Хроники Нарнии - Клайв Льюис

— Иди к нам, милая, — позвал Эслан, и юная учительница охотно послушалась.

У Бобриной плотины вновь пересекли реку и двинулись на восток по правому берегу. По дороге наткнулись на хижину, в дверях которой заливалась слезами маленькая девочка.

— Почему ты плачешь, дитя мое? — спросил Эслан. Девочка никогда раньше не видела львов, даже на картинке, а потому ничуть не испугалась.

— Моей тетушке очень плохо. Она умирает…

Эслан подошел к хижине, но внутрь войти не смог, ибо дверной проем оказался для него слишком мал. Тогда он просунул внутрь голову и повернулся (Сьюзен и Люси пришлось соскочить) — и хижина развалилась, будто карточный домик. На кособокой кровати лежала пожилая женщина, в которой с первого взгляда угадывалась гномья порода. Она приоткрыла глаза и увидела перед собой львиную морду и золотистую гриву.

— О Эслан! — проговорила женщина, словно ничуть не испугавшись. — Я знала, что ты вернешься! Я ждала тебя всю жизнь! Ты пришел забрать меня?

— Да, сердце мое, — отвечал Эслан. — Но путь будет короток, ибо к долгому пути ты еще не готова, — и при этих словах бледное лицо женщины вдруг сделалось румянее (так рассвет румянит край облаков), глаза ее заблестели, и она села в постели.

— Мне гораздо лучше! А кушать как хочется! Может, меня кто-нибудь накормит?

— Угощайся, матушка, — Вакх протянул ей стакан с колодезной водой. Женщина пригубила — и на лице ее отразилось неподдельное изумление, ибо в стакане оказалась не вода, а вкуснейшее вино, алое, как желе из красной смородины, тягучее, как масло, крепкое, как говядина, теплое, как чай, и прохладное, как роса.

— Что ты сделал с моим колодцем? — спросила женщина. — Впрочем, такая вода мне нравится больше, — и она соскочила с кровати.

— Садись на меня, — пригласил Эслан и добавил, обращаясь к Люси и Сьюзен: — А вы ступайте пешком.

— С удовольствием, — откликнулась Сьюзен, и девочки побежали вперед.

Наконец, продолжая танцевать и петь, под музыку, смех, лай и ржание, они добрались до того места, где солдаты Мираза бросали оружие, поднимали руки и сдавались в плен, и где войско Питера не выпускало из рук клинков и копий и не сводило с поверженных врагов суровых взглядов. И старуха внезапно спрыгнула со спины Эслана, кинулась к Каспиану и обняла его, а Каспиан в ответ обнял ее, ибо то была его добрая нянюшка.

Глава 15

Дверь в воздухе

При виде Эслана лица тельмаринских солдат стали бледнее, чем у покойников, колени их подогнулись, многие попадали ниц. Они не верили во львов и оттого боялись еще сильнее. Даже рыжие гномы, знавшие, что Эслан — друг, стояли с разинутыми ртами, не в силах вымолвить ни слова. Некоторые из черных гномов — приятели Никабрика — тихонько попятились. Зато все говорящие звери устремились ко льву: они мурлыкали, фыркали, пищали, лаяли и ржали от восторга и дружно виляли хвостами, терлись о него носами, сновали между его могучих лап. Если вам доводилось видеть, как котенок играет с большим псом, которого давно знает и которому полностью доверяет, вы можете себе воочию представить, что происходило у реки. Наконец сквозь толпу животных протолкался Питер, ведя за собой Каспиана.

— Это Каспиан, — представил он королевича. Каспиан преклонил колени и припал губами к львиной лапе.

— Добро пожаловать, королевич, — молвил Эслан. — Готов ли ты принять на себя бремя правления?

— Я… Не знаю, повелитель, — признался Каспиан. — Я еще слишком молод…

— Хорошо, — одобрил Эслан. — Скажи ты иное, это означало бы, что ты вовсе не готов… Что ж, своею волей и волей верховного короля нарекаю тебя правителем Нарнии, владыкой Кэйр-Паравела, императором Одиноких островов. Ты и твои наследники будете править Нарнией, пока не пресечется род человеческий. И коронация твоя… Это что такое?

В этот миг показалась диковинная процессия — одиннадцать мышей несли кого-то на носилках из веток, и носилки были не больше крупного листа лопуха. Никто и никогда не видывал мышей более опечаленных, если не сказать — убитых горем. С ног до головы в грязи и в крови, ушки прижаты, усики поникли, хвосты волочатся по траве; предводитель процессии выдувал на дудке скорбный напев. Когда процессия приблизилась, стало видно, что на носилках — что-то вроде побуревшего от крови комочка шерсти. То был Рипичип: он еще дышал, но был уже на пороге смерти, ибо тело его покрывали бесчисленные раны, одна лапа расплющена, вместо хвоста забинтованный обрубок…

— Люси, — позвал Эслан.

Девочка выступила вперед, снимая с шеи флакон с драгоценной жидкостью. Чтобы исцелить раны Рипичипа, достаточно было одной капли на каждую, но ран оказалось так много, что прошло немало времени (все, кто стоял поблизости, затаили дыхание), прежде чем исцеленный мыш спрыгнул с носилок. Одна лапа сразу потянулась к рукояти меча, другой Рипичип подкрутил усики.

— Здрав будь, Эслан! — воскликнул он, отвесив поклон. — Для меня великая честь… — И вдруг умолк.

Все объяснялось очень просто — кланяясь, Рипичип обнаружил, что у него нет хвоста: то ли Люси забыла капнуть из флакончика, то ли целебное снадобье лишь исцеляло раны, а выращивать новые хвосты взамен отрубленных не могло. Мыш оглянулся через плечо, никакого хвоста, естественно, не увидел, запрокинул голову и изогнулся, стараясь разглядеть хоть что-нибудь. Разумеется, у него ничего не вышло. Он трижды обернулся, пытаясь сообразить, что к чему, и наконец постиг ужасную истину.

— Увы мне! — воскликнул он. — Какой позор! Повелитель, прости, что я посмел появиться пред тобою в столь неподобающем виде.

— Твой вид вполне подобающий, — ответил Эслан.

— Какой позор! — горько повторил Рипичип. — Быть может, еще не поздно… Ваше величество? — Он поклонился Люси и умоляюще поглядел на девочку.

— Зачем тебе хвост? — добродушно полюбопытствовал Эслан.

— Повелитель, — отвечал Рипичип, — его отсутствие не помешает мне отдать жизнь за моего короля. Но для мыши хвост — и честь, и слава.

— Сдается мне, мой маленький друг, — молвил Эслан, — что ты чрезмерно печешься о своей чести.

— О верховнейший из королей, — вскричал Рипичип, — позволь напомнить тебе, что нас, мышей, сотворили чудовищно малыми; и если мы бросим заботиться о своей чести и своем достоинстве, кто-нибудь, повыше ростом, да умом обиженный, наверняка примется потешаться на наш счет. Вот почему я прилагаю столько усилий, чтобы вразумить неразумных, вот почему внушаю всем и каждому, что в моем присутствии не след рассуждать о мышеловках, о сыре или о свечках — ежели, конечно, кто-то не хочет скрестить со мной меч. И я не отступлю ни перед кем, будь то хоть самый длинный глупец в Нарнии! — Рипичип смерил яростным взглядом великана, но тот, верный своей привычке думать неспешно, не успел еще разобрать, о чем толкуют у него под ногами, так что мышиный взгляд пропал втуне.