Маленький друг - Донна Тартт

Над ухом невыносимо зудел комар. Дэнни мотал головой, пытаясь его отогнать, но сучонок как чувствовал, что у него руки заняты и прихлопнуть его он не сможет.

Комары везде, везде. Теперь они его нашли, поняли, что двинуться он не может. Они раздражающе, с оттяжечкой впивались ему в подбородок, в шею, в дрожащие мускулы на руках.

“Давай, давай, надо с этим разделаться”, – твердил он себе. Он держал ее голову правой рукой – она была посильнее, но сам глядел на левую, которой он держался за лестницу. Она уже здорово онемела, и теперь ему только и оставалось, что смотреть на нее, чтобы убедиться, что он не разжал пальцы.

К тому же он боялся воды: если туда глядеть, так и отключиться можно. Тонущий ребенок может утянуть за собой взрослого мужика – профессионального пловца, спасателя. Знает он такие истории…

Вдруг он как-то разом понял, что она перестала трепыхаться. Он замер на миг, подождал. Голова ее была такой мягкой на ощупь. Он слегка разжал хватку. Потом обернулся, чтобы посмотреть (надо же было проверить, не то чтобы ему, конечно, хотелось проверять), и с облегчением увидел, что ее тело обмякло и покачивается на зеленой воде.

Он осторожно отнял руку. Она не двигалась. Затекшие, ноющие мышцы закололо иголочками, он развернулся, схватился за лестницу другой рукой, прихлопнул комаров на лице. Еще немножко посмотрел на девчонку – искоса, краешком глаза, будто на жертву дорожной аварии.

И тут вдруг руки у него так затряслись, что он с трудом удержался на лестнице. Он вытер пот со лба, сплюнул полный рот кислятины. Дрожа всем телом, он схватился за скобу повыше, распрямил локти, подтянулся и влез на лестницу под громкий скрежет проржавевшего железа. Он устал, он до смерти хотел убраться от воды подальше, но все равно заставил себя обернуться и напоследок окинуть ее тело долгим взглядом. Он потыкал ее ногой и смотрел, как она, завертевшись, уплывает от него в тень, неподвижная, как бревно.

Гарриет больше было не страшно. С ней случилось что-то странное. Цепи лопнули, сломались замки, отпустило земное притяжение, она летела вверх, вверх и вверх, зависнув в безвоздушной ночи, раскинув руки, будто космонавт – невесомая. За ней кильватерным следом пенилась темнота, сплетенные кольца вздувались и расходились, как круги от дождя по лужам.

Необыкновенное величие. В ушах у нее шумело, и она почти чувствовала, как солнце жарко светит ей в спину, пока она летела над пепельно-серыми просторами, над огромными пустошами. Я знаю, каково это – умирать. Если она откроет глаза, то увидит собственную тень (руки раскинуты, как у рождественского ангела), которая переливается на бирюзовом дне бассейна.

Вода плескала Гарриет в живот, накатывала на нее утешительно, почти в такт дыханию. Как будто вода – вокруг ее тела – дышала за нее. Само дыхание стало позабытой песней, песней ангелов. Вдох – гармония. Выдох – экстаз, торжество, утраченные райские песнопения. Она уже так долго задерживала дыхание, что сможет не дышать еще немножко.

Еще немножко. Еще немножко. Вдруг Гарриет в плечо уперлась нога и она почувствовала, что кружится, уплывает к дальней стене бака. Нежно искры полетели. Она в холод уплыла. Дзинь – и звездочки сгорели, внизу зажглись огни, засияли города в темной дали. Легкие обжигало назойливой болью, которая с каждой секундой становилась все сильнее, но еще немножко, повторяла она, еще немножко, нужно продержаться до конца…

Она стукнулась головой о противоположную стену бака. От удара Гарриет отнесло назад, и в тот же миг вода всего на какую-то долю секунды схлынула с ее лица, и ей удалось урвать крошечный глоточек воздуха перед тем, как она снова погрузилась в воду.

Снова темнота. Темнота, которая еще темнее, если только такое возможно, темнота, которая высасывает из глаз последние искорки света. Гарриет висела в воде и выжидала, и вместе с ней мягко покачивалась ее одежда.

Она была у стены, куда солнце не дотягивалось. Она надеялась, что тени и плеск воды скрыли ее вдох (легонький, одними губами), воздуха все равно не хватало, чтоб унять жуткую боль в груди, но достаточно, чтобы продержаться еще немножко.

