Маленький друг - Донна Тартт

Отсюда окна “Транс АМа” казались зеркальными, непрозрачными. Неужто Фариш понаставил в башне ловушек? Дэнни в этом сомневался, но теперь до него дошло, что наверняка-то он и не знает.

А он взял и полез на башню. Он поднялся еще на ступеньку, остановился. Подумал, не слезть ли ему, не поискать ли эту штуку, которой его ударило, но потом решил не тратить времени зря. Там, внизу, он все дела закончил, теперь ему надо лезть дальше, его цель – забраться наверх. Не хотелось бы, конечно, взлететь на воздух, с отчаянием думал он, глядя вниз, на окровавленную машину, но случись оно так, то и хер бы с ним.

Делать нечего, надо двигаться. Дэнни потер шишку на голове, сделал глубокий вдох и снова начал карабкаться вверх.

Щелчок, и Гарриет снова очутилась в своем теле, вот она лежит на боку и чувство такое, будто она заглядывает в знакомое окно, только теперь – в другую створку. Рука у нее была в крови. Она тупо уставилась на нее, не совсем понимая, что это вообще такое.

И тут она разом все вспомнила, вздрогнула, резко села. Он идет, нельзя терять ни секунды. Пошатываясь, она встала. Вдруг снизу протянулась рука, ухватила ее за лодыжку, и Гарриет вскрикнула, задергала ногой и, сама того не ожидая, высвободилась. Она рванулась к двери люка, и тут у нее за спиной на лестнице, будто вылезая из бассейна, вырос Дэнни Рэтлифф с разбитым лицом и в окровавленной футболке.

Он был страшный, вонючий, огромный. Гарриет, задыхаясь, чуть не плача от ужаса, с грохотом полезла вниз по лестнице. Его тень упала на открытый люк, закрыла свет. Дзинь – тяжелый ботинок звякнул о лестницу. Дэнни полез вниз, за ней, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.

Гарриет повернулась, прыгнула. Она вошла в воду ногами. Полетела вниз, в холод и тьму, ударилась о дно. Задыхаясь, сплевывая грязную воду, взмахнула руками и мощным рывком выплыла на поверхность.

Не успела она всплыть, как сильная рука вцепилась ей в запястье, вытащила ее из воды. Он стоял в воде по грудь, держась за лестницу, изогнувшись, чтоб до нее дотянуться, и его серебристые глаза, которые так и горели на смуглом лице, пронзили ее будто иглы.

Гарриет брыкалась, выворачивалась и вырывалась с такой силой, которой она у себя даже и не подозревала, но хоть ей и удалось поднять фонтаны брызг, все было без толку. Он вытащил ее из воды – одежда у Гарриет промокла насквозь, стала тяжелой, она чувствовала, как его мышцы дрожат от напряжения, когда она молотила по вонючей воде, стараясь плеснуть ему в лицо.

– Ты кто? – проорал он. Губа у него была разбита, а щеки сальные, небритые. – Тебе чего от меня надо?

Гарриет придушенно пискнула. От боли в плече у нее аж дух перехватывало. На бицепсе у него извивалась синяя татуировка: расплывшиеся очертания осьминога, размытый готический шрифт, надписи не разобрать.

– Ты чего тут делаешь? А ну говори!

Гарриет закричала, потому что он принялся что было сил трясти ее за руку, зашарила ногами в воде, пытаясь найти хоть какую-нибудь опору. Но тут он молниеносным движением прижал ее ногу коленом и, визгливо, по-бабьи, хохотнув, схватил ее за волосы. Он проворно окунул ее голову в грязную воду, резко вытащил – по лицу у нее стекала вода. Он трясся как в ознобе.

– А ну отвечай, сучка! – крикнул он.

По правде сказать, Дэнни трясло не столько от злости, сколько от неожиданности. Все произошло так быстро, что он и обдумать ничего толком не успел, девчонка попалась, а верилось в это с трудом.

У девчонки был расквашен нос, по лицу, перемазанному грязью и ржавчиной, бежали рябые, водянистые пятна света. Она злобно таращилась на него, надувшись, что твоя сова-сипуха.

– Кому сказал, говори! – крикнул он. – Живо!

Его голос метался по баку гулким эхом. Солнечные лучи пробивались сквозь ветхую крышу, подрагивая, падали на тесные стены – свет был слабенький, далекий, будто они сидели в шахте или в колодце.

В полумраке лицо у девчонки дрожало над водой, будто белая луна. Он услышал, как она тихонько, часто дышит.

– Отвечай! – заорал он. – Ты чего тут делаешь? – И он затряс ее снова, затряс что было сил, подавшись к воде, крепко держась за лестницу, он тряс ее за горло до тех пор, пока она не завизжала, и тогда-то, несмотря на всю его усталость, на весь его страх, Дэнни захлестнуло таким мощным приливом ярости, что он взревел, будто зверь, перекрывая ее вопли, и лицо у нее тотчас же застыло, а крики замерли на губах.

У него болела голова. Думай, твердил он себе, думай. Так, девку он поймал, ну и что с ней делать? Место тут было опасное. Дэнни всегда верил, что если уж припрет, то по-собачьи он всегда побултыхаться сумеет, но теперь (он стоял в воде по грудь, держался за хлипкую лесенку) ему в это не очень верилось. Ну разве это сложно, плавать? Коровы умеют плавать, умеют плавать даже кошки – а он-то чем хуже?

Тут он заметил, что девчонка начала ловко выворачиваться из его хватки. Он резко подхватил ее, впился пальцами ей в горло, да посильнее, так что она заскулила.

– Слушай, ты, цаца, – сказал он. – Живо говори, кто ты такая, и тогда, может, я тебя и не утоплю.

Вранье, да и сказал он это так, что ясно было – врет. Лицо у нее посерело, видно было: она это тоже поняла. Ему сделалось тошно, она ж все-таки еще маленькая, но другого выхода не было.

– Я тебя отпущу, – сказал он вроде как убедительно.

Но мерзкая девка только щеки раздула и еще больше замкнулась. Он рывком вытащил ее на свет, чтоб лучше ее видеть, и луч света упал на ее белый лоб влажной полоской. Было тепло, но она уже как будто заледенела, он, кажется, слышал даже, как стучат ее зубы.

Он снова встряхнул ее, да так, что у самого плечо заныло, но хоть по лицу у нее и катились слезы, она плотно сжала губы и не издала ни звука. И тут внезапно Дэнни уголком глаза увидел, что в воде плавает что-то светлое, какие-то маленькие белые шарики, слипшись по две, по три штуки, слегка просев, покачиваются на воде у него возле груди.

Он отшатнулся – лягушачьи яйца, что ли? – и тотчас же закричал, и сам поразился своему крику, который выжег ему все кишки и обжег горло.

– Господи Иисусе!

Он глядел и не верил своим глазам, потом посмотрел наверх, туда, где с верхней ступеньки свисали ленточками обрывки черного целлофана. Нет, ему просто снится кошмар, это все не взаправду – наркотики испорчены, пропали его денежки. Он Фариша убил ни за что. Если его поймают – преднамеренное убийство влепят. Господи боже.

– Это ты сделала? Ты?

У девчонки шевельнулись губы.

Дэнни заметил наполовину затопленный пузырь черного целлофана, который качался на воде, и из глотки у него вырвался такой вой, будто он руку в огонь сунул.

– Что это? Что это? – завопил он, пригибая ее голову к воде. Полузадушенный ответ, ее первые слова:

– Мешок для мусора.

– Ты что с ним сделала? А? А?

Он сжал шею Гарриет. Быстрым, резким движением сунул ее голову под воду.

Гарриет едва успела набрать воздуху, когда он ее окунул (очутившись в темной воде, она с ужасом заморгала). Перед ней лопались белые пузырьки. Она сопротивлялась, бесшумно, посреди фосфоресцирующего света, пистолетных выстрелов и эха. Она воображала себе запертый чемодан, который прыгает по речному дну – бух, бух, бух, бух, его несет течением, и он катится, катится по гладким, покрытым тиной камням. Сердце Гарриет превратилось в нажатую клавишу пианино, в басовую ноту, которая ухала резко, тревожно, а под закрытыми веками у нее вспыхивала шершавая сера, с чирканьем загоралась в темноте белая спичка…

Голову Гарриет обожгло болью, когда он – буль! – вытащил ее за волосы из воды. Она чуть не оглохла от кашля, чуть не спятила от свиста в ушах и громкого эха, он что-то орал, но что – она не могла разобрать, лицо у него побагровело, набрякло от ярости, стало очень страшным. Отплевываясь, задыхаясь, она молотила руками по воде, дергала ногами, ища хоть какую-то опору, и когда задела большим пальцем стену бака, то наконец-то глубоко, с наслаждением вздохнула. Облегчение было просто райское, неописуемое (волшебное созвучие, гармония сфер), и она все дышала, дышала, пока он, завизжав, не окунул ее снова и в ушах у нее опять не загрохотала вода.

Дэнни, сжав зубы, держал ее под водой. Все мышцы в плечах словно перекрутились от боли, а от того, что ему пришлось и держаться что было сил за лестницу, и надсаживать глотку, его прошиб пот. Под его рукой ее голова казалась легкой, неустойчивой, шариком, который в любой момент может выскользнуть, а от того, как она билась и брыкалась, его начало подташнивать, будто он плыл на лодке. Он и так и сяк старался во что-нибудь упереться, уцепиться покрепче, но держался с трудом и свисал с лестницы, не имея под ногами никакой солидной опоры, он бил ногами по воде, стараясь встать на землю, которой не было. Сколько времени нужно топить человека? Гадкая работенка, вдвойне гадкая из-за того, что приходилось ее делать одной рукой.