Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

— Пошли, — велел он собаке. «Помнишь, мы там от бури прятались. Сейчас оставим его там, — он напрягся и поднял оленя на плечи, — а потом дальше пойдем. А то мало ли, еще рысь явится, и останемся без мяса».

Мальчик поднялся вверх, среди серых камней, — Цезарь проворно бежал сзади, — и увидел при свете появившейся из-за туч луны вход в пещеру. Александр застыл на одной ноге и прислушался. «Вот, значит, как, — сказал он себе под нос.

Опустив оленя на землю, он коротко велел Цезарю: «Жди!». Тот сел, сложив лапы, подняв уши. Александр достал из кожаных ножен кинжал и заглянул в пещеру. Он лежал прямо у входа, а сзади, — Александр присмотрелся — было еще трое.

Мальчик встал на колени, и, приставив кинжал к горлу человека, велел: «Тихо!». Мужчина открыл один синий глаз, и, посмотрев на него снизу вверх, улыбнулся: «Здравствуй, племянник».

— Какой закат сегодня красивый, — тихо сказала Энни, глядя на багровое зарево над горами.

«Так что там мой отчим говорил?»

Чарли Уильямс оглянулся и внезапно, витиевато выругался. «Он новые правила вводит, теперь мало того, что каждый берет себе столько жен, сколько захочет, так еще и можно венчаться с двенадцати лет. Вон, как Маргарет».

— Ее мать дома заперла, — мрачно сказала Энни, — и ставни закрыла. Теперь только в церкви и увидим ее.

— Не увидите, — Чарли сплюнул. «Он там что-то из Псалмов цитировал, про то, что женщине надо дома сидеть».

— Вся красота дочери царя — внутри, — отозвалась девочка.

— Ну да, это, — согласился Чарли. «В общем, вам теперь нельзя в церковь, и на улицу нельзя выходить без разрешения отца, или мужа. А молиться, он сказал, и дома можно. Вот он тебе разрешил со мной разговаривать? — Чарли криво, невесело улыбнулся.

— Я его с утра не видела, — отмахнулась Энни. «Так что я ничего не знаю. И вообще, — ядовито добавила девочка, у кого миссис Рэдклифф будет разрешения просить? У моего отчима, что ли?

— У меня, — неохотно сказал Чарли и Энни ахнула: «Да он с ума сошел, тебе же четырнадцать лет, а ей — за тридцать».

— Он сказал, что так угодно Господу, — Чарли еще раз выругался, — шепотом, и твердо сказал:

«Александр мне объяснил, давно еще, как добраться до индейцев. Хватит, надоело. Соберу припасы, украду нож у отца и уйду. Ничего, заберете лодку с того берега».

— Кукурузу можно на костре печь, в золе, — сказала Энни. «А то подожди — должен же кто-то приехать из Лондона и все это прекратится».

— Он сказал, — Чарли оглянулся, — маленькая площадь была пуста, — что все остальные люди — такие же язычники, как индейцы, и только он знает путь к истинному спасению, поэтому все должны ему подчиняться, если не хотим гореть в аду вечно. Ну, и чтобы собирались.

Над ними нависла какая-то тень и преподобный отец сказал: «Именно. Поэтому вы оба сейчас пойдете по домам и начнете складываться».

Энни опустила голову и, шагая вслед за отчимом, успела заметить, как Чарли указывает ей в сторону плотницкой. Она только кивнула, и тут же, боясь, что священник обернется, прибавила шагу.

Дома было тихо. Майкл сел в большое кресло, придвинутое к столу на кухне, и сказал:

«Подойди сюда».

Энни встала в отдалении, и он, глядя на ее сжатые, тонкие губы, подумал: «Дочь своей матери. И этого бандита, убийцы, этого сэра Роберта. Нет, нет, выбивать это из нее, плетью, да чем угодно. Нельзя ей доверять».

— Так, — сказал он, сложив кончики длинных пальцев. «В воскресенье сюда переезжает моя новая жена, Маргарет, а на той неделе мы отплываем вверх по реке. Потом пойдем пешком, через горы».

Девочка молчала, опустив голову, рассматривая широкие доски пола.

— Далее, — он поднялся и походил по кухне, сняв с полки маленькую Библию. «Ни тебе, ни твоей матери, ни Маргарет нельзя больше трогать Писание. Я буду вам читать сам, каждый день, после обеда. Понятно?».

Энни кивнула. Отчим внезапно оказался рядом с ней и, подняв девочку за подбородок, посмотрел в упрямые, серые глаза: «И, разумеется, я вас буду наказывать, если возникнет нужда. Все, — он отпустил ребенка. «Можешь подняться к себе в комнату».

Девочка присела и Майкл, посмотрев вслед прямой спине, вздохнул: «С Маргарет будет проще, конечно, ее били с раннего детства, а эту…, Ну что ж, Господь не дает нам тех испытаний, которые нам не по силам».

Он перекрестился и, опустившись на колени перед распятием — стал молиться.

Мальчик проснулся от боли. Он привык — боль была почти постоянной, даже когда он ел, или спал, и только мама, — он знал, что это мама, — могла сделать лучше. Он тонко, коротко заплакал и поискал маму рядом.

— Ну потерпи, сыночек, потерпи, — раздался нежный, ласковый голос и мальчик, всхлипнув, ощутив ее тепло, — стал успокаиваться. Мама поднялась с кровати, где они спали вместе, и, завернув мальчика в шаль, стала носить по комнате, чуть покачивая.

— Ты поешь, — шепнула Мэри, целуя его в щечку. «Поешь немножко, Николас, мой хороший.

Сразу станет легче».

Мальчик еще раз всхлипнул и стал сосать — вяло, то замирая, то опять просыпаясь. Мэри стояла у окна, глядя на отражение луны в реке. «Какой ветер, — подумала она, увидев раскачивающиеся деревья на берегу, за мощной, высокой оградой поселения. «Он поэтому проснулся». Она ощутила, как мелко дрожат руки ребенка и тихо сказала: «Сейчас пеленки поменяю, мой маленький, и разотру тебя. А потом поспим, тебе лучше будет».

Сын опять заплакал, — жалобно, и Энни, постучавшись в детскую, спросила: «Мамочка, что сделать?»

— Пеленки согрей у очага, пожалуйста, — устало попросила Мэри — ребенок кричал все громче.

«И воды немножко принеси теплой. У него опять судороги, у бедного».

Энни побежала вниз по лестнице на кухню, а Мэри вложила сосок в рот ребенка и, качая сына, чуть пошатнулась — в глазах потемнело, голова закружилась.

Мальчик испугался, и Мэри ласково сказала: «Ну, не дрожи. Маме уже лучше, она просто утомилась. Сейчас ляжем рядом, Энни нас одеялом укроет, и я тебе песенку спою. Ну не надо так плакать, не надо, милый мой. Все уже хорошо».

— Заткни его, — раздался ледяной голос Майкла. Он стоял на пороге, подняв свечу.

Мальчик услышал его и расплакался еще сильнее — он не знал, кто это, он только знал, что маме он не нравится. Он почувствовал, как растерянно бьется сердце мамы, и закричал от страха — неожиданно сильно, громко.

— Не надо, милый, не надо, — мама отвернулась от этого человека и поцеловала мальчика.

«Майкл, ну как ты можешь, это ведь твой сын, ему плохо, он болеет, — глядя на обиженно плачущего сына, скрывая слезы, сказала Мэри. «Сейчас он успокоится, да, мой славный?»