Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир - Ольга Скороходова

Я не могу объяснить, почему именно эти слова, а не какие-нибудь другие выстукивали для меня колеса. Однако скажу с уверенностью: я не повторяла чужие слова, услышанные мною в разговоре или вычитанные из книг. Напротив, я очень старалась подобрать к постукиванию колес какие-нибудь другие слова или отдельные слоги, но тогда не получалось «стройной гармонии», слова шли вразброд, а колеса выстукивали свою монотонную песенку: «Тик-так…» Иногда, когда я стояла у окна, ко мне подходила М. Н. и рассказывала о тех местах, мимо которых мы проезжали. Говорила она о промелькнувших вдали деревнях с беленькими украинскими хатками и садами; издали они казались ей особенно чистенькими и маленькими. Я думаю, происходило это оттого, что все вокруг было залито ярким солнцем, которое слепило ей глаза, мешая разглядеть отдельные предметы.

Я не представляла эти деревни, хаты и сады такими, какими их видела М. Н. Пока я слушала ее рассказы, ощущая при этом жаркое солнце, теплый ветер и запахи полей, к которым примешивался угольный дым, выходивший из трубы паровоза, мне казалось, что я воспринимаю только неясное очертание пейзажа; не зрительно воспринимаю, а как бы осязаю на воздушно-мягком полотне едва ощутимые рельефные линии. Но когда М. Н. говорила, что она уже ничего не видит, воображаемые мною линии распадались и расплывались, исчезали в воздухе и оставалось только словесное воспоминание о них. Так было всю дорогу.

Когда мы проезжали мост через Дон, я почувствовала, что М. Н. им тоже заинтересована и смотрит в окно. Влажный запах воды, и тот прохладный трепетно-упругий ветер, какой обычно бывает над рекой, взволновали меня. И так ясно, так ощутимо представился им большой простор воспетого в песнях, описанного во многих книгах поэтического Дона. И долго еще после того, как мы удалились от Дона, в моей памяти звучали стихи Пушкина:

Блеща средь полей широких,Вон он льется!.. Здравствуй, Дон!От сынов твоих далекихЯ привез тебе поклон.Как прославленного брата,Реки знают тихий Дон;От Аракса и ЕвфратаЯ привез тебе поклон.

Я мысленно видела много других рек, то тихо и плавно текущих в своих зеленых берегах, то бурно, стремительно стекающих с гор, — и все они будто направлялись к Дону. Всем существом своим я ощущала или теплую, совсем спокойную, или прохладную бурлящую воду всех этих рек. Вода Дона чудилась мне не застывшей. Она текла медлительно-торжественно, к берегу подкатывали тяжелые волны. Что видели вокруг себя, что говорили о Доне другие пассажиры, я не знаю, да и не спрашивала их об этом. У меня были свои думы, свои восприятия, свои представления, и для меня этого было вполне достаточно.

Дорога изрядно утомила меня, к тому же было очень жарко. В последний день я почти не отходила от окна. Когда оставалось несколько часов до Туапсе и мы начали укладывать вещи и чемоданы, М. Н. спросила:

— Что делать с вашими цветами? Они уже увядают.

— Выбросьте…

— Выбрасывайте сами, это ваш букет.

Я взяла цветы из баночки. Это были васильки и флоксы. Сразу выбросить весь букет за окно мне не хотелось: это было бы скучно и прозаично, а я обычно люблю поразмышлять и пофантазировать по поводу всего, что делаю. Не совершать того, что обычно для других людей, и придумать что-нибудь свое, соответствующее моему представлению об окружающем меня мире — вот к чему я всегда стремлюсь, потому что мне особенно интересно сравнивать «свое» с конкретными вещами, с действительностью.

Итак, я начала бросать за окно по одному цветку. Мне очень хотелось знать, куда попадает каждый цветок: попадает ли он под колесо или отлетает в сторону, уносимый ветром?

Если мне казалось, что цветок отлетел в сторону, мне представлялась сухая, горячая и пыльная земля и вот на узенькую полоску этой земли падает увядший цветок. Если же я думала, что цветок упал на рельсы и попал под колеса, то он мне представлялся в виде маленького комочка, еще чуть влажного. Но я знала, что он быстро засохнет и с рельсов его сдует ветер на ту же пыльную землю. Так я размышляла и развлекалась почти до Туапсе.

II

Санаторий, в который мы направлялись, в 27 км от Туапсе, а в город мы приехали в 3 часа ночи. Нам сказали, что с вокзала нужно идти пешком на базу, куда должна была прибыть днем машина и забрать нас в санаторий. Мы были не одни. Тем же поездом с нами приехала целая группа глухонемых.

Я чувствовала себя превосходно. Как только мы вышли из вагона, я сразу ощутила близость чего-то особенного и приятного, словно вернулась в знакомые мне места. Так мне казалось оттого, что близко было море. Конечно, я не слышала его шума, но по чистому, легкому и прохладному воздуху да еще по специфическому запаху уже знала, что море близко. М. Н. видела море, слышала плеск волн и тоже радовалась. Ну, а я, ничего не видя и не слыша, думаю, испытывала не меньшую радость, чем М. Н.

Как приятно было ступать по земле после почти четырехсуточного сидения и тряски в вагоне! Дорога была гладкая, прямая и ровная. С обеих ее сторон были посажены кусты роз, но цветов на них уже не было. Ночь выдалась бодрящая, освежающая своим чистым воздухом. Хотя я не видела сумрака ночи, однако, ощущая прохладу, верила, что это была ночь. Если бы я сама даже не знала и другие не говорили мне, что мы приехали ночью, я все равно не подумала бы, что это теплый, но очень пасмурный, туманный день. Темноту я ощущаю всей поверхностью лица, а также отличаю ночь от дня еще по запаху: я знаю, что ночные запахи отличаются от дневных.

Мы быстро шли вперед, мне было весело и легко. Всю дорогу я чувствовала, что мой большой и так хорошо пахнущий друг — море — совсем близко от меня. Хотелось пойти на берег, окунуться в прохладные, упругие волны, но это возможно сделать только утром в городе. Благополучно добравшись до базы, мы получили постели и легли отдыхать. Нас предупредили, что машина прибудет только в 3 часа дня. Я радовалась, что это давало возможность погулять в городе и еще до приезда в санаторий поздороваться с морем — последнее нужно понимать буквально, — ведь видела я море в ту минуту, когда прикасалась к воде. Но если бы я могла предполагать, какую встречу готовило мне море, то, по всей вероятности, я не слишком бы торопилась ощутить и воспринять его столь непосредственным образом.

Спали мы недолго. Все проснулись рано, напились чаю и стали сговариваться о том, чтобы пойти выкупаться. Пока остальная публика дурачилась и совещалась, мы с М. Н. вышли побродить по улицам. Я чувствовала себя бодро и спокойно; ночное возбуждение улеглось. В некоторых местах я ощущала запах цветов, доносившихся из палисадников, над всем этим доминировал запах моря. Город в целом я не представляла, хотя и чувствовала под ногами камни мостовой; мы так мало прошли, что я не могла составить себе представления, насколько велик город. Мне, конечно, в другое время хотелось бы побольше походить по городу, а потом на досуге представить все то, что в нём могло находиться по моим предположениям. Но на этот раз все мое существо, все мои ощущения, мысли и представления были переполнены и подавлялись только двумя могучими образами — морем и солнцем. Невыносимо палило жгущее, яркое солнце, которое здесь, на юге, казалось мне большим, чем в Москве. Когда живешь в таком огромном городе, как Москва, и идешь по ее улицам, то даже в самые знойные дни солнце кажется меньше, несмотря да то что жара и духота кружат голову и заставляют постоянно желать попасть в прохладный уголок. На юге, у моря ощущаешь бесконечный простор воздуха, который весь пронизан жгучими лучами большого южного солнца. Мы шли по улицам Туапсе. Нигде не было тени, но и духоты не ощущалось, хотя было очень жарко. Весь город был залит одинаково жгучими и яркими лучами, и от этого солнце казалось мне большим. Ведь если я летом иду по городу и в том или другом месте попадаю в тень, то у меня возникает физическое ощущение, будто солнце становится меньше или солнечные лучи натолкнулись на какое-то препятствие, через которое их свет и теплота не достигают до меня.