Падение Римской империи - Питер Хизер

Слишком многое в провинциальной жизни зависело от политической ситуации и состояния культуры в империи, чтобы их можно было обойти вниманием. Возьмем, к примеру, образование. Филологическое образование, ставшее неотъемлемым признаком позднеримских элит — латинской на Западе, греческой на Востоке, — доставалось недешево. Оно требовало почти целого десятилетия интенсивных занятий с грамматиком, и лишь представители класса землевладельцев могли позволить себе вложить столь значительные средства в обучение своих детей. Как мы уже отмечали, они шли на это, поскольку правильное латинское (или греческое) произношение тотчас же выделяло человека из общей массы как «цивилизованного». Кроме того, оно было необходимо чаще всего для личного продвижения в чинах. В большинстве своем новые чиновники вышли из недр прежних городских советов, т. е. из числа куриалов, для которых классическое образование оставалось de rigueur{495}.

Однако на постримском Западе парадигма карьерного роста представителей элит начала претерпевать изменения. В новых условиях речь шла скорее о воинской службе у одного из королей, нежели о продвижении по бюрократической лестнице в качестве основной возможности сделать карьеру для большинства представителей светских элит, даже в тех областях, где римское землевладение сохранялось и после 476 г. и где преобладала «южногалльская модель». В результате затратное филологическое образование перестало быть необходимым. Потомки как римских, так и варварских элит на деле продолжали хранить древние традиции. Редко кто из франкских или вестготских королей попадал в анналы истории благодаря своей любви к латинской поэзии. Когда «настоящий» латинский поэт по имени Венанций Фортунат прибыл ко двору из Италии, он привел в восхищение придворных сановников как римского, так и франкского происхождения. Этот субъект уже к ужину сделал карьеру благодаря своему пению, а на десерт все получили его сольное выступление, состоявшее из исполнения изящных куплетов. Если оставить за скобками этот эпизод, никто из сановников более не заботился о получении полноценного римского образования. Эти люди обучали своих детей чтению и письму, однако их цели стали более скромными. В результате к 600 г. письменность была доступна почти исключительно клирикам, в то время как представители светской элиты все более тяготели к тому, чтобы довольствоваться лишь умением читать, в частности Библию; они более не рассматривали владение пером в качестве важной составляющей своего имиджа. Именно Римское государство, опять-таки не вполне осознанно, создавало и обеспечивало те условия, в которых достаточно широкое распространение светской образованности являлось неотъемлемым признаком элитарности, тогда как с исчезновением этого государства появились новые критерии образованности{496}.

Нечто подобное можно сказать и в отношении христианства. Христианизация, во-первых, средиземноморских стран и, во-вторых, более обширных областей Центральной, Восточной и Северной Европы в I тысячелетии иногда рассматривается как та трансформация, на которой падение Рима в целом никак не отразилось. Отчасти это мнение справедливо, однако оно может ввести в заблуждение. Христианская религия всегда развивалась (особенно в отношении церковных институтов) в соответствии с условиями того времени. Как мы видели в третьей главе, романизация христианства явилась важным историческим фактором в процессе христианизации империи. Благодаря императору Константину и его преемникам созываемые с начала IV в. под эгидой императора церковные соборы смогли выработать большинство догматов веры. Кроме того, Церковь выстроила совершенно особую иерархию епископов, архиепископов и патриархов; географическое расположение их резиденций во многом отражало имперскую административную структуру с ее местными и региональными центрами. Да и римские императоры-христиане ни на йоту не отступали от того самого притязания, которое выдвигали их предшественники-язычники, а именно, что власть им вручало божество — они просто переосмысливали это божество как христианского Бога. Поэтому, как им казалось, они имели полное право вступать в отношения с Церковью на всех уровнях. На деле они так и поступали, созывая соборы, издавая нормативные акты и вмешиваясь в назначение старших клириков.

Христианство, как оно развивалось внутри имперских структур, таким образом, очень сильно отличалось от того, каким оно было до обращения Константина, и исчезновение Римского государства опять-таки оказало на него очень серьезное воздействие. Прежде всего границы новых королевств в некоторых случаях не совпадали с границами позднеримского административного деления. Таким образом, епископы порой оказывались в одном королевстве, тогда как архиепископы — в другом. Один за другим архиепископы Арля (он находился на территории Вестготского королевства, однако его церковная юрисдикция простиралась на земли бургундов) попадали в опалу у своих королей, которые, питая подозрения в связи с их контактами по ту сторону границы, лишали архиепископов их постов. Кроме того, имели место перемены в интеллектуальной сфере. В римском обществе авторитетные миряне, которые были образованны не хуже (если не лучше), чем клирики, нередко принимали участие в диспутах о вере. Однако по мере того как широкая образованность сходила на нет, миряне в скором времени оказались не в состоянии этим заниматься, поэтому интеллектуальное пространство раннесредневековой Церкви стало исключительно клерикальным. Этого не случилось бы, если бы миряне оставались столь же образованными, как и клирики. Не менее важно и то, что короли на постримском пространстве унаследовали от своих предшественников притязания на авторитет в вопросах веры и присваивали себе право назначать епископов и созывать соборы. Результатом всего этого стало то, что христианство в те времена существовало в рамках неких образований, которые Питер Браун назвал «христианскими микрокосмами». Единой Церкви не существовало; более того, границы постримских королевств обусловили появление региональных церковных организаций, и эти общины на территории разных королевств практически не нуждались друг в друге{497}.

Прежде всего возвышение средневекового папства как высшего авторитета для всего западного христианства невозможно себе представить без разрушения Римской империи. В Средние века папы стали играть в Церкви многие из тех ролей, которые римские императоры-христиане считали своей прерогативой, как то: издание нормативных актов, созыв соборов и осуществление (или инициирование) назначений на высокие должности. Если бы на Западе по-прежнему правили римские императоры, невозможно себе представить, чтобы папы сумели отхватить себе столько суверенитета. На Востоке, где все еще правили императоры, сменявшиеся один задругим патриархи Константинопольские, чей правовой и административный статус соответствовал статусу римских пап, считали для себя невозможным поступать иначе, нежели как покорные слуги императоров. Назначаемые по воле императора, они постепенно превратились в имперских чиновников, всецело покорных императорским повелениям{498}.

Слагаемые краха

Формулируя свою собственную позицию по поводу причин краха Западной Римской империи, я понял, что вступил в противоречие с одной из старейших исторических традиций — по крайней мере в британской историографии. Так, Эдуард Гиббон подчеркивал значение внутренних факторов:

«Упадок Рима был естественным и неизбежным следствием чрезмерного величия. Процветание стало причиной кризиса; предпосылки распада умножались по мере увеличения масштабов завоеваний, и, как только время или военные поражения расшатали искусственные опоры, изумительное сооружение рухнуло под тяжестью собственного веса».

Гиббон приступил к исследованию там, где его завершил Полибий. Как и большинство античных историков, Полибий рассматривал личные добродетели или пороки в качестве основной движущей силы исторического процесса. По его мнению, Римская республика достигла величия благодаря добродетели своих политических лидеров и вступила в полосу упадка, когда порожденные победами излишества привели к нравственной деградации их потомков. Полибий писал свою «Историю» во II в. до н. э., задолго до того, как империя достигла своих максимальных размеров, Ht говоря уже о начале процесса утраты территорий. Заимствовав у него основную линию аргументации, Гиббон, обратившийся к феномену христианства, рассматривал его главным образом как источник материала для повествования об утратах. По его мнению, новая религия посеяла в империи семена раздора посредством диспутов о вере, поощряла отказ общественных деятелей от участия в политической жизни и уход в монахи, наконец, исповедуя учение о непротивлении злу, она способствовала деградации римской военной машины{499}.