Хождение в Москву - Лев Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Кино-Палас», до революции перестроенный в театр на тысячу мест (ныне – филиал Малого театра), содержал в 20-е годы антрепренер Струйский. На сцене его театра выступал тогда мало кому известный артист. В Одессе звали его Ледей Вайсбейном. В Москве он исполнял с триумфом блатные песни, имитировал уличный одесский оркестр. Позднее у него появился свой большой джаз-оркестр, его все увидели и полюбили в «Веселых ребятах». Он раньше других снял изумительный клип «Пароход». Леонид Утесов первый, под аккомпанемент оркестра, не имея голоса, запел сердцем. И как! Этот безголосый веселый певец в довоенные годы стал таким же популярным, каким был до революции гениальный певец Федор Шаляпин.
«Легендарная Ордынка». Перед войной в Лаврушинском переулке единственный домовладелец – государство возвел громадный жилой дом. Одних писателей, таких как Борис Пильняк, Николай Клюев, Осип Мандельштам, партия убивала или предоставляла им плацкартные места на нарах. Другим – выдавала ордера в бесплатные многокомнатные квартиры. Михаил Булгаков не удостоился такой чести. Ему удалось лишь мысленно руками Маргариты учинить дебош в квартире дома «Драмлита»...
Дом высился как каланча.В него по лестнице угольнойНесли рояль два силача,Как колокол на колокольню.
Так писал Борис Пастернак, справивший новоселье в этом доме с другими классиками советской литературы – Пришвиным, Ильфом и Петровым, Паустовским, Катаевым... Когда на Москву налетали германские самолеты, поэт поднимался на крышу, чтобы тушить зажигалки, сыпавшиеся на Москву как град.
Из дома-каланчи выезжала на фронт с концертами Лидия Русланова, жившая в нем с мужем, генералом Крюковым. Отсюда ее и мужа увезли на Лубянку, далее везде. Как гениально пела эта высокая некрасивая женщина в каком-то цыганском наряде! «Что это за русская баба с таким необычайным голосом, – спросил Шаляпин у Максима Горького. – Я ее слушал и плакал». Миллионы людей плакали и смеялись, когда она пела по радио. И я, мальчишка, заслушивался «Валенками», всеми ее дивными песнями, что доносились в дни войны до моего барака из соседнего магнитогорского парка.
«Всем домам – надо, не надо – стали надстраивать верхние этажи», – досадовала Анна Ахматова, жившая в таком изуродованном доме на «Легендарной Ордынке», 17. Так назвал свои воспоминания протоиерей Михаил Ардов. Его сводный брат – не нуждающийся в представлении артист Алексей Баталов. Их детство прошло вблизи Ахматовой, подолгу гостившей в углу московской квартиры Ардовых. Отсюда она смотрела в сторону Кремля, где жил тиран, отнявший у нее сына и мужа.
Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь.Как крестный ход идут часы Страстной недели.Мне снится страшный сон. Неужто в самом делеНикто, никто не сможет мне помочь?
Сюда приходила на встречу с Анной Ахматовой Марина Цветаева. В этой квартире мать встретилась с вышедшим на свободу сыном, Львом Гумилевым, который провел полжизни в неволе.
Здесь тайком Миша Ардов скопировал «Реквием». Дал доверительно прочесть профессору университета Западову... Вскоре гениальная поэма, за которую автор рисковал при Сталине головой, вышла в Мюнхене и других городах Европы, но не в советской Москве...
В разгар войны появился на Ордынке бородатый физик Игорь Курчатов. И по приказу Сталина под приглядом Берии занялся реализацией советского атомного проекта в пику американскому. Базой физиков-атомщиков стал институт в Пыжевском переулке. Отсюда конструкторы атомной и водородной бомб перебрались на окраину, облюбовав для реактора корпус недостроенной больницы в Покровском-Стрешнево.
С тех пор переулок и его дворы застраивался корпусами институтов напрямую или косвенно связанных с ядерной энергией. Если одна бомба упадет, не дай бог, в их гущу, то она подорвет атомную мощь державы. Потому что на Большой Ордынке, на месте особняка купца Лямина, где его дочь основала приют, выстроено самое громадное здание улицы и района. Высота 12 этажей. Стиль – сталинский ампир. В историю оно вошло как Министерство среднего машиностроения СССР. Вывески у подъезда не полагалось, то был один из советских секретов Полишинеля. Сегодня у дверей дома читаю: «Министерство атомной энергии Российской Федерации».
Министром «среднемаша» до 88(!) лет служил Ефим Славский, человек легендарный, окутанный мраком секретности. Трижды получал в Кремле Звезду Героя, дважды – золотую медаль с профилем Сталина, однажды – с профилем Ленина, поскольку по статусу больше не полагалось. В эти стены вызывались из засекреченных городов отцы водородной бомбы – трижды Герой Андрей Сахаров, трижды Герой Юлий Харитон. Его и Курчатова после первого в мире взрыва водородной бомбы поцеловал в лоб маршал Лаврентий Берия, отвечавший за ядерный проект. Ядерщики и ракетчики творили свои «изделия» под кураторством этого сталинского маршала, как танк сокрушавшего все преграды на пути к мировому господству. Оказавшись перед судом в бункере бомбоубежища, он кричал караульным: «Вы не знаете, кто я такой! Это я, я сделал ракеты!..» Комендант Стромынки обходил на моих глазах комнаты студенческого городка и выносил портреты лысого плотоядного мужчины в пенсне – Лаврентия Берии. С того дня начал рассеиваться мрак большевизма, густо окутавший Россию.
...Выйдя из Третьяковской галереи, в газетной витрине я случайно увидел «Московский комсомолец» с большой фотографией улыбавшихся комсомольцев. Днем они строили университет, вечером готовились стать его студентами. Этот случай решил мою судьбу. Через год я пришел в Лаврушинский как строитель МГУ, чтобы ответить на вопросы Николая Атарова, члена редакционной коллегии «Литературной газеты», соседа классиков советской литературы. Писатель задумал написать роман о стройке коммунизма на Ленинских горах и пригласил меня домой, чтобы поговорить по душам.
– А вы знаете, Николай Сергеевич, – сказал я ему доверительно, – утром под конвоем к нам на стройку водят колонны заключенных? А тысячи расконвоированных заключенных живут в бараках...
Книгу о строителях Атаров не написал, сочинил повесть «Не хочу быть маленьким», подаренную мне с автографом. В ней использовал мою исповедь в образе некоего Чака, прочесть о котором я до сих пор не собрался...
...На дверях двухэтажного дома, принадлежавшего до революции некой Марии Петровне Петровой, на Большой Ордынке, 33, прочел я на медной пластинке:
СКУЛЬПТОРКЛЫКОВ ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧЕго маршал Жуков восседает на арабском скакуне у Красной площади. Его Кирилл и Мефодий стоят у Старой площади. Напротив особняка во дворе храма Покрова застыла беломраморная Елизавета Федоровна. И это статуя Клыкова...
Обелиск из иерусалимского камня водружен на Большой Ордынке, 41, за оградой особняка Киреевских-Морозовых, бывшего нарсуда, нынешнего офиса преуспевающей фирмы, которая воссоздала изуродованный и ограбленный дворец, вернула на прежнее место портрет Морозова, написанный Серовым. Эрнст Неизвестный по идее нового владельца особняка изваял обелиск «Возрождение». На его открытие сошлись три художника. Эрнст Неизвестный, прославившийся надгробием Хрущева, Зураб Церетели, подаривший ему этот заказ, и Илья Глазунов, которому друг Эрик в юности задавал мучивший его вопрос: «Может ли еврей быть русским художником?!»
Бывший лейтенант Эрнст Неизвестный принял православие, заполнил стены своего американского дома распятиями Христа.
Дом купцов Петуховых в Щетининском, 10, унаследовал Феликс Евгеньевич Вишневский, известный московским коллекционерам и московскому уголовному розыску под кличкой Гундосый. Ему отец в 1918 году подарил портрет Василия Тропинина. Остальные 200 картин он собрал сам, находил, менял, покупал, используя самые невероятные способы, волновавшие милицию. Одноэтажный особняк родителей после революции в виде исключения из правил остался в частной собственности профессора-экономиста Николая Григорьевича Петухова. Этот дом профессор завещал другу Феликсу. С невероятными трудностями, как рассказывал мне Вишневский, ему удалось подарить свое бесценное собрание родному государству вместе с особняком. Государство открыло в 1971 году в Замоскворечье музей Василия Тропинина и художников его времени. Так в ХХ веке советский служащий с зарплатой сто рублей повторил подвиг Павла Третьякова, ворочавшего в ХIХ веке миллионами. Кому из них было тяжелее?
Еще одна метаморфоза случилась с усадьбой потомственной почетной гражданки Блохиной. Она стала воротами на святую землю миллиону соотечественников. Генерал, посол Израиля, его имя носила линия Бар-Лева, сказал мне на Большой Ордынке: «Россия осталась великой державой и после распада СССР». Я в этом, как другие, не сомневаюсь.
Глава девятнадцатая
Пятницкая
Папа Римский в Ордынцах. – Иван III на Болвановке. – Пятницкая без Параскевы. – Гамлеты и демоны Замоскворечья