Падение Римской империи - Питер Хизер

В пользу этой концепции можно привести кое-какие доводы, однако есть один контраргумент, который низводит ее до положения не более чем примечания на полях. Любое мнение о причинах падения Западной Римской империи в V в. должно в полной мере учитывать тот факт, что Восточная империя не только сумела выжить, но и достигла известного процветания в VI в. Все те проблемы, с которыми столкнулась Западная империя, в равной (если не в большей) степени относятся и к Восточной. В частности, римский Восток был в большей мере христианским и более склонен к богословским спорам. Кроме того, на Востоке существовала та же самая система управления и аналогичный тип хозяйства. Тем не менее Восточная империя уцелела, тогда как Западная пала. Один этот факт делает весьма сомнительным предположение, будто позднеримской имперской системе был присущ настолько серьезный врожденный порок, что она была обречена на слом под давлением собственного веса. Если же вы зададитесь целью выявить те различия между Востоком и Западом, которые могли бы объяснить их разные судьбы, то первое, что сразу же приходит на ум, — это особенности географического положения. Богатейшие провинции Востока, протянувшиеся чередой от Малой Азии до Египта, Константинополь вполне эффективно оборонял от варварских нашествий с севера и с востока, в то время как Западной империи приходилось защищать границу по Рейну и Дунаю почти на всей ее протяженности, и мы видели, с какими опасностями была сопряжена эта защита.

Оба приведенных соображения еще прежде были высказаны такими исследователями, как Н. Г. Бейнзи А.Х.М. Джонс{500}; однако в то время, когда работал Джонс, — сорок лет назад, — как мне представляется, в любом исследовании, посвященном краху Западной Римской империи, было принято фокусировать внимание на тематике варварских вторжений. По двум причинам. Во-первых, единственным фактором, который, по мнению Джонса, сыграл сколько-нибудь заметную роль в том, что исторические судьбы Востока и Запада разошлись, было их далеко не равнозначное экономическое положение. По его мнению, непомерное налоговое бремя нанесло тяжкий вред позднеримской экономике. Той доли урожая, которая оставалась у крестьян, было совершенно недостаточно для прокормления их самих вместе с их семьями, так что имел место постоянный, хотя и не бросавшийся в глаза, процесс разорения крестьян и сокращения сельскохозяйственного производства. Этот процесс, как считал исследователь, был особенно ярко выражен на Западе{501}. Взгляд Джонса на позднеримскую экономику основывался главным образом на письменных (прежде всего правовых) источниках. Когда он писал это, французский археолог Жорж Чаленко опубликовал отчет о своих сенсационных раскопках некогда процветавших позднеримских деревень на известняковых холмах сразу за Антиохией (см. гл. III). Так что когда Джонс создавал свои труды, раскопки деревень, как мы уже видели в III главе, полностью изменили наш взгляд на позднеримскую экономику. Мы знаем, что в IV в. налоги, безусловно, не были настолько высоки, чтобы подорвать крестьянское хозяйство. На Западе, как и на Востоке, период поздней империи был временем подъема сельского хозяйства, без малейших признаков более или менее крупномасштабного разорения крестьянства. Безусловно, Восток мог быть более богатым, чем Запад, однако до начала V в. на территории Римской империи не было никакого сколько-нибудь серьезного экономического кризиса. Аналогичным образом представление о том, что оба кризиса на границе, 376–380 гг. и 405–408 гг., также имели чисто внешние причины, наряду с детальной реконструкцией хода событий, относящихся к распаду империи в 405–476 гг., отводят пришедшим извне варварам главную роль в истории гибели Западной Римской империи.

Если учесть все это, ни один серьезный историк не станет утверждать, что Западная империя пала исключительно из-за внутренних затруднений или же, напротив, исключительно по причине ударов извне. В настоящем исследовании акцент сделан преимущественно на последнем факторе, поскольку, с моей точки зрения, неверную оценку получило возникновение в Европе Гуннской державы и, наряду с ним, тесная связь между появлением гуннов и детронизацией Ромула Августула. Впрочем, для того чтобы глубже понять характер воздействия инициированных гуннами вторжений на самые устои римской имперской системы, попытаемся еще раз бросить взгляд на участников этих вторжений.

В конце IV–V в. вторжения на территорию империи осуществлялись довольно значительными силами. Находящиеся в нашем распоряжении античные источники, которые освещают события столетия (376–476 гг.), не дают нам никаких точных данных о численности варварских племенных союзов, вовлеченных в этот процесс, не говоря уже об оценке той геополитической угрозы, которую они собой представляли. Как полагает кое-кто из исследователей, сведения источников на сей счет настолько скудны, что даже попытка оценить численность этих племенных союзов является делом бесперспективным. Это суждение вполне справедливо, однако некоторые из наших наиболее информативных источников предоставляют нам правдоподобные сведения, которые дают по крайней мере порядок величин для части племенных союзов, а иногда и косвенные способы оценки их численности. Ниже изложены мои выкладки, сделанные с учетом тех указаний, о которых я сказал.

Тервинги и грейтунги, появившиеся на северном берегу Дуная в 376 г., вполне могли выставить в поле примерно по 10 тысяч воинов. Полчища Радагайса, которые вторглись в Италию в 405–406 гг., по численности скорее всего превышали силы каждого из этих племенных союзов в отдельности: по-видимому, речь здесь должна идти о 20 тысячах человек. Взятые вместе, эти цифры в целом соответствуют сообщениям о том, что, когда Аларих объединил все три контингента, он смог мобилизовать свыше 30 тысяч бойцов{502}. Когда вандалы и аланы переправились в Северную Африку, их совокупная военная мощь, вероятно, составляла что-то около 15–20 тысяч воинов — правда, после тяжелых боев и без учета численности свевов. Таким образом, в целом перешедшие через Рейн в 406 г. варварские полчища могли насчитывать свыше 30 тысяч бойцов. Численность бургундов, которые вышли к Рейну в 410 г., установить сложнее. Когда этот племенной союз сопоставляли с вестготами образца 450-х гг., ему всегда отводили второе место; следовательно, военная мощь бургундов должна была быть меньше и составляла, возможно, что-то вроде 15 тысяч или более воинов, однако это было уже после страшного поражения, понесенного ими от гуннов в 430-х гг.{503}. Кроме того, мы просто не знаем, сколько скиров, ругов и герулов во главе с Одоакром влились в ряды римской армии в Италии в 460-х гг., когда развалилась гуннская держава. Несомненно, их численность измерялась тысячами (возможно, до 10 тысяч человек). Итак, по самым приблизительным подсчетам, основные силы варваров на Западе могли насчитывать до 40 тысяч готов (имеются в виду две волны вторжения — 376 г. и 405–406 гг.), 30 тысяч человек, переправившихся через Рейн, вероятно, 15 тысяч бургундов и еще 10 тысяч воинов, бежавших из пределов гибнувшей державы Аттилы. К этой цифре (95 тысяч бойцов) следует прибавить также всех тех, кто был представлен самыми разными менее значительными племенными союзами, в особенности аланов, которые не последовали за Гейзерихом в Африку, и, кроме того, полчища франков, которые с середины 460-х гг. играли чрезвычайно важную роль в политической жизни Галлии. Хотя после 476 г. франки довольно быстро стали достаточно могущественными, чтобы бороться с вестготами за господство над Галлией, в событиях, которые привели к низложению Ромула Августула, приняли активное участие, возможно, не более 10–15 тысяч франков. Итак, из всего этого следует, что около 110–120 тысяч вооруженных варваров сыграли некую роль в разрушении Западной Римской империи{504}.

С одной стороны, изучение письменных источников не оставляет места сомнениям в том, что центробежные силы, вызванные к жизни вторжениями извне, к концу V в. раздробили Западную Римскую империю на целый ряд вновь образованных королевств. С другой, каждый из этих племенных союзов насчитывал всего лишь несколько десятков (не сотен!) тысяч бойцов. На первый взгляд этот порядок цифр вовсе не свидетельствует о подавляющем превосходстве в силах, особенно если вспомнить, что даже по наиболее скромным подсчетам численность римской армии к 375 г. оценивается в 300 тысяч человек, а некоторые увеличивают это число вдвое. В известном смысле античная нарративная традиция подтверждает оценки такого рода. Западная Римская империя не погибла в результате одного массированного нашествия, что впоследствии произошло, например, с Китайской империей, разгромленной монголами. Изначально варвары-переселенцы располагали достаточной военной силой, для того чтобы создать на территории империи свои анклавы, однако последующая экспансия, приведшая к возникновению независимых королевств, представляла собой весьма длительный процесс: сменились два, а то и три поколения, прежде чем мощь Римского государства окончательно сошла на нет. Другой аргумент в этой связи заключается в том, что даже в совокупности варвары, обрушившиеся на империю в V в., не были столь многочисленны, чтобы сокрушить какую бы то ни было державу из тех, что можно себе представить, — державу, имевшую в своем распоряжении людские и любые другие ресурсы на всей территории от Адрианова вала до Атласских гор. Они сумели низвергнуть Западную Римскую империю из состояния относительной стабильности во мрак небытия лишь благодаря тому, что в известном смысле их разрушительная деятельность наложилась на присущие римской имперской системе пороки в военной, экономической и политической сферах, — пороки, ставшие результатом полутысячелетней эволюции самой системы.