так и Горбачев после Фороса совершенно изменился. Во-первых, он стал еще более боязливым и неуверенным в своих действиях, утратил остатки воли. Во-вторых, он понял, что проиграл и попал под каблук Ельцина.
— У нас есть горький опыт, август нас многому научил, потому, прошу вас, теперь любые кадровые изменения — только по согласованию со мной, — приказал Ельцин.
Горбачев внимательно посмотрел на собеседника. Это был взгляд сломленного, готового на уступки человека. И все же Президент Союза попытался взять инициативу в свои руки.
В первый же день после возвращения в 12.00 Горбачев созвал у себя совещание. Еще не все отошли от происшедшего. Говорили о том, что кто делал, где был в разгар событий, перемывали косточки вчерашним партсоратникам, которых арестовали ночью. Больше всех старался Яковлев.
Горбачев подписал первые после путча указы — министром обороны назначил Моисеева, председателем КГБ — Шебаршина.
Ельцин узнал об этом поздно вечером, после сообщения по ТВ. Несмотря на поздний час, он позвонил Горбачеву и тоном хозяина, нетерпящего возражений, спросил: — Михаил Сергеевич, что вы делаете? Моисеев — один из организаторов путча. Шебаршин — ближайший человек Крючкова.
Горбачев стал оправдываться, что не знал этого. Но сейчас уже поздно, дело сделано, документы подписаны, а указы уже обнародованы, их передали по радио, телевидению.
— Так дело не пойдет, — заявил Ельцин. — Утром буду у вас. Утром прямо из дома Президент России поехал в Кремль, к Горбачеву. Первым делом потребовал отправить в отставку Моисеева. Хозяин кабинета, которому вскоре предстояло самому паковать чемоданы, пытался увернуться от прямого разговора. Дескать, неудобно отменять только что изданный указ, обещал подумать, как выйти из положения. Но с Ельциным его увертки, отговорки, уловки не проходили.
— Нет, — уперся Б. Н., — я не уйду, пока вы при мне этого не сделаете. Приглашайте Моисеева прямо сюда и отправляйте в отставку.
Пришлось Горбачеву уступить. Вызвали Моисеева, начальника Генштаба, лишь вчера назначенного министром. Он вошел в кабинет, где сидели оба президента. Горбачев за своим столом, в торце, Ельцин — рядом.
— Объясните ему, что он уже не министр, — кивнул Ельцин Горбачеву, показывая, кто тут главный.
Можете представить, что творилось в душе униженного Горбачева, но он безропотно повторил сказанное Ельциным. И генерал армии, один из самых способных наших военачальников, сдал пост министра обороны…
Коржаков передал Ельцину записку от Бурбулиса, шефа кадров, с предложением назначить министром обороны Шапошникова, главкома ВВС, который одним из первых поддержал решение о деполитизации армии и провел эту акцию в ВВС.
Ельцин знал о заслугах человека, который «смеется», и рассчитывал на его помощь в будущем.
Знал Борис Николаевич и о другом — в дни путча он определил министром обороны России генерала Кобеца. Назначение Шапошникова означало элементарное двоевластие в армии. Но это ему как раз и нужно было, а тут и человек подвернулся, готовый услуживать, а не служить.
Вскоре Шапошников тоже предстал пред очи двух президентов. Беседа была короткой: пост получил — действуй.
Снова записка от Бурбулиса: на пост председателя КГБ предлагался Бакатин. Ельцин знал Шебаршина лично и знал, что этот человек, кадровый разведчик, не прогнется ни перед кем, а тем более будет всячески противодействовать давно задуманному разгрому КГБ. Горбачев, услышав фамилию Бакатина, удивился: это было большой неожиданностью для него. Но тут же сообразил, что эта кандидатура подходящая — вроде свой человек. Так ушел в отставку еще один профессионал, пробывший во главе Комитета госбезопасности всего сутки.
— Надо решить вопрос и с министром иностранных дел, — нажимал Ельцин. — Бессмертных выполнял поручения ГКЧП, во все посольства ушли шифровки в поддержку гэкачепистов, и всю внешнеполитическую службу он ориентировал на то, чтобы помогать им.
— Кого вы предлагаете? — спросил Горбачев.
Ельцин призадумался. Хотел было назвать Козырева, но понимал, что бойкий мальчик еще не готов к такой роли. Сошлись на Борисе Панкине, который был послом в Чехословакии, а раньше в Швеции. Хорошо засветился он 19 августа, когда открыто выступил против путча в посольстве и прислал шифровку, в которой осуждал ГКЧП. Верность Ельцину была индульгенцией в эти дни для получения хлебной должности. Правда, Панкин недолго возглавлял МИД — не той школы, да и слишком самостоятелен. Его сплавили в Лондон, а в МИД все-таки подсадили Козырева.