Еще немножко. Где-то тикал секундомер. Это просто такая игра, и она отлично умеет в нее играть. Птичка поет – и я так могу, рыбка плывет – и я так могу. Кожу на голове и на руках закололо иголочками, будто ледяным дождем. Нагретый бетон и запах хлорки, полосатые пляжные мячи и детские надувные круги, пойду куплю мороженое “Сникерс” или фруктовый лед…

Еще немножко. Еще немножко. Она все глубже и глубже увязала в безвоздушности, и легкие у нее пылали от боли. Она – маленькая белая луна, которая плывет над нехожеными пустынями.

Дэнни, тяжело дыша, вцепился в лестницу. Из-за того что пришлось топить девчонку, он ненадолго даже про наркотики позабыл, но теперь все случившееся навалилось на него с новой силой, и ему хотелось выть в голос, рожу себе хотелось расцарапать. Как, черт дери, он смоется из города на окровавленной машине и без денег? Он же рассчитывал на то, что у него будет мет, что он сможет его толкать в барах, да хоть на улицах, если б на то пошло. При себе у него было долларов сорок (это он продумал, когда сюда ехал, с заправщиком в “Тексако” метамфетамином не станешь же расплачиваться), и не стоит забывать про Лучшего Друга Фариша, пухлый бумажник, который Фариш всегда носил в боковом кармане. Фариш, бывало, любил его вытащить, чтоб порисоваться за покерным столом или в бильярдной, но Дэнни точно не знал, сколько у него там денег. Если повезет, если ему повезет по-крупному, то с тысячу долларов там будет.

Значит так, цацки Фариша (“Южный крест” – дешевка, а вот кольца кой-чего стоят) плюс бумажник. Дэнни провел рукой по лицу. На деньгах из бумажника он продержится месяц-другой. Но потом…

Может, получится раздобыть фальшивые документы? А может, найти работу, где документов вообще не спрашивают, собирать вместе с иммигрантами табак или апельсины. Но это дрянная награда за его труды, дрянное будущее – по сравнению с тем кушем, который он намеревался отхватить.

А когда найдут труп, Дэнни начнут искать. Револьвер так и валялся в траве, он его начисто вытер. Прямо как мафиози. По-хорошему, его надо бы в реку выбросить, но теперь, раз наркотики пропали, у него, кроме револьвера, почти ничего и не осталось. Он напряженно перебирал в голове разные варианты, но их было немного, и один другого дерьмовее.

Он оглянулся, посмотрел на фигурку, качавшуюся на воде. Зачем она утопила наркотики? Зачем? Девчонки он суеверно побаивался – как тени, как дурного глаза, но теперь, когда она умерла, он начал думать, а вдруг она и удачу ему приносила. Похоже, он совершил большую ошибку, самую серьезную ошибку в жизни, убив ее, но помоги же ты мне, обратился он к плававшей внизу фигурке – и не смог договорить. С того самого дня, как он увидел ее возле бильярдной, ему все казалось, что они с ней как-то связаны, только вот он понять не мог как, и загадка эта не давала ему покоя. Будь они на суше, он из нее бы все ответы выбил, а теперь уж поздно.

Он выловил из вонючей воды пакетик со спидами. Порошок слипся, размок, но как знать, вдруг его уварить можно будет – и ширнуться. Он вытащил еще с полдесятка мокрых пакетиков. Колоться он никогда не кололся, но, похоже, самое время начать.

Он оглянулся напоследок и полез наверх. Проржавевшие чуть ли не до самого основания скобы скрипели и проседали под его весом, лестница тряслась, ходила ходуном – это ему совсем не нравилось, – и он с радостью выскочил из затхлого тесного бака к яркому, жаркому солнцу. Встал на ноги – колени у него тряслись. Все тело ныло, ныли мышцы – будто его нокаутировали, а впрочем, если вдуматься, так оно и было. Над рекой собиралась гроза. На востоке небо было солнечное, голубое, но на западе над водой клубились, сгущались черные, пороховые облака. Темные пятнышки проплывали над низкими городскими крышами.

Дэнни потянулся, потер поясницу. Он промок насквозь, с него лилась вода, на руках длинными нитями налипла зеленая слизь, но несмотря на все это, чувствовал он себя до абсурдного неплохо – так хорошо было вылезти из темной сырой дыры. Воздух был влажный, но дул легкий ветерок и дышалось легко. Он спустился вниз по крыше, к краю бака, и колени у него подкосились от облегчения, когда он увидел, что машина так и стоит себе, нетронутая, и от нее сквозь высокую траву уходит всего одна цепочка следов.

Он радостно рванулся к лестнице, но его еще слегка пошатывало, и не успел он опомниться, как – хрясь! – под ним провалилась гнилая доска. Мир вдруг покосился: диагональный крен серых досок, голубое небо. Дэнни, бешено размахивая руками, попытался было восстановить равновесие, но доски в ответ затрещали еще сильнее и Дэнни провалился по пояс.