Подземный гром - Джек Линдсей

Первыми пришли Ирида и ее матрос, худощавый веселый малый, уроженец Тира. Вскоре появились остальные, и комната наполнилась гостями. Мне показалось, что нужно дать кое-какие пояснения, я поднялся и сказал, что мне очень приятно жить среди них, но вскоре я собираюсь вернуться на родину в Испанию, и мне захотелось на прощание по-соседски выпить с ними по кружке вина.

— Пировать можно под любым предлогом, — сказал человек, откармливавший соней, от которого несло затхлой кислятиной. — А то и без всякого предлога. — Звали его Фульбунгом.

С ответным тостом поднялся Пруник. Он считал, что разделяет мои литературные вкусы, ибо ему не раз приходилось дремать на публичных чтениях или в собраниях, где выступали ораторы.

— Мы все рады, удовлетворены и польщены тем, что среди нас такой превосходный и велеречивый гражданин, — заговорил он напыщенным тоном и чересчур громко для маленького помещения. Пруник любил употреблять пышные слова, смысл которых был ему непонятен или только отчасти понятен. Без сомнения, наслушавшись риторов, он пришел к выводу, что всякая фраза хороша, лишь бы ее закруглить и зычно выкрикнуть. У него был здоровенный нос, из которого торчали волосы, а в промежутках между фразами он пыхтел, издавая что-то вроде хрюканья, — видимо, он воображал, что это самый изящный способ прочищать горло. — Некоторые лица, которых я не стану называть, быть может по своей абсурдности, кое-что и говорили у тебя за спиной, потому что всегда находятся демагоги, готовые порицать человека, если его постигло крушение. Но у меня не в пример прочим совесть чиста, как лилия. Я всегда говорил, что это добросердечный, безвинно опороченный знатный человек, испытавший финансовые затруднения, и что у нас отродясь не было соседа, который бы так остерегался правонарушений, даже в праздники, когда допустимо и пошалопайничать на улице и на это смотрят сквозь пальцы.

Гости одобрительно кивали, восхищаясь ораторским пафосом, за исключением продавца соней, на которого все время пристально смотрел Пруник, просто, видимо, желая сосредоточиться, но отнюдь не указывая на него как на моего хулителя.

— Что это ты так уставился на меня? — спросил Фульбунг. — Моя совесть такая же чистая, как твоя, раз уж ты так себя хвалишь. Ей-ей, это не я распространял слух, что наш друг прибыл сюда из Неаполиса, потому что полиция там его искала за кражу со взломом…

— Это ты куда гнешь и в кого метишь? — рявкнул Пруник.

— Не в моем обычае. Пусть занимаются намеками те, у кого голос позычней. Я только сказал.

Тут вмешался я, предложив всем выпить. Феникс с матросом разливали вино и передавали гостям. Но Пруник непременно хотел докончить свою речь.

— Как я вас уже уведомил, перед тем как меня так грубо прервали, парень, занимавший эти комнаты до нашего высокочтимого друга, — все вы хорошо его знаете, его звали Марулом, и у него было рыло, как…

— Я не знаю, — сказала Ирида.

— Потому что в то время не ты, а Серина опустошала карманы матросов…

— Всыпь-ка ему, Оарис, — обратилась Ирида к своему приятелю. — Такой подлец! Как-то утром я пустила его к себе, он обещал мне заплатить через неделю, а вот уж месяц не платит…

— Ложь, сладкозвучная ложь! — загремел Пруник. — Ты хочешь посеять раздор между мной и моей женой.

— Ах, разве это твоя жена? — с невинным видом спросила Ирида. — Я думала, это твоя бабушка.

К счастью, в комнате было так тесно, что Лоллия не могла добраться до Ириды. Громко всхлипнув, она хватила мужа кулаком. Грузчик Сулемнис, пытавшийся их разнять, получил по уху. Я снова предложил выпить, и на этот раз все примолкли, только Ирида и Лоллия потихоньку перебранивались. Однако Пруник обязательно хотел высказаться до конца.

— Итак, я порицал привычку Марула, который проскальзывал в мою комнату, если мне случалось на минуту выйти, и постоянно проделывал всякие пакости. Но, собравшись с мыслями, я беру на себя смелость постулировать, что ни одна женщина, ни один мужчина и ни одна собака в нашем доме не может пожаловаться на безденежное поведение нашего высокоодаренного и постигнутого несчастьем друга. Будучи его ближайшим соседом, я, как никто, порицаю подобную распущенность. Ибо, хотя меня весьма нелогично осыпали клеветой и облили помоями, на нашей улице нет столь благословенного брака, как мой. И нет столь целомудренной и премудрой супруги, как моя, она ухитряется на грош прожить дольше, чем другая на серебряную монету. Если бы я не превозносил нашего искушенного в софизмах друга, я проговорил бы всю ночь, расхваливая свою милую женушку, да будет она благословенна. — Эти похвалы смягчили Лоллию, она приосанилась и гордо вскинула голову. — Уж я могу отлучиться из дому на несколько часов, — продолжал он, — в полной уверенности, что, вернувшись, найду ее столь же безвозмездной, как ее покинул, не так ли?

— Это так же верно, как то, что я сижу на собственном заду, — сказала Лоллия.

Грузчик громко заржал, и она совсем смягчилась.

— Все дело в том, — заявил Фульбунг, — что мы пьем за его здоровье, и вдобавок доброе вино! Но, сказать по правде, я не хуже хлестал бы вино, будь у меня столько баб, как у Марула. Что и говорить, он был мастер рассказывать веселые побасенки. Даже когда я слышал их во второй раз, надрывал со смеху живот. При этом он умел вращать глазами, как колесами.

— Однажды он колесом скатился с лестницы, — ввернула Лоллия. — Это когда его вышвырнули из комнаты Хариты.

— Куда переехала Харита? — спросила вдова Мефа. — Она задолжала мне три яйца и кружку соли.

— В Остию, — ответил Сулемнис. — Муж развелся с ней после того, как свел знакомство со вдовой — хозяйкой винного погребка. Не так давно я слышал, что она сошлась с сардинцем, что скупает железный лом.

— Ежели ее потрясти, у нее внутри что-то гремело и вываливались зубы, — заявила Лоллия. — Наконец-то она нашла себе подходящий дом!

Помощник акробата Суке, мальчик с красивыми черными локонами, стал кувыркаться, а его хозяин Кинискул играл ему на свирели. Но было так тесно, что мальчик опрокинул флягу с вином на колени Ириды.

— Лучше бы лил вино мне в рот, — сказала Ирида и поцеловала мальчика. Это не понравилось Кинискулу, и он демонстративно вытер мальчику губы.

— Я не отравила его, — сказала Ирида. — Находятся люди, что платят деньги, чтобы поцеловать меня в зад, и нечего тебе ершиться из-за моего поцелуя.

— Поселяне платят деньги за телегу навоза, — возразил акробат, — но мне его даром не надо.

Оарис спас положение, запев дребезжащим голосом на греческом языке песенку про толстуху из Коринфа. Вслед за ним Сулемнис спел на портовом жаргоне песню про ростовщика из Неаполиса, который отправился в преисподнюю за медяком, закатившимся в крысиную нору, и там основал с Радамантом компанию по вывозу сушеного асфоделя — средства от запоров. Начинало смеркаться, и Герма зажгла глиняные светильники.