Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Четвертого мая мои верблюды, числом двадцать один, выстроились стройной вереницей и медленно, но упорно и неутомимо закачались по серо-желтой, песчано-каменистой дороге. Слева, на западе, насколько хватал глаз, простиралась холмистая пустыня, одетая золотисто-зеленым покровом прошлогодних трав, на севере еле намечались вершины Баин-ула, а на востоке островки деревьев, сплетаясь своими густыми вершинами, составляли свежие, яркие живописные группы. Хребет Алашань постепенно терялся из виду. Первый ночлег на берегу ручейка Курэтэ под сенью стройных ивовых деревьев казался путникам особенно отрадным после опротивевшего всем людного пыльного Дын-юань-ина. Здесь нас окружали одни лишь молчаливые песчаные холмы, по которым пугливо перебегали зайцы и песчанки; среди зарослей дэрэсуна паслись осторожные харасульты и скрывались дрофы да больдуруки, а на водопой слетались соловьи-красношейки, варакушки, белые или серые плиски и чекканы. На солнечном пригреве, в самых открытых незащищенных местах нежились серые тонкие змеи и черные узкодлинные мухи с белым пятном на лбу. Все это население, часто довольно обильное, не мешало общему, окружавшему нас покою. Наоборот, оно только дополняло пустынный пейзаж, лаская глаз своими типичными формами.

Южная часть Гоби, Алаша до долины Гойцзо, не имеет того удручающе-монотонного характера, каковой принято приписывать всем пустыням.

Равнина, отличающаяся то песчано-глинистой, то солонцеватой или хрящеватой почвой, пересечена мягкими складками и образует местами широкие понижения[333],принимающие в себя боковые долины, – высохшие русла речек, усыпанные по дну дресвою из красного гранита и украшенные по берегам стройными линиями ильмовых деревьев[334], дэрэсуном, хармыком и другими травянистыми и полукустарниковыми растениями.

Залегающие в поперечном западно-восточном направлении горные гряды: Баин-ула, Дурубульчжин, Хара-ула хотя и безжизненны и бескормны, все же вносят приятнее разнообразие в общую печальную картину.

Абсолютная высота пустыни колеблется от 3500 до 4000 футов [1070–1220 м], причем наивысшие точки горных массивов поднимаются до 5470 футов [1666 м], а котловины с солончаковыми болотами опускаются до 3000 футов [915 м].

Особенной отрадой, особенным приветом веет в области южно-гобийских песков от мелких ручьев и колодцев, встречающихся приблизительно через каждые десять – пятнадцать верст, а иногда и чаще, и видные издалека благодаря островкам яркой зелени. Собирая вокруг себя все живое, вода дает возможность существовать и редким жителям – монголам и китайцам, ютящимся в глинобитных лачугах, юртах и палатках. Сидя иной раз в таком оазисе под тенью высоких тополей и слушая шелест густой листвы, невольно закрываешь глаза и уносишься мыслью далеко, в родные северные леса. А между тем, с приходом каравана все кругом оживает. Туземки чаще обыкновенного приходят поить скот (преимущественно верблюдов и баранов, бродящих целыми днями по скудным пастбищам) и подолгу наблюдают за нами. Там и сям слышатся веселые голоса, смех, а порою и сдержанный шепот.

Вот подходит к биваку молоденькая пятнадцатилетняя здоровая, румяная девушка с удивительно высокой изящной талией. Она боязливо озирается на иностранцев, в особенности на экспедиционную собаку, стремящуюся к колодцу утолить жажду. Живые, быстрые черные глаза пустынницы горят любопытством. Она то устремляет искрящийся взгляд куда-то вдаль, то снова и снова скользит испытующим взором по новым, неведомым ей предметам, по чуждым, странным европейским лицам. Дикарка напрасно ищет ответов на многие вопросы, заполняющие ее сознание, ограниченное лишь узким кругозором.

Не изменяя раз избранному северо-северо-западному направлению, караван то вступал на путь, знакомый нам еще со времени Монголо-Камского путешествия, то плелся по тропе, видевшей экспедицию год тому назад в ее бодром стремлении к югу.

От известного колодца Дурбун-мото путешественники пошли напрямик к кумирне Шарцзан-сумэ, оставив в стороне все прежние маршруты и следуя на пересечение песков Ямалык. Галечные высоты чередовались с песчаными низинами, где барханы, высотою иногда от тридцати до сорока футов [от 9 до 12 м], длинными зигзагами тянулись с севера на юг и с запада на восток, сплетаясь в причудливые, сложные построения.

Монастырь Шарцзан-сумэ виден издалека, так как его свежие чисто-белые постройки блестят на солнце ярким пятном. Отшельники-буддисты избрали для своей обители очень укромный, симпатичный уголок, среди горных складок, в прохладе, вблизи прекрасного колодца чистой пресной воды.

Повернув по буддийскому обычаю большое хурдэ стоявшее, у входа в монастырский двор, мы вошли в ворота и увидели все три храма, выстроенные в ряд, с двумя субурганами по флангам.

Приятно проведя самое жаркое время дня в прохладе буддийского монастыря, мы снова выступили в томительный путь. Прилежащие к Шарцзан-сумэ с севера горы вздымались крутым валом и состояли из полуразрушенного, выветрелого розового гранита, прорезанного жилами глинистого сланца. Каменистый грунт особенно тяжело отзывался на мягких лапах верблюдов, причиняя им немало страданий и заставляя всех нас желать возможно скорейшего переснаряжения каравана.

В обширной долине Шарцзан-ара, граничащей с севера с темно-синим массивом Арыкшан, у колодца Цзагин-худук раскинулась богатая ставка, известная всему Алаша, ламы Иши. Пользуясь дружеским расположением одинокого и весьма симпатичного азиатского креза, я именно у него и предполагал произвести смену усталых животных и проводников. Согласно нашим ожиданиям, Иши с величайшею готовностью откликнулся на нужды экспедиции и взялся доставить ее в Ургу через Хара-Хото. Приветливый лама принял путешественников в своей роскошной ковровой юрте очень любезно, угостил туземными кушаньями, деликатно осведомился, не нужно ли денег экспедиции, и, наконец, выразил мне свое глубочайшее уважение, сказав, что гордится знакомством с русским географом. Беседуя, между прочим, о своем детище – гобийском Мертвом городе, я узнал, что в десяти верстах к востоку от его стен имеется хороший колодец; по словам моего приятеля, в этих местах монголам не раз удавалось находить бронзовые, золоченые бурханы и другие ископаемые предметы, а поэтому Иши советовал мне обратить особенное внимание на восточные окрестности Хара-Хото.

Чем глубже экспедиция проникала в сердце пустыни, тем невыносимее становилась жара. В тени температура нередко поднималась уже до +34°… 37°С, а поверхность песка на солнцепеке накалялась и до 61,2°С. Особенно трудно дышалось в котловинах вблизи солончаковых болот, где всякая вентиляция почти отсутствовала, и нагретый, как будто даже спертый воздух окончательно высушивал в организме последнюю влагу. Даже верблюды и те страдали и, широко открывая могучие пасти, ловили малейшее дуновение ветерка. Странно было наблюдать, как в этот зной некоторые существа, как, например, ящерицы, змеи, жуки и мухи, ни на одну минуту не прекращали своей деятельной жизни и, по-видимому, чувствовали себя прекрасно.